– Но она ведь не пьет лекарства, Джей… – Она осеклась. – Джемма!
«У нас ведь мальчишечьи имена… Почему?»
Потому что этот урод оба раза хотел сыновей.
«Тебе не нравится? Тогда я буду называть тебя, ну… Как бы тебе хотелось?»
Мэйси. Звучало куда лучше, чем его идиотская хотелка. Мягче. Нежнее.
«А ты тогда… ты тогда будешь… будешь Джеммой!»
– И она всегда грустит! Я не маленькая, – продолжила она обиженно. – Я все вижу.
Девочка опустила пятерню ей на голову:
– Ну вот еще! Ты пипец какая маленькая!
У малышки будет еще несколько лет, ведь спасительная ложь развеется не сразу. А вот для девочки все скоро закончится.
– Все будет в порядке, – держа руку на ее голове, сказала девочка. – Я прослежу, чтобы она пила лекарства.
– Да ну, не будет она тебя слушать…
– Обещаю. – Она пригладила волосы малышки и прижалась щекой к макушке. Обняла за плечи так, словно могла укрыть и спрятать ее. – Обещаю, все будет хорошо.
Эта девочка врала. И знала о том, что врет.
Малышке не стоило верить этой девочке.
Не стоило ей доверять.
Никому не стоило ей доверять.
Когда Джемма открыла глаза, она стояла внизу, в обшарпанной гостиной: сломанные полки, бутылки, мусор на полу, грязные тарелки на столе; все, что теперь осталось, было грязным и сломанным.
– …Тогда я пойду в полицию! – заплакал детский голос прямо у нее за плечом, и Джемма обернулась.
Кресло было перевернуто, служа препятствием между зареванной девчонкой и Чарли. Она каждый раз его переворачивала: вестибулярка урода не могла справиться ни с чем, сложнее прямой, и кресло превращалось для него в серьезную преграду.
– Ах ты поганая дрянь! – Он ударил ремнем по воздуху, и Джемма едва подавила порыв отшатнуться.
Он был все таким же: залитая в статику картинка, нестареющее воспоминание. Огромный рост, худое длинное лицо, бугристый шрам на щеке, привезенный из Ирака. Темные кудрявые волосы, темные глаза – они обе были вылитый Чарли, и ничего на свете Джемма не ненавидела сильнее, чем это.
– Скажешь копам, Джей? – продолжал орать Чарли, с трудом обходя кресло. – И что они сделают? А?!
Ничего они не сделают. Никогда не делали. Они оба это прекрасно знали.
Джемма оставалась на месте, наблюдая, как Чарли, пьяно покачиваясь, надвигается на мелкую идиотку.
– Они… они тебя посадят! – давилась рыданиями девчонка, пятясь от него. – Если ты еще раз… ее тронешь!
– Хочешь в детдом?! Хочешь, чтобы они забрали у тебя Макс?! Так вперед! – Он занес руку. – А ну пошла!
Раздался тяжелый свист ремня.
Стакан опустился на столешницу.
– Да где тебя носит! – Джемма снова обернулась на голос.
Ни гостиная, ни кухня не поменялись – это место никогда не выглядело по-другому. Кислый запах пота, перегара и курева висел в воздухе – тошнотворный аромат этого дома. Но на этот раз стояла ночь, с полок исчезли фотографии, а перевернутого кресла больше не было – когда она пошла в старшую школу, Чарли сломал его в приступе бешенства.
– Твою мать, – пробормотала девчонка, одной рукой вышвыривая бутылки в мусорку, а другой снова набирая номер. – Возьми же трубку!
Джемма безошибочно определила, сколько лет ей на этот раз. Шестнадцать, конечно, шестнадцать: только в этом возрасте у нее были такие длинные волосы. Не стригла их с самых похорон.
– Она не возьмет, – сказала Джемма. – Никогда не берет. Ты же знаешь.
Но девчонка не услышала. Пока будут идти бесконечные гудки, она будет драить первый этаж, тщетно пытаясь избавиться от любого намека на то, что в доме живет кто-то, помимо них. Чарли считал, что она взяла на себя «женские обязанности» – так он самодовольно хвастался собутыльникам.
В то время она пыталась убедить себя, что это поможет. Что, если создавать иллюзию нормальности, то все станет нормально. Из дома перестанут пропадать вещи, закончатся крики и поездки в полицейский участок, а телефонную трубку наконец-то поднимут.
И это тоже была ложь.
Она стояла на втором этаже: справа – дверь в комнату Мэйси, чуть дальше – общая ванная. А значит, прямо над ней – люстра. Стоило Джемме это понять, как она отшатнулась, по инерции проходя несколько неуверенных, почти пьяных шагов, и врезалась в чужой крик:
– Да пошла ты! – заорал голос, и Джемма вздрогнула всем телом. – Ты не можешь мне ничего запрещать!
Уже не ребенок, еще не подросток. Вот каким был этот голос.
– Я сказала, ты никуда не пойдешь! – заорал другой голос в ответ. – Ты думаешь, я совсем слепая?! Не вижу твои зрачки?!
– Ты мне не мать, дура! Я сама разберусь!
Не разберется. Никогда не умела разбираться, никто ее так и не научил.
– Заткнись и пошла в комнату! Живо!
С улицы громко посигналили – слышно было даже на втором этаже. Точно. Это придурки из Саут-Верча, чья компашка ошивалась у старой мануфактуры, – в тот год Мэйси связалась с ними. Еще через пару лет часть из них присядет в окружную тюрьму за налет на аптеку, но даже после этого легче не станет. Наоборот.
– Я сказала, ты идешь наверх!
– Отпусти меня!
Джемма закрыла глаза, надеясь, что все это исчезнет, что реальность снова поменяется, но крики просачивались в уши, становясь все ближе.
Она помнила, как чертовы скандалы повторялись из раза в раз. Мэйси приходилось затаскивать по лестнице силком, вот как это было. Она была меньше, тоньше, боже, фунтов восемьдесят веса, не больше, – и Джемма всегда одерживала верх.
Вот она тащит ее по коридору, Мэйси упирается: все еще детское лицо в размазанной от слез косметике, крашеные волосы спутались из-за возни. Стоит двери закрыться за ней – Джемма сама поставила там крепкую щеколду, даже не стала вызывать мастера, – как та начинает трястись под ударами.
– Открой дверь! – заорала Мэйси. – Открой эту сраную дверь!
Девчонка – злая, с покрасневшими глазами, готовая вот-вот расплакаться – ворвалась в ванную напротив, не закрыв за собой дверь.
– Сука, Джей! – голос Мэйси взорвался рыданиями. – Какая же ты сука! Бесполезная шваль!
Джемма так и осталась в коридоре, беспомощно подперев спиной стену и глядя на шестнадцатилетнюю себя, умывающую лицо. Рядом раздавались вой, ругань и удары об дверь, но они обе делали вид, что не слышат их.
– Выпусти меня! Хватит быть такой стервой!.. Ты меня слышишь, Джей?! Лучше бы… лучше бы это ты умерла!
«Это не она», – сказала Джемма девчонке перед собой, которая с ненавистью уставилась в пустоту, держась за створку ящика над раковиной. «Она так не думает. Это все гребаный отходняк».
Но ты ведь это и так знаешь.
Девчонка со всей силы захлопнула ящик. Стекло не разлетелось, но содержимое от встряски посыпалось вниз: все, что было в аптечке, зубочистки, резинки, зубные щетки…
– Твою мать!
Шагнув от раковины, она на что-то наступила и посмотрела вниз. Даже со своего места Джемма видела, что там.
Это была рыжая пластиковая таблетница. Под подошвой она раскрошилась, и теперь белые таблетки высыпались на ковер. Джемма знала, что на этикетке все еще можно разобрать начало имени: Х. Рог…
Они снова были в комнате. Внизу шумел телевизор – вусмерть пьяный Чарли отрубился перед ним и не был помехой. Да будь он даже достаточно трезв, чтобы стоять на ногах, больше он не смог бы удержать ее здесь.
Снаружи успело стемнеть, пока она возвращалась, потому что путь из больницы занял полтора часа. Это был тот самый день, Джемма знала это абсолютно точно.
И вот как выглядел конец этого дня.
Джемма смотрела на нее – девятнадцатилетнюю, растрепанную, все еще в фирменном зеленом фартуке, который она так и не сняла днем, когда вернулась домой из забегаловки. Она понятия не имела, как выглядела со стороны в тот день: никто не оглядывался на нее в метро и в автобусе, никто из знакомых на улице ее не окликнул. Она выглядела как обычно: те же волосы, убранные в хвост, то же серое лицо, те же синяки под глазами. Глядя на нее, никто не подозревал, что этот день что-то наконец в ней сломал.
Ей было девятнадцать лет – и она больше не справлялась.
За окном начался дождь. Джемма слышала первые его капли, пока девушка перед ней с грохотом вытаскивала из стенного шкафа чемодан. Дождь усиливался, пока она затаскивала его на кровать – прямо с колесиками – и пыталась расстегнуть заевшую молнию. Глаза у нее покраснели, она готова была вот-вот расплакаться – но и этого больше не произойдет.
Пока она убеждала себя в этом – больше никогда, никогда больше, – в Чикаго начался ночной осенний ливень.
Девушка перед ней швыряла вещи в чемодан. Дождь не прекращался.
– Ты это заслужила, – сказала она, закидывая внутрь свитер. – Все это.
Джемма моргнула. Ей казалось, что с самой больницы и до того дня, как она добралась до Калифорнии, – долгие дни, заполненные пустотой, – она не произнесла ни слова. Молча покупала билеты на автобус, молча расплачивалась в мотелях… Разве она разговаривала сама с собой?
Стоя к ней спиной и продолжая заполнять чемодан, девушка спросила:
– Знаешь, как это закончится?
– А, – сообразила Джемма. – Так мы снова здесь, да?
– Я спросила, знаешь ли ты, как это закончится? – бесцветно повторила та. Вслед за свитером внутрь отправилась мятая стопка футболок. – Потому что я знаю.
Сукин ты сын.
– Ну давай, – сказала Джемма. – Расскажи мне. Как это закончится.
В чемодане оказались настольные часы, кассетный плеер – старый подарок мамы, еще из детства, – бутылка содовой, какая-то книга, а потом она взяла коробку с мелочами для волос и просто вытряхнула их туда. Конечно, в реальности Джемма этого не делала. В ее чемодане почти ничего не было, когда она покинула этот дом в последний раз.
– Это закончится так, – монотонно сказала та, Другая Джемма. – Ты откроешь дверь. Отдашь свою жертву и получишь золото. Ты станешь камнем и войдешь в круг. Ты станешь ключом, поворачивающимся наоборот…
– …И стану молотом, – подхватила Джемма, – разрушающим статую. Это дерьмо я уже слышала. Комментарии будут?