– Думаешь, нас будут спасать? – спрашивает Семтекс.
– Думаю, нет.
Я действительно не уверен, что Лондон отправит за нами команду спасателей или примет какие-то конструктивные меры. Если они вообще знают, что мы в беде. Надо ли ждать? Не появится ли королевская конница и вся королевская рать? Нас сюда никто не приглашал. Я знаю жертв похищений, проведших в плену больше года, пока шел сбор денег или переговоры о выкупе. Известны случаи, когда письма с требованием о выкупе вообще не доходили до адресатов. Мне очень бы не хотелось оказаться в такой ситуации.
Чтобы выбраться самостоятельно, нам придется кого-то основательно покалечить, и тогда весь налет вежливости, каким бы тонким и малозаметным он ни был, сдует мгновенно.
– Мы выберемся, мы обязательно выберемся, – твердо говорит Семтекс.
В его голосе явственно слышатся интонации человека, который прослушал лекцию по саморазвитию и почерпнул оттуда следующий совет: сформулируй цель и убедительно повторяй формулировку, пока цель не осуществится.
– Как?
– Я пытаюсь тебя подбодрить.
– Получается как-то не очень.
Открывается крышка люка, сверху на нас смотрит Пискля. Он явно доволен такой перспективой. Он что, собирается снова показывать фокусы? Не могу объяснить почему, но в любом фокуснике-любителе есть что-то скользкое и неприятное. Я говорю не о тех любителях, которые стремятся стать профессионалами, и не о тех, кто участвует в любительских представлениях иллюзионистов. Я говорю о фокусниках из баров. О тех, кто возится с картами и монетами. Чьи фокусы – это обыкновенная ловкость рук.
– Вы думаете о смерти? – спрашивает Пискля.
Тут он меня обыграл. Я не могу придумать достойный ответ. Блеснуть остроумием? Удариться в философию? Выдать что-то угодливое? Я цитирую исламское провозглашение веры. Это одна из двенадцати фраз, которые я знаю на арабском. Я ее выучил как раз на такой случай. Когда я был в Ираке, я поставил ее на повтор в магнитоле в машине, чтобы она накрепко врезалась в память.
Когда кто-то что-то тебе говорит, в момент говорения нельзя быть уверенным, что твой собеседник не врет, или чего-то не договаривает, или не собирается передумать. Возможно, потом все выяснится, но конкретно сейчас ты знаешь наверняка. Однако неопределенность достоверности может сыграть тебе на руку.
– У меня был одноклассник, такой же, как ты, – говорит мне Пискля. – Настоящий осел. – Вся моя подготовка к подобной ситуации явно себя не оправдала. – Он даже выглядел так же, как ты. Жирный. Глупый. И над ним все смеялись.
К чему он ведет? Наверное, в школе Пискле приходилось несладко. Он показывал фокусы, чтобы его не побили. Надеюсь, били его частенько. И у него определенно нет бабы. Никто ему не дает. Но что означает его заявление?
– Мне он нравился, – продолжает Пискля. – Поэтому мы пристрелим тебя последним. Тонкие люди, они не смешные.
Напоминаю себе, что угрозы расправы и инсценировки казней – стандартная, чуть ли не обязательная процедура в такой ситуации. Но меня это не утешает. Пискля размахивает автоматом. У меня ощущение, что там, наверху он один. Если бы не автомат и не закон всемирного тяготения который сейчас действует против меня, я бы, может быть, и попытался обезвредить Писклю. Я рад, что выбора у меня нет.
– Не хочу вас пугать, но мне нравится убивать, – заявляет он.
Я ему верю.
Он внимательно смотрит на нас, словно ждет ответа.
– Это нехорошо. Вы должны были меня пожалеть.
Нельзя все время трястись от страха. В конце концов, ты либо справляешься с паникой, либо тебе просто становится скучно бояться. Возможно, я потерял пару фунтов, но после суток испарины и нервной дрожи, я снова спокоен и собран. Я размышляю о том, как нам выбраться.
На случай, если мы тут застрянем надолго, нужно придумать какое-то мысленное занятие. Так советуют все, побывавшие в плену. Возьми себя в руки, займи мысли чем-нибудь конструктивным. Один американский шпион развлекался тем, что планировал, как он разыщет своих похитителей, их родных и друзей, их домашних животных и поубивает их всех. Он подбирал оригинальные фразы, синонимичные выражению «поубиваю всех, нахрен», как то: «пресеку их дыхательную активность» или «устрою им резкую остановку метаболизма». Когда он вышел из плена, его мысленный список включал более двух сотен фраз.
Почему я? Почему именно я? Это очень распространенный вопрос, на который не существует удовлетворительного ответа. Мы живем в мире причин и следствий и поэтому видим причины и следствия повсеместно. Или пытаемся видеть. Почему я сижу в тухлой яме, а Лилиан нежится в пенной ванне? В чем причина? Что я сделал не так? Причины и следствия явно настроены против меня.
– Это ты виноват, – говорит Семтекс. Напоминаю себе, что мне было бы хуже, будь я сейчас совсем один. Человек жаден, но страданием мы делимся с ближними очень даже охотно. – Ты во всем виноват.
– Да, ты уже говорил. Хорошо, я виноват, если тебе от этого легче.
Разумеется, я ни в чем не виноват. Не в том смысле, какой имеет в виду Семтекс. И все-таки я виноват. Сложись все по-другому, меня бы здесь не было. Нас бы здесь не было. Я никогда не понимал, почему людям так трудно признать свою неправоту. Конечно, есть ситуации, когда признание собственных ошибок чревато суровым наказанием: «Я был не прав, когда убил всех в том доме».
Но в большинстве случаев гораздо проще признать свой косяк. «Я забыл купить палтус». Скажи все, как есть. Не выдумывай оправдания, что тебя вообще не просили купить палтус, что ты купил палтус, но его отобрали инопланетяне, что палтус изъяли из всех магазинов в связи с активизацией всемирного противопалтусного движения.
Полная капитуляция может быть эффективным оружием. Семтекс обескуражен и раздражен, что я не стал отрицать свою вину, тем самым лишив его повода перечислить все мои оплошности и прегрешения. Он идет по-другому пути.
– Ты привлекаешь беду. Почему ты не выберешь более позитивную жизненную позицию? Почему ты не хочешь снять фильм о Роджере Крабе, о человеке, стремившемся сделать мир лучше? Нет, тебе интереснее детоубийца! Из всех исторических личностей, из всех эпох и культур, ты выбрал маньяка и извращенца!
– Во-первых, не факт, что Жиль де Ре был виновен во всех грехах, в которых его обвиняли. Во-вторых, я не снял этот фильм. Как ты знаешь, все закончилось очень печально. Но я снял фильм о надувных замках. Уж куда позитивнее! И еще один фильм. О человеке, который обрел свое счастье, запихав в ухо ложку. Весь смысл был в том, что счастье легко достижимо, если найдешь свою ложку.
– Чувствую, это добром не кончится, – говорит Семтекс.
Я рад, что он не видит мое лицо.
– Предчувствие надо было включать до того, как нас похитили.
– Никто не будет платить за нас выкуп.
– Мы придумаем, как спастись. – Я сам удивляюсь тому, как уверенно звучит мой голос.
– Хочу тебе кое-что рассказать. Я еще никому этого не рассказывал.
Это меня беспокоит, потому что хотя наша нынешняя ситуация очень способствует укреплению терпимости и сводит на нет многие предубеждения, мне не хотелось бы услышать никаких ужасающих откровений, способных изменить мое мнение о Семтексе в худшую сторону. Я не в том настроении.
– По поводу сэндвичей?
– Я однажды стрелял в людей.
– Почему меня это не удивляет?
– Я хотел рассказать о другом. У меня были соседи, компания черных парней. У них там был наркопритон. Я бы не возражал, если бы они вели себя тихо, культурно. Кололись бы потихоньку, так сказать, в уединении своего жилища. Но нет. Это был классический случай «Как достать соседей». Вопли в три часа ночи и все в таком духе.
– А нельзя было вызвать полицию?
– Ты хочешь послушать? Я говорю о важных вещах. А ты сам пытался вызывать полицию? Я им звонил каждый день. Денно, нахрен, и нощно. Проблема в том, что один из дилеров возглавлял местный комитет по борьбе с наркотиками и они не могли его арестовать. Я был молод и вспыльчив.
– И ты их пристрелил?
– Нет, я переехал в другой район. Лучший способ решить проблему – сбежать от проблемы. Но эти дятлы реально меня достали, и я должен был отомстить. И вот как-то ночью я вернулся туда и прострелил им коленные чашечки. Всем, кого там застал. Как убежденный веган и буддист я не мог пойти дальше легкого членовредительства.
– Ты не буддист.
– Я не считаю себя образцовым буддистом. Образцовых буддистов вообще не бывает. Кроме самого Будды, конечно.
– Они тебя не узнали?
– Да у них вместо мозга сплошной кокаин, что они там запомнят? Но я надел балаклаву и навертел восемь слоев одежды, так что казался в два раза толще. И сказал, уходя: «Теперь будешь знать, Тони». Потому что никого из них не звали Тони, и если бы они обратились в полицию – что было крайне маловероятно, – они бы решили, что их покалечили по ошибке.
– Как я понимаю, все сошло тебе с рук. Идеальное преступление.
– Это было не преступление, а правомерное проявление… моего правомерного возмущения. И смотря что ты имеешь в виду, говоря «все сошло тебе с рук».
– Тебя не поймали, ты не в тюрьме, ты избежал наказания.
– Как любой человек, смотрящий телевизор, я знал, что мне надо избавиться и от одежды, и от пистолета. Как человек, снявший немало криминальных программ, я всегда поражался, почему преступники выкидывают пистолет целиком. Отличительная особенность пистолета: он выглядит как пистолет, и если найдешь его, скажем, на дне пруда, ты сразу увидишь, что это именно пистолет, а не что-то еще. Я разобрал пистолет на детали. Человек, не знакомый с огнестрельным оружием, даже и не поймет, что это за детальки. Тем более, их труднее найти. Особенно если их раскидать по большой территории. Так что я выкинул ствол в лесу Эппинг, затвор – в Ричмонде, ударник – в Кэтфорде. Распределил дюжину, блядь, деталей по пятидесяти квадратным милям.