— Какое унижение! Но я буду свято хранить его тайну. Не хочешь ли возвратиться в зал?
— Я бы предпочел возвратиться на Эльбу и немного поскучать, — честно признался Раф. — Я чувствую себя здесь так, будто посягаю на то, что мне не принадлежит. И, откровенно говоря, мои сестры пугают меня до онемения. Я не должен признаваться в этом, но женщины несколько нервируют меня, ведь я столько лет был лишен светского общества.
— Я нервирую тебя, Раф? — спросила Шарлотта, когда он открыл дверь и они вошли в кабинет покойного дяди.
Теперь это его кабинет. Хотя ему пришлось справиться с чувством, что, прежде чем войти в эту дверь, он должен постучать и попросить разрешения.
— Нервируешь ли ты меня? Если честно, все и всё здесь заставляет меня хотеть лишь одного: снова оказаться на хорошей войне.
— Что ж, прости, но здесь никто не воюет. Я дам тебе пару минут, чтобы ты освоился, — спокойно скачала Шарлотта. — На самом деле тут почти ничего не изменилось.
Он проследил за Шарлоттой взглядом, когда она сделала вид, что интересуется книгами на одной из полок, и ему вспомнилась девочка, которая гонялась за ним, Джорджем и Гарольдом, но в присутствии других делала вид, что не замечает их. Она была таким забавным созданием. Слишком высокая для девочки, худая, как вешалка, руки-ноги длинные… У нее была такая копна волос, что ему не раз приходилось выпутывать их из ветвей деревьев, когда она пыталась догнать их в то время, как они мчались через лес в деревню. Она была несносной. На восемь лет младше Джорджа, на шесть младше Гарольда и на четыре — моложе Рафа. И к тому же девушка. Но на самом деле ребенок: ей было пятнадцать в тот день, когда он, девятнадцатилетний, уехал, чтобы получить офицерский чин.
Он не узнал ее там, на подъездной дороге. Она была все такой же высокой, по-прежнему тонкой, но вся ее фигура приобрела изящную округлость. Непокорная копна черных волос, похоже, наконец была укрощена, и основном безжалостно зачесана назад, открывая лицо; часть локонов свободно ниспадала на спину. Ее волосы выглядели… причесанными.
Ее мягкие карие глаза все те же, время не изменило их… в отличие от его: иногда он ловил напряженный тревожный взгляд своих глаз в зеркале во время бритья. Ему нравился ее нос, прямой и как-то дерзко вздернутый, и по-детски беззащитные пухлые губы.
На самом деле, как только она начинала говорить, Раф видел перед собой ту Чарли, которую он помнил. Чарли всегда говорила то, что думала, и никогда не льстила. Он помнил, что ему нравилась эта ее черта, даже когда он обдумывал, как бы улизнуть от нее.
Но сейчас он не собирался избегать ее. Пожалуй, напротив.
Она считала, что была влюблена в него тогда, шесть лет назад. Смущает ли ее это сейчас? Она посмеялась, вспомнив об этом, когда они встретились на дороге, но полной уверенности у него не было. Насколько он может сейчас произвести на нее впечатление? Он уже не тот зеленый юнец, что прежде, и не обольщается по поводу своей привлекательности.
Куда же подевалась за все эти годы невинная юношеская влюбленность? Был ли он сейчас действительно герцогом, тот Раф, которого он оставил в прошлом? Была ли она на самом деле сейчас Шарлоттой, повзрослев и оставив Чарли далеко в своем детстве?
Сейчас они были чужими. Незнакомцами, которые когда-то считали, что знают друг друга очень хорошо…
— Раф! Я задала тебе вопрос.
Он стоял посреди большой, обшитой темными панелями комнаты, в которой много раз выслушивал выговоры от своего дяди, опасавшегося, что характер Рафа мог стать таким же испорченным, как и у его взбалмошной матери.
— Прости, Шарлотта. — Раф слегка покачал головой, на ходу пытаясь придумать, как объяснить причину своего молчания. — Я вспомнил, как однажды отколотил Джорджа за то, что он обозвал мою мать разодетой шлюхой. Дядюшка Чарлтон предупредил меня, что я могу быть ростом выше Джорджа или Гарольда, сильнее их и даже умнее, но никогда не стану больше, чем тот, кто я есть, и потому должен знать свое место.
Шарлотта уселась в одно из больших кожаных кресел у камина.
— Но он умер, Раф. Они умерли, все трое. И ты действительно занимаешь то положение, о котором никто никогда и помыслить не мог. Ты чувствуешь, что тебе нужно доказывать что-то, или ты потрясен?
Да, это была его Чарли. Больше никто не осмелился бы задать ему этот вопрос, спросить четырнадцатого герцога Ашерстского, не испытывает ли он неудобства в связи с этим титулом. Даже Грейсон, который никогда не был в особом восторге от Рафа, не осмелился бы заговорить об этом.
Улыбнувшись Шарлотте, Раф подошел к дядюшкиному столу и присел на его край.
— Как я выгляжу, Чарли? Я похож на герцога?
Она покачала головой:
— Не могу сказать. Сядь в его кресло у стола. Сядь в свое кресло. Оно твое, ты знаешь. Твое, а когда-нибудь будет принадлежать твоему сыну, а затем его сыну. Ты — герцог Ашерст.
— Дядя Чарлтон наверняка думал почти то же о своих сыновьях, — сказал Раф, обойдя вокруг стола и осторожно усаживаясь в большое кожаное кресло. — Джордж и Гарольд никогда не уходили на войну, никогда не рисковали жизнью и здоровьем ради нашего короля. Но тем не менее я здесь, а их больше нет. Это судьба, как ты думаешь, Чарли? Или я просто случайный герцог?
Шарлотта подалась вперед, сжав руки на коленях, и спокойно спросила:
— Могу я сказать тебе кое-что?
— Пожалуйста.
Раф откинулся на спинку кресла, от всей души надеясь, что не делит его с призраком дядюшки.
— Ты осел, Раф. — Шарлотта снова выпрямилась.
Раф невольно улыбнулся:
— Ты серьезно? Эммелина, несомненно, распоряжалась здесь всем. Не могу представить, чтобы Грейсон или кто-то еще игнорировал ее.
Шарлотта, не сводившая с него взгляда, слегка отпела глаза, потупившись.
— Она… Твоя тетя была в трауре.
— Да, разумеется. А затем она вышла замуж. Я понимаю, почему она не могла уделять слишком много внимания домашним делам.
— Точно! — воскликнула Шарлотта, подхватив его слова на лету. — О… да, именно так. В любом случае тебя должно беспокоить лишь то, что тебе необходимо предпринять, чтобы привести дела в порядок. Кроме того, Эммелина не возвратится сюда сейчас, ведь она теперь герцогиня Уоррингтон и скоро подарит его светлости наследника.
Раф с удивлением посмотрел на нее:
— Неужели? Она ничего не писала мне об этом.
— Но… ах… она бы и не стала, наверное. — Шарлотта снова отвела взгляд. — Возможно, она не хочет говорить о чем-то настолько личном с мужчиной? Я только сегодня получила письмо, в котором она сообщает эту радостную новость. — Она слегка наклонила голову. — Близнецы тем более об этом не знают.
— Да, и снова о близнецах. Они еще не вполне выросли, но уже и не дети. Ты собираешься сказать мне, что я и в этом плохо разбираюсь?
— Мог бы и лучше, — пожала плечами Шарлотта. — Мне бы хотелось, чтобы Лидия была немного бодрее. А Николь чуть скромнее. С Лидией у тебя не будет проблем, Раф.
— А с Николь?
Шарлотта глубоко вздохнула.
— Как ты сам понимаешь, тебе придется держать ее и руках.
— Ну и словечко, прошу прощения!
— Так и есть. Ты — герцог. Это твой титул, все титулы — твои. У тебя было несколько долгих месяцев, чтобы привыкнуть к этому неоспоримому факту. Это твой кабинет. Этот огромный дом — твой. Земли и фермы, лес и мельницы, и все остальное здесь — твое. Яхта Джорджа тоже принадлежала бы тебе, если б не затонула. Кстати, и состояние тоже твое. Изрядное состояние, более чем изрядное. Итак, не кажется ли тебе, что давно пора прекратить игру в благодарного бедного родственника или человека, недостойного находиться здесь, и начать вести себя как подобает герцогу?
— Ну, я…
— Не дразни Грейсона, или ты рискуешь отдать власть в его руки, — продолжала она, не обращая внимания на его попытки что-то сказать. — Я знаю, твой приезд оказался неожиданным, но ты уже более часа в своем доме, а мажордом все еще не собрал слуг в вестибюле, чтобы приветствовать хозяина.
— Я не нуждаюсь…
— Нет, ты должен! Слуги подчинялись Грейсону целых восемь месяцев, а он не подчинялся никому. Возьмись за дело, Раф. Прими на себя ответственность. Ты был капитаном Королевской армии и наверняка знаешь, как командовать людьми, как заставить их выполнять твои приказы. Ты посылал их в бой, сражаться и, быть может, умирать за тебя.
— Управление слугами вряд ли похоже на…
— Ты так думаешь? О, ты заблуждаешься. Грейсон почти запугал миссис Пиггл — твою экономку, и слуги заняли разные стороны. Ашерст-Холл превратился в военный лагерь после смерти дяди, я клянусь в этом. Ты должен проявить твердость, сегодня же, или готовься к бунту.
— В самом деле? И как ты держишь ее в руках, если Эммелина поручила тебе следить за ними?
— Я просто стараюсь думать обо всем, чего Николь не следует делать, и предполагаю, чем она займется. План, боюсь, небезупречный, так как я обнаружила, что мой ум и наполовину не так изощрен, как ее.
— Это немного настораживает, учитывая, что ты обычно мало чего не решалась попробовать. Насколько я помню, ты всегда попадала в переделки и выпутывалась разве что чудом. Временами, насколько я помню, мне казалось, что ты катишься в пропасть.
— Мне так и говорили, — довольно сдержанно произнесла Шарлотта, поднимаясь с кресла и явно прерывая разговор. — Я позвоню Грейсону? Ты должен поставить этого человека на место, и промедление лишь еще больше повредит тебе.
— Я сделаю это, — сказал Раф, также поднимаясь. — Хотя, возможно, мне следовало бы переодеться, прежде чем я пройдусь перед строем слуг, заложив руки за спину и торжественно принимая их поклоны и реверансы. О господи, Шарлотта, ты ведь знаешь: в какой-то момент я рассмеюсь и все испорчу.
— Возьми булавку в эти свои заложенные за спину руки и, когда почувствуешь, что собираешься хихикнуть, как это не подобает герцогу, просто уколи себя, — предложила она, уже направляясь к двери.