Я отвел его в аэродинамическую трубу показать модель болида 1994 года. Сенна захотел изучить каждую деталь, опустился на колени и, заглядывая под диффузор, внимательно слушал, как я рассказывал о ключевых особенностях машины.
Не будучи инженером, Айртон тем не менее хотел впитать в себя как можно больше информации о дизайне и философии машины. Сейчас это уже практически традиционный подход, но Сенна уже тогда знал, что чем больше ты понимаешь устройство собственной машины, тем больше это поможет ее пилотировать и давать лучшую обратную связь инженерам. И это одно из ключевых качеств пилота. Мальчишеский энтузиазм и желание учиться – именно это сделало Айртона таким великим.
И, конечно, его пилотаж. Казалось, он мог заставить машину делать то, что другим было попросту не под силу. В Формуле-1 его впервые заметили в 1983-м, во времена турбоэры. Тогда он развил особую технику вождения, при которой жал на педали тормоза и газа одновременно. Естественно, это было до появления подрулевых лепестков. По-прежнему присутствовали педаль сцепления и рычаг переключения передач. Техника Сенны заключалась в том, чтобы одновременно работать газом и тормозом в повороте, удерживая турбину на повышенных оборотах, чтобы, когда ему понадобится мощность для разгона – на выходе из поворота, – турбо была уже готова.
Когда в конце 1988 года запретили двигатели с турбонаддувом, говорили, что Сенна лишится своего преимущества, потому что его стиль больше не будет работать. Однако Айртон доказал, что они ошибаются, поскольку другим его выдающимся талантом было умение адаптировать стиль пилотажа под особенности машины. Конечно, та уникальная техника исчезла, но у него все еще оставались козыри, так что это было уже не важно. Его самоотдача и талант в удерживании машины под контролем были феноменальны. Айртон был настолько уверен, что не потеряет контроль над машиной, что был способен делать с автомобилем то, что другие пилоты назовут безумием. Пока он был полностью уверен в себе и сосредоточен на пилотаже, для него не существовало никаких рисков.
Выдающийся гонщик. Одна только мысль о работе с ним приводила меня в неистовый восторг.
Глава 39
В конце 1993 года мы с Патриком Хэдом возвращались с тестов FW15 на «Поль-Рикаре» (смотри пролог) в аэропорт Ниццы на машине.
Я был за рулем, Патрик на пассажирском сиденье, и мы ехали по той же самой извилистой горной дороге, на которой Фрэнк Уильямс попал в аварию, приковавшую его к инвалидному креслу. Фрэнк опаздывал, как и мы в тот вечер. Он потерял управление над автомобилем, машину перевернуло и выбросило на склон: крыша сломалась и пробила Фрэнку позвоночник.
Мы приближались к повороту. Примерно в полукилометре впереди ехала машина в противоположном направлении. Не проблема. Было место, чтобы разойтись.
Вот только этот парень был не на той стороне дороги.
Я сначала подумал, что, будучи иностранным гостем, я мог ошибиться и выехать на встречную, но я дважды проверил – и нет, я не был. Он ехал по встречке.
Мы быстро приближались друг к другу, обе машины шли на высокой скорости. Моя реакция была инстинктивной. Я сделал то же самое, что и большинство людей сделали бы в моей ситуации. Я выехал на другую сторону дороги.
Машина, мчащаяся к нам, сделала то же самое.
Теперь уже я оказался на неверной стороне. В моей голове промелькнула мысль о том, что если мы все погибнем, расследование покажет, что именно я вызвал аварию, находясь не на той стороне дороги.
Вскоре мне пришла другая мысль: надо возвращаться на свою полосу. Но тогда, если автомобиль, мчащийся на нас, сделает то же самое, времени свернуть в третий раз у нас уже не будет.
К счастью, на моей стороне была небольшая обочина, гравийная дорожка рядом с дорогой, так что я принял левее – не то что бы это помогло бы избежать аварии, скорее я давал понять водителю, что остаюсь на этой полосе. Слава богу, он понял мой маневр, продолжил ехать прямо, и мы разъехались.
Мы ехали дальше, ощущение опасности стало словно третьим пассажиром в машине.
Несколько мгновений ошеломленной тишины, и Патрик откашлялся: «Ты – хороший водитель, Эдриан», – прохрипел он.
– Спасибо, Патрик, – прошептал я.
Имоджен родилась 30 августа 1993 года. Она оказалась идеальным ребенком. Она почти не плакала. Она спала в пледе из овечьей шкуры, и мы постоянно брали ее собой, когда ходили в паб или на вечеринку, – в этом пледе она не замечала даже громкий шум. Я помню, у нас в зале в Файфилде был музыкальный автомат, копия «Вурлитцера», и Имоджин была очарована мигающими огнями и поднимающимися пузырями. Она сидела в подгузнике, держала молоко и могла полчаса или даже больше наслаждаться этим зрелищем, пока ей не надоест и она не переключится на что-то другое.
Во время беременности Мэриголд мне доставили Jaguar SS100 1938 года, который нужно было пересобрать. Прекрасная машина. У моего друга Дэйва Макроберта на каминной полке стояла модель SS100, и, видимо, этого оказалось достаточно, чтобы меня очаровать.
Сборкой этих Jaguar занимался энтузиаст по имени Терри Роуинг. Я предложил ему построить машину по моим чертежам, которые он позже сможет использовать для будущих реплик. Он согласился, и через пять лет мы закончили автомобиль. Все копии SS100, которые вы можете увидеть сейчас, на самом деле основаны на моей машине.
У меня есть что-то вроде традиции – давать имена своим автомобилям (да, их несколько), и этот я назвал Реджинальдом (семейная традиция, унаследованная от моих родителей – для надежности давать только мужские имена, как шутил мой отец). В день, когда Терри его доставил, я взял «Реджинальд» покататься по парковке Williams.
В один особенно прекрасный летний день я посадил детей в «Реджинальд» и поехал. На светофоре я повернулся к девочкам, которые сидели на своеобразной багажной полке сзади. «Что думаете?» – улыбнулся я.
Ханна выглядела возбужденной. «Это замечательно, папа; это как автомобиль из «Пиф-паф ой-ой-ой».
Шарлотта была менее впечатлена. «А других машин у тебя в гараже нет, папочка?»
Столько счастливых воспоминаний. Моя семья была в безопасности и счастлива рядом со мной. Айртон будет гоняться за нашу команду. Все было великолепно.
Глава 40
FW16 мог и должен был стать отличным автомобилем для сезона 1994 года. Одним из наших козырей был «лаунч-контроль» – система, помогающая на старте. Пилот отпускает сцепление, а электронная система управления делает все остальное, чтобы машина сорвалась со стартовой линии как можно быстрее.
Еще один фокус – детище Патрика, не мое – CVT, система бесступенчатой трансмиссии.
Кто-то из вас помнит такую вещь, как DAF Variomatic – маленькая голландская машина из фибергласа с небольшим двигателем, где вместо обычной коробки передач стояли ремень и шкивная система, отвечающие за передаточное число. Это означало, что двигатель мог оставаться почти на постоянных оборотах, а скорость контролируется не оборотами, а подбором передаточного числа.
Для гоночного двигателя это было преимуществом. Это позволяло нашему производителю – Renault – оптимизировать производительность двигателя для каждого уровня оборотов, после чего скорость контролировалась изменением соотношения шкивов.
Да, сама коробка передач от этого страдает – возникает больше трения, но с точки зрения двигателя возможность настройки длины впуска и выхлопа, а также фаз клапанного распределения позволяет генерировать намного больше энергии, чем мотор, который должен обеспечивать мощность в широком диапазоне оборотов.
Должен признаться, зрителям звук такого мотора покажется отвратительным, и это было бы плохой новостью для спорта. Потому что звук двигателя на почти постоянных оборотах – это ужасно по сравнению с привычным нам, от переключения передач и от подъема и падения оборотов. Я знаю это из опыта. Мы протестировали нашу CVT в Сильверстоуне. Да, это звучало ужасно, но в наши задачи не входит делать так, чтобы машина хорошо звучала, хорошо пахла или хорошо выглядела. В стремлении добиться скорости мы похожи на акул. Мы существуем только для того, чтобы сделать автомобиль быстрее, а секундомер – наш повелитель.
В параллельной Вселенной мы, возможно, и использовали бы CVT и другие команды тоже, но тот самый звук Формулы-1, который и привлек в гонки многих из нас, безвозвратно исчез бы – по крайней мере, на некоторое время.
В реальности же о наших планах узнали в Ferrari и выразили недовольство. В течение нескольких последующих лет их жалобы были регулярным делом. Если Ferrari что-то не понравилось (обычно потому, что они не могли заставить это работать на своих автомобилях), они жаловались в FIA. Несмотря ни на что, они были уверены, что найдут кого-то, кто посочувствует им. Я уверен, что Макс и Берни будут усиленно отрицать, что Ferrari когда-либо пользовалась их фаворитизмом, однако именно в это время на пит-лейне начала ходить шутка, что FIA нужно расшифровывать как Ferrari International Aid – Международная помощь Ferrari. Лишь намного позже, в 2015 году, выяснилось, что у Ferrari действительно есть секретное соглашение с FIA, которое позволяет им наложить вето на любые изменения правил – возмутительное подтверждение статуса «особых отношений», существование которых мы всегда подозревали, но не могли доказать.
В Ferrari, конечно, не знали точно, что мы задумали, но, как мы и любая другая команда чемпионата, они работали над различными электронными системами, которые бы способствовали улучшению контроля над машиной. Им, например, не удавалось разобраться с активной подвеской. Герхарду Бергеру повезло избежать тяжелых травм, когда их автомобиль опустился до уровня земли на выезде с пит-лейна в Барселоне. Но Макс Мосли, казалось, хотел помочь Ferrari и одновременно поставить на место Williams и/или McLaren. Поэтому он сослался на статью 3.15.
Статья 3.15 появилась в правилах где-то после 1968 года, когда автомобили начали обрастать неуклюжими крыльями, стойки которых размещались на верхних рычагах подвески. Эти крылья вызвали серию аварий – автомобили буквально взлетали, и FIA ввела статью 3.15, в которой говорилось: «Элементы кузова должны быть жестко прикреплены к полностью подрессоренно