накинутый шерстяной платок – все время, что они провели здесь, она носила эту одежду. Никогда ее не меняла. Он должен был заметить, должен был понять раньше.
Вокруг бушевал ветер, но ни один волосок на ее голове не шевельнулся. Одежда висела. Руки были опущены.
– Вставай. Подойди, – сварливо позвала она не оборачиваясь. – Хочу, чтобы ты посмотрел.
Впиваясь пальцами в кору ближайшего дерева, Норман поднялся, игнорируя рваные огненные полосы, прошившие колено. Пошел вперед, но боль усилилась, и он оперся на кочергу. Двигаясь медленно и неуверенно, он захромал к ней, на самый верх холма. Нога вспыхивала острой болью при каждом шаге.
– Зима вернулась, – сказала она, глядя вперед. Голос ее вблизи звучал глухо, несмотря на то что ветер каким-то образом затих. Норман видел деревья по бокам: те гнулись, злобно раскачивались, не в силах до них дотянуться. Здесь, на самом верху, стояла тишина. – Весна может никогда не наступить.
Да. Это он уже слышал.
– Вы мертвы, – сказал Норман. – Вы с самого начала были мертвы.
Он должен был бояться, но страха не было.
Мойра отнеслась к этому заявлению спокойно, будто он сказал что-то совсем обыденное. Только протянула руку. Норман сообразил сразу, даже не удивившись, и вынул из кармана трубку, вкладывая ее в холодную ладонь. Женщина одобрительно кивнула, и еще некоторое время, пока набивала чашечку и прикуривала, они молчали.
– Я говорила тебе, – вместе с едким дымом первой затяжки наконец заговорила она, и таким тоном, будто это он здесь все проворонил. Впрочем, так и было. – Я предупреждала.
– Я помню. Вы говорили… Самайн – время масок, личин, которые не позволяют разобрать, кто перед тобой, – он посмотрел туда же, куда и Мойра, – на долину. – Обычное существо или волшебное, хороший или плохой. Живой или мертвый.
Долина, где стояла деревня, уходила вниз – пейзаж, который Норман уже видел и который запомнит на всю жизнь. Она ныряла вниз, будто перевернутый холм… Так и есть, подумал Норман.
Это и есть перевернутый холм.
Деревня внизу была разрушена. Не людьми, нет – временем. Оно неумолимо сгноило крыши, зиявшие черными провалами, сломало изгороди, раскрошило ставни, заползло внутрь растениями и травой. Дома, которые виделись им ветхими, но жилыми, давно истлели. С высоты холма Норман смог найти только одну нетронутую крышу – и сердце у него екнуло. Домик Мойры был единственным, казавшимся издалека хотя бы отчасти целым.
– Мальчик, задающий вопросы. Какие ответы ты ищешь?
Норман бросился сюда безрассудно, не думая о том, что будет, когда он достигнет цели. Именно поэтому слова полились из него потоком:
– Что за всем этим стоит? Что это… за сущность?
Мойра пыхнула дымом:
– Зачем задавать вопрос, на который и так знаешь ответ? Не притворяйся идиотом.
Догадка почти осязаемо каталась на языке, но Норман никак не мог найти правильное звучание. Он растерялся:
– Кром Круах? Я не…
– Это плохое имя, – перебила она его. – Выдуманное. «Склонившийся с Холма» – это неправда. Это имя дал ему Патрик, самоуверенный и самодовольный. Думающий, что знает все лучше всех. Я видела его, – злобно прошипела она, – я видела его во снах. Он все испортил.
Да, святой Патрик, расколовший золотого идола молотом. Победивший идола и язычество… Или нет?
– Они называли его своим именем. Кет Круах, «Повелитель Холма». Но ты знаешь и другое имя. С самого начала его знал. Весь мир знает, – сказала она. – Весь мир.
И тогда Норман понял. Имя, которое не давало ему покоя. Праздник, который никогда не был праздником. Нечто, от чего людям оставалось лишь защищаться.
Мойра улыбнулась зловеще, почти злорадно. Норман выдохнул:
– Самайн.
План Доу – неустаревающая классика, включающая в себя веревки, раскаленный нож и вырезанную прямо на теле кровавую языческую печать, – показался Джемме чем-то вроде таблетки аспирина, которую пихают в зубы раковому больному.
Таблетки, которую она все равно съест.
Не только из-за лица Доу – с драматично стиснутыми губами и мучительной морщиной между бровей. Бедняга одновременно вызывал сочувствие оттого, как сильно старался ей помочь, и бесил тем, что абсолютно ее не слышал. И не замечал правды.
«Параобсессивный эффект», – повторила она про себя, глядя, как Доу колдует над ножом, поливая его какой-то гадостью из своих бесконечных ампул и бутылочек. Он делал это над раковиной возле окна, и в тусклом свете его длинное, худое лицо казалось не бронзовым, а каким-то восковым. Он устал. Девять часов крепкого сна, вот что посоветовала бы доктор Роген.
Параобессивный эффект, потому что твой мозг тебя обманывает. Ты зациклился на том, что я одержима, и во всем видишь этому подтверждение.
Вот чего он не замечал, бедняга Доу.
Но она все равно съест его таблетку – и, видимо, в прямом смысле этого слова.
– Эй, что э…
Он раздраженно засунул ей в рот какую-то овальную капсулу из подозрительно выглядящего черного блистера. Черт, да дядюшка Фрейд бы был в восторге от этого парня.
Джемма насухую проглотила таблетку и, поморщившись, недовольно сказала:
– Предпочитаю знать, чем меня опаивают. Окармливают? Как правильно?
– Это обычное обезболивающее, – сказал Доу, возвращаясь к столу. – Сильного действия. Лабораториум разве не снабжает вас своими экспериментальными разработками?
– Снабжает, – теперь Джемме казалось, будто она ощущает, как капсула растворяется в желудке, провоцируя внутри какие-то подозрительные химические реакции. Химия от научного блока? Да эти ребята ведь психи! – Только я испытываю их на тварях, а не на коллегах, твою за ногу, Доу!..
Джемма услышала, как он довольно хмыкнул.
Что ж, Доу подготовился: принес полотенца, выложил на столе аккуратным рядком средства из аптечки, салфетки, медицинские перчатки. Джемма не волновалась: она знала, что будет больно, – ну, это то, чего ты ожидаешь, когда у тебя на глазах с углей поднимают раскаленное лезвие, – но, когда Доу подошел и принялся разглядывать ее так, словно прикидывал, откуда начинать ее разделывать, слегка напряглась.
Это ведь типа операция, да? А она все еще привязана к стулу.
– Может, развяжешь меня? – предложила она. – Зажжем свечи, я разденусь, лягу на стол… Да куда ты пошел! Хватит смущаться, ну же, Доу, я ведь пошутила!..
Он молча вышел из кухни, и Джемма снова безуспешно подергала руками. Должен же Кэлов узел иметь хоть какие-то слабые места. У нее никогда в жизни не получится уговорить Доу ее развязать: он не настолько наивен, а еще одержим мыслью, что она одержима. Впрочем, ситуация складывалась удачно: пока Кэла нет, а Доу слишком сосредоточен на печати, у нее было время извернуться и что-нибудь придумать.
Она прекратила попытки в тот момент – как и всегда, – когда едва-едва слышно скрипнула вторая половица от входа в кухню. Доу ее никогда не замечал.
– Меня бесит, – сказала она, когда он толкнул дверь, – что теперь ты можешь заканчивать разговор, когда тебе хочется.
– Один из немногих плюсов нашей ситуации, – сказал он, проходя мимо.
– Наше… – Она осеклась. – Ты что, реально принес свечи?.. – Ее лицо начало расползаться в ухмылке. – О, Доу…
Доу посмотрел на нее так, словно сейчас затолкает одну из свечей ей в рот, чтобы не болтала, – и скажет, что это новая научная разработка лабораториума.
Он расставил их вокруг стула по кругу: достаточно большому, чтобы вместить двух человек – и для того, чтобы Джемма могла вытянуть ноги, опрокинуть одну свечу и устроить пожар, чтобы освободиться. Не то чтобы она собиралась на это пойти, но, возможно, в ее голове блуждали разные варианты. В ее работе нужно было уметь проявлять креатив.
– Мне понадобится… снять с тебя куртку, – закончив со свечами, он замер перед ней с таким видом, будто им предстоит тяжелый разговор. Лицо у него кривилось: ни дать ни взять человек, которому предстояло раздевать рыбу-каплю, а не живую женщину. – И… – Джемме даже стало его жалко. – Поднять свитер. И футболку.
– Доу, – она дернула бровью. В ее арсенале было еще много способов протестировать его на поп-культуру. – И давно тебе пятнадцать?
На этот раз она попала – и Доу тут же перестал мямлить. Раздраженно зыркнув, он принялся расстегивать доставшийся ей в наследство от неизвестного туриста пуховик. Она дождалась, когда он стянет куртку ей на локти, и вместо очередной похабной шутки спросила:
– Большим будет этот привет от Маугли?
– Мулунгу, – досадливо поправил он ее, сосредоточенный, очевидно, на том, как бы удержать приступ дурноты оттого, что ему приходится переживать такой уникальный опыт. – Приличным.
Он задрал ей свитер вместе с футболкой, и Джемма снова подумала о том, как же в доме холодно. Откуда-то дул ледяной ветер, тут же обхвативший поясницу и ребра. Вдоль позвоночника побежали противные колкие мурашки.
– Я постараюсь побыстрее, – замявшись, сказал Доу и вернулся к инструментам.
Джемма покосилась на чехол, где на вшитой металлической вставке лежало лезвие. Она не знала, насколько то успело остыть, но теперь оно хотя бы не было угрожающе красным и не дымилось. Блестящее от масла, лезвие не выглядело как то, от чего она будет корчиться в ближайшие пятнадцать минут… Обманчивое впечатление.
Доу стянул собственную куртку, оставшись в толстовке, и закатал рукава, обнажив оплетенные татуировками предплечья. Поочередно зажег свечи, придавая помещению дурацкий мистический душок. Выложил ей на колени полотенце, банку с фурацилином и медицинские салфетки. Уверенными движениями натянул перчатки. Протер их антисептиком…
И только после этого взял нож и опустился перед ней на колени. Недовольная морщина между бровей исчезла – теперь он выглядел хладнокровным и сосредоточенным.
– Готова? – деловито спросил он.
– Зальешь мне все джинсы кровью, – предупредила его Джемма напоследок, – будешь покупать новые.