– Спасибо, – перебила она его. – Положи на стол. Как там Блайт?
Норман невольно отступил на шаг. В полумраке столовой зрачки у нее были огромные и блестящие.
– Блайт? – повторил Купер.
– Ну да, – она все так же не спускала с него взгляда. – Ему хуже? Как думаешь? Скоро откинется?
Купер замер в непонимании, переводя взгляд с Джеммы на Нормана, с Нормана на Кэла и Доу, будто ждал от них… Ну, чего-нибудь.
Ответов. Решений. Действий.
Но Доу молчал. Кэл в их сторону даже не смотрел.
– Думаю, мне действительно лучше пойти проверить Блайта, – медленно сказал Купер.
Норман ничем не мог ему помочь: не под взглядом Джеммы, коршуном следящей за тем, как Купер кладет на стол бинты и исчезает в коридоре. Только после его ухода, по-прежнему разглядывая маску, Доу спросил:
– Ну что? Она до сих пор выглядит «в порядке»?
– Я не в порядке, Доу, – огрызнулась Джемма с неожиданной яростью в голосе, – и все тут это понимают, спасибо. Лучше займись этим долбаным куском камня! Помажь его из своих колбочек, свечку над ним потряси, как ты любишь!
Доу отложил камень, аккуратно прикрыв его полотенцем. По его лицу невозможно было понять, о чем он думает. Раньше он бы разозлился, огрызнулся или вступил в перепалку. Но сейчас он молчал.
Норману не нравилось это молчание. И не только ему.
– Сайлас, – неожиданно сказал Кэл. Норман с удивлением услышал в его голосе мольбу.
– Нет, – оборвал его Доу. – Знаешь что? Нет.
Джемма коротко хохотнула – вышло зло и издевательски. Норман не знал, что ее насмешило, но притих; ни Кэл, ни Доу на это внимания не обратили.
– Я тебя предупреждал. Я говорил тебе. Ты меня не слушал. Это, – Доу указал пальцем на Джемму – с ее блестящими темными зрачками, с черными кругами под глазами, с ее чужими снами и чужой широкой ухмылкой, – твоя вина. Наслаждайся, Махелона. Надеюсь, тебе нравилась твоя напарница.
И, развернувшись на пятках, он вышел в предрассветный туман, хлопнув дверью.
Сначала он не собирался никуда идти. Просто хотел вырваться из этого дома, из комнаты, полной чужого давящего присутствия, из ситуации, где прямо у него на глазах умирала психика Роген.
Вырваться из этого момента.
Вот только, когда он вылетел на улицу, ничего не изменилось. Что внутри, что снаружи, он все еще оставался заперт. Он даже не мог дышать спокойно – рваное короткое дыхание, которое он использовал, чтобы не втягивать тот тошнотворный воздух, не получалось вернуть в норму.
Ненавистный холод не помогал прийти в себя, но кусачий воздух быстро избавил его от ощущения чужой энергетики. Сайлас хотя бы не чувствовал себя так, будто все они хватали его за руки, плечи, шею, будто надсадно дышали ему в лицо, – и это была весомая причина не заходить обратно.
Так он и вышел за калитку – на заснеженную пустынную улицу, обманчиво мирную под спускающимся с холмов рассветом. Впрочем, это облегчение длилось недолго:
– Доу!
Конечно, Сайлас почувствовал его быстрее, чем тот закричал. И услышал – Эшли всегда производил невероятно много шума.
– Подожди… – Тот показался из-за калитки. – Куда ты?
Сайлас не успел отойти далеко – и теперь мрачно смотрел на приближающегося Эшли. Зачем? Зачем ты вышел, чего тебе надо? Одну минуту одиночества – Сайлас что, о многом просил?
– Подальше от того места, где меня не слушают, – ответил он.
Это почему-то вызвало у Эшли негодование:
– Как будто ты кого-то слушаешь!
Кого? Тебя?
– А ты хоть иногда говоришь что-то, что может мне помочь? – Сайлас мотнул головой в сторону дома. – Иди отсюда! Чего ты ко мне привязался?
Эшли мог бы дать сдачи – мог бы, конечно. Он не был таким тюфяком, каким Сайласу хотелось бы его выставить.
Но он промолчал – судя по лицу, сдержался. Снова. Снова разрешил на себе сорваться. Сайлас не знал, что творится у него в голове, но, не найдя повода вспылить, отвернулся и пошел вдоль улицы.
Снег позади тяжело захрустел.
– Вернись в дом, идиот, – без особого напора велел Сайлас, не обнаружив в себе достаточно злости, чтобы действительно бороться с чужим упрямством. – Сволочи притихли. Если вспомнить угрозу бабки, то, вероятно, они могут устроить где-нибудь засаду.
– Не будет никакой засады, – отозвался сзади Эшли. – И они не «сволочи». Эти люди не знают, что с ними происходит. Ты что, ничего не видел вчера? Они растеряны и дезорганизованы. Они застряли тут так же, как и мы.
Он действительно так думал. Верил, наверное, во временную петлю – что ж, и Сайлас бы мог поверить. Сейчас он мог поверить уже почти во что угодно. Какая разница? Из аномальных зон почти никто не выбирался. Кто сказал, что они окажутся в везучей части статистики?
– Скажешь это, – ответил он, – когда Йен затащит тебя в сраную пещеру и принесет в жертву на свой Самайн.
– Ты запомнил про Самайн.
– Трудно не запомнить, когда ты только про него и болтаешь.
Только после того, как они замолчали и пошли в тишине, Сайлас заметил, что дышит полной грудью.
Вот теперь стало легче.
Они вышли на другую улицу, которая ничем не отличалась от предыдущей. В заснеженной утренней мгле все выглядело одинаковым. Поскрипывающий снег под ногами и шорох курток, казалось, были единственными звуками на много километров вокруг.
Теперь, когда невыносимое чувство, что он зажат в тисках, схлынуло, к Сайласу вернулась трезвость мышления. События перестали быть сплошной чередой эмоций, и, когда эти эмоции наконец схлынули, обнажилось то, чего Сайлас упорно избегал, – правда.
Он мог сколько угодно обвинять Махелону, но это было просто нежелание признавать очевидное. Всегда легче переложить вину, всегда легче содрать с себя ответственность, но Доу не мог позволять себе такую роскошь слишком долго.
Самообман, каким бы он ни был соблазнительным, никогда ему не удавался.
Они вышли к центральной площади. Теперь колодец не казался безликой деталью зимнего пейзажа – нет, теперь он был черной дырой, притягивающей взгляд.
– Она вытирала руки, – сказал Сайлас не оборачиваясь. – Тогда, на пожаре, на улице, я не обратил внимания. У нее было какое-то полотенце, и она стояла, оттирая свои чертовы руки как бешеная…
Эшли молча слушал.
Сайлас снова и снова прокручивал ту сцену в голове, объединял воспоминания, превращая их в единую цепочку улик, на конце которой гирей висела неприятная правда:
– Это она стерла печать.
Эшли и сейчас ничего не сказал. Вопреки собственному желанию, это развязало Сайласу язык:
– Может быть, во сне. Я не знаю. Но то, что я знаю точно… – Он остановился, поворачиваясь к Эшли, но не встречаясь с ним взглядом. – Я ошибся со ступенью, библиотекарь. Это не Волна. И не Маятник. И даже не Угол.
Сайлас знал: как бы силен ты ни был, дух всегда сильнее тебя. Но если честно, он никогда не думал, что ему однажды придется наблюдать, как Роген ступень за ступенью сдается чертову захватчику.
– Предпороговая ступень кончилась. Началась фаза Входа.
Эшли не охнул, не запаниковал. Тень легла на его лицо, но он не удивился. И вместо бесполезных уточнений спросил:
– Ты сказал Кэлу?
– Когда выбрались, – Сайлас кивнул на колодец. – Не знаю, хватило ли его ликвидаторских мозгов на то, чтобы осмыслить, что это значит.
Эшли тоже уставился в ту сторону. Оголовок колодца, занесенный снегом, должен был выглядеть идиллически-симпатичным, как с открытки. Но снег только подчеркивал контраст с черной землей под крышей, потемневшим от времени деревом, темной кладкой колодезной трубы.
Там, под этой черной землей, были спрятаны ответы на все вопросы, которые они безуспешно здесь задавали.
Шахта никогда не была очагом – тоннель под ней был только ответвлением. Настоящий центр всегда находился прямо тут. Все это время. Прямо у них под ногами.
– Когда мы были там, внизу, – сказал Сайлас, стягивая перчатку и рассеянно доставая пачку, – она все еще спала, но сказала… Там было что-то про горящую свечу. И что какие-то две двери открыты. Есть идеи?
Он покосился на Эшли. Тот стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на колодец, кусая губы. Потом сказал:
– Купер. Он тоже говорил про дверь. И про то, что мы – ключ, поворачивающийся наоборот. Почему мы? – Он повернулся к Сайласу, хмурясь. – Может, он имел в виду Джемму? Джемма – ключ?
– Ну да, как же, избранная, – невесело хмыкнул Сайлас. – А ты не знал? Ее настоящая фамилия Скайуокер. – Он покачал головой, щелкая зажигалкой, и после паузы сказал: – Нельзя давать ей спать. Но и не спать ей тоже нельзя. Через двое суток начнется помутнение сознания, а чем больше раскачана психика – тем сильнее будет становиться дух. Нужно обследовать пещеры, проверить их на маркеры очага…
Он знал, что никакого отклика не будет: это место никогда не давало подсказок. И тем не менее Сайлас должен был делать свою работу. Эта мысль привела его к следующей – видимо, отразившейся на лице, потому что Эшли тут же спросил:
– Что?
– Порог – быстрая ступень, – ответил он. – Как только сущность полностью овладеет Роген, начнется ступень захвата.
– Прогрессия вытеснения, – пробормотал Эшли с болезненной гримасой. Да. Он ведь уже переживал это. – На этой стадии…
Он умолк, но окончание было известно обоим – и повисло между ними в холодном воздухе.
На этой стадии изгнать духа уже практически невозможно.
– Ты ведь не сможешь это остановить, да? – дрогнувшим голосом спросил Эшли.
Сайласу нужно было сказать «нет». Отрезать эту возможность, как он всегда делал при разговоре с родственниками жертвы – быстро и чисто, словно скальпелем.
Но они ведь не о жертве говорили. О Роген.
– У нее… – начал он, но тут же замолчал. Острые слова не подбирались. Отрезвляющие тоже. И вместо них всех он выбрал другие: – У нее странные симптомы. Как и все это место. Видимо, это связано. Обычно на ступени Порога жертв ломает намного сильнее: приступов больше, поведение неадекватное, а Роген… Хорошо держится. – Он отвернулся. – Пошли, проверим еще пару улиц. Ни одного человека. Не нравится мне это.