По мнению психолога Дэвида Элкинда, семья становится взрослоцентричной: родители готовы переехать в другой город ради карьеры, пусть даже для детей это – не самая комфортная ситуация, а могут и просто развестись – воспитать ребенка в одиночку становится экономически возможным. К тому же развитие контрацепции породило и культуру чайлдфри.
Решение обменяться кольцами становится все более свободным выбором. Мы можем оставаться одиночками, или находить партнеров – одного избранника, или оставить отношения открытыми. Обратной стороной медали становится тирания выбора: бесконечная тревога о правильности наших решений.
Романтическая жизнь XXI века – это по большей части серийная моногамия: периодическая смена партнеров вместо одного брака на всю жизнь. Сталкиваясь с бесконечным выбором: от сортов сыра на полке универмага до эмоциональных привязанностей – мы старательно пытаемся найти лучшее.
Психоаналитики отмечают неспособность современных людей к длительным любовным отношениям. Кажется, в атомизированном мире защитные механизмы невротиков и страх перед близостью перешли на все общество в целом. Какие перемены к этому привели, а главное – что за этим стоит?
«Культура окончательно превратилась в нарциссическую, куда менее озабоченную любовью и желанием, а куда более – поиском быстрого удовлетворения», – как об этом пишет психоаналитик Рената Салецл. Или мы научились мыслить настолько рационально, что отвергаем миф о «единственном и неповторимом»? Но факт остается фактом – романтические отношения меняют формат, а люди все меньше спешат связать себя узами брака, как не стремятся и завладеть имуществом или обрести стабильность.
«Отсутствие обязательств – новая волна в отношениях», – характеризует современность Салецл. Причина тому – смещение возрастных границ.
Вопрос «кем я стану, когда вырасту» перестает быть стыдным даже в тридцать лет.
Традиционно взросление было отмечено освоением главных социальных ролей: работника, супруга и родителя. Миллениалы же тратят намного больше времени на учебу, поиски себя и выбор партнера. Это реакция на новую реальность: перед нами слишком много способов проживать жизнь, чтобы к двадцати годам наверняка знать подходящий.
У нас есть возможность в одночасье сменить работу или место жительства (вплоть до другой страны), а запрос на новые профессии рождается с такой скоростью, что, получая образование, мы не знаем, будет ли оно актуально к моменту выдачи диплома. Человек испытывает неуверенность, а вслед за этим – откладывает важные решения. К тому же меняется и тип социализации: она все больше уходит в интернет. Виртуальные знакомства не просто подменяют реальные: исследователи замечают, что в интернете снижается и способность к эмпатии. Человек больше погружается в себя, нежели выстраивает зрелые эмоциональные контакты. Возродить брак образца 1950-х значило бы «насильственно вернуть женщину на кухню» и «запретить противозачаточные средства и исследования по половой биологии, которые способствуют независимости женщин и внебрачному сексу, что дает возможность ослабить связи семьи», как отметил с иронией социолог Элвин Тоффлер.
Для этого необходимо и снизить уровень экономического развития, чтобы люди просто не смогли выживать поодиночке. Слишком похоже на выдержку из антиутопии, чтобы быть правдой. Впрочем, именно так действует логика консервативного поворота. Мобилизация пролайферов, исключение ЛГБТ-людей из брачных отношений, «закон о пропаганде нетрадиционных семейных отношений» и проникшая в школы консервативная риторика о многодетных семьях – попытка государства отбросить общество к точке, которую оно уже прошло.
Вступая в игру против низовой модернизации – то есть устремлений самого общества, – государство обречено на провал. Чем больше государство «настаивает» на официальных браках, тем чаще люди не заключают их вообще.
По мере того, как семья отдавала свои функции другим институтам: образование – школе, заботу о здоровье – больницам, ее утилитарное значение уступало место любви. Конечно, любовь – весьма хрупкая основа для семьи, но сейчас она – пожалуй, единственное оправдание союза двух людей.
Там, где есть любовь, государству делать нечего – автономное, если не сказать, анархическое, это чувство не вписывается в государственную нормативность. То есть государство может сколько угодно препятствовать гомосексуальным бракам, но оно никогда не запретит любить, может предлагать материнский капитал и наращивать патриархальную риторику, но не заставит людей изменить свой личный вектор развития.
Какая семья заменит нуклеарную? На смену штампу в паспорте придут контракты, регулирующие имущественные отношения партнеров? Или брак сохранится как символический жест? Вопрос даже не в форме партнерства, а в разнообразии вариантов.
Самое определенное, что можно предположить, – спустя время мы не найдем преобладающей модели семьи, вместо этого будет множество индивидуальных траекторий. Гостевой брак как эффект ускоренного ритма жизни, индивидуализма и все большей экономической независимости от другого, моно- или полиамория, жизнь с партнером своего или противоположного пола и даже отказ от романтических отношений – палитра выборов становится шире, как и само понимание семьи. Борьба за гендерное равенство, новые ценности, стирание границ личного и рабочего пространства – все это меняет и характер наших отношений. Никто не говорит, что семья умрет, скорее – изменится до неузнаваемости, когда в ее эпицентре останется только частное – то, что долгое время отодвигалось на периферию.
Марина ГранатштейнМама, я жулика люблю: эволюционные корни тяги к рисковым парням, преступникам, социопатам и донжуанам
Среди многочисленных стереотипов, навязываемых нам поп-культурой, есть и такой: женщины якобы «самой природой» настроены на поиск долговременных, стабильных отношений с надежным парнем, который станет хорошим отцом для их детей. Если бы «природа» могла об этом узнать, она бы громко посмеялась – ведь на самом деле все гораздо сложнее.
В середине лета 1984 года пригороды Лос-Анджелеса содрогнулись от жуткого преступления. Проживавшая в тихом Гласселл-Парке 79-летняя вдова была зарезана в собственной кровати. Убийца проник в комнату через окно и напал на жертву, пока она спала. Удары наносились с такой жестокостью, что труп оказался практически обезглавлен. Менее чем через год, в марте 1985-го, тот же человек стреляет в лицо двум девушкам в пригороде Роузмид.
Одну из них спас счастливый случай: пуля срикошетила от ключей, которые она рефлекторно поднесла к лицу в попытке защититься. Другой повезло меньше. После второго убийства преступник уже не ждет несколько месяцев – следующую атаку он совершает в тот же день. Вскоре вырисовывается характерный почерк маньяка: ночные нападения на семейные пары в тихих районах, убийство мужа, насилие (как правило, с последующим убийством) над женой.
С марта по август Ночной Сталкер, как его назовет пресса, совершит более десятка подобных зверств. Дважды он надругается над пожилыми, прикованными к постели женщинами, один раз унесет с собой в коробочке глаза жертвы.
Ночной Сталкер хвастлив (охотно сообщает перед преступлениями свое газетное прозвище) и неаккуратен – оставляет отпечатки подошв. Выжившие жертвы помогают составить фоторобот.
В конце августа 1985 года полиция устанавливает личность убийцы. Это Ричард Рамирез, 24-летний любитель тяжелого рока, наркотиков и почитатель Сатаны, ранее привлекавшийся за угоны машин и промышлявший мелкими ограблениями. Портреты Ночного Сталкера печатают в газетах. В тот же день на одной из улиц Лос-Анджелеса убийцу опознают местные жители. Они ловят его и избивают принадлежностями для барбекю, а затем сдают полиции (редкий случай, когда «обезумевшая от ярости толпа» совершила общественно полезный поступок).
Рамиреза арестовывают, начинается суд, процесс, естественно, широко освещается в прессе. И тут происходит нечто поистине удивительное.
Ночного Сталкера внезапно начинают любить женщины. Он получает больше внимания, чем среднестатистический мужчина за целую жизнь, а может, и за все три. В тюрьму выстраиваются очереди из поклонниц, жаждущих свидания с ним.
Они толпятся перед залом суда – хоть краем глаза увидеть демонического мужчину своих грез. Рамирезу шлют стихи, фотографии, кексы с надписью «Я люблю тебя». С ним хотят заняться сексом, вылечить его внутреннего ребенка, обратить бедняжку к Христу, выйти за него замуж.
Во время суда в убийцу влюбляется одна из присяжных. Она требует, чтобы Ричарда оправдали, ведь преступления совершал не он, а вселившийся в него дьявол.
После суда Рамирез отправляется в тюрьму Сан-Квентин – дожидаться смертной казни. Поток любовной корреспонденции не иссякает.
В какой-то момент Рамирезу присылают анкету наподобие школьной, которую он аккуратно, по-школьному же, заполняет. «Идеальный мужчина или женщина: я. Главное мое достоинство: член. Отношение к сексу: супер, люблю все. Отношение к наркотикам: супер, их надо легализовать. Предпочтения в сексе: все, кроме педиков, – лесбиянок можно. Если бы я был животным, то: тираннозавром».
Спустя несколько лет в Сан-Квентине Ночной Сталкер женится на своей поклоннице, и, хотя со временем их брак рухнет, одиноким он не останется. В конце жизни (умер Рамирез своей смертью) 53-летний заключенный встречался с 23-летней девушкой.
Ночной Сталкер не единственный убийца, купавшийся в женской любви и обожании. «Я получила твое письмо и перечитывала его раз за разом. Целовала и прижимала к груди. Плакала. Я просто не могу больше это переносить – так сильно я люблю тебя». «Мне так жаль твои кудряшки! Они такие милые. Мне так нравится твоя внешность! Ты красавец. У тебя такие руки, такие глаза». «Я люблю тебя… и никогда не забуду душевную щедрость, с которой ты ответил на мое письмо. Я буду любить тебя вечно». Это цитаты из писем, отправленных Теду Банди (более 30 убитых и изнасилованных женщин – точное число жертв неизвестно до сих пор), Джеймсу Холмсу (12 человек, расстрелянных в кинотеатре в Колорадо в 2012 году) и Иэну Брэйди (пятеро детей, убитых на английских болотах). Адвокат Николаса Круза, застрелившего 17 человек в школе Марджори Стоунман Дуглас в начале этого года, признаётся, что «ни разу не видел, чтобы кому-то из его подзащитных столько писа