— Дайте мне грязную рубаху!
— Зачем тебе грязная рубаха? — удивляется мама.
— А я разведенный, от меня жена ушла! — кричит брат и хохочет, хватает грязную рубаху из корзины для белья и надевает ее.
— С ума сошел? — говорит мама. — Чего кричишь на весь двор, чему радуешься? Сядь успокойся, расскажи!
И брат рассказал. Оказывается, Ада придумала вот что. Вчера у них в детсаду сказали, что есть пять новых квартир, что их будут давать нуждающимся, в особенности одиноким, у кого есть дети, а у кого есть мужья — пусть мужья их и обеспечивают. И создали такую комиссию, чтобы она рассмотрела, кому нужнее. Вот Ада и переехала к Хадии-апе, будет жить у нее в сарайчике, все равно пока лето и дети на даче, надо только говорить, что она с братом разошлась, тогда все выйдет, и квартиру обязательно дадут.
— А если будут спрашивать: из-за чего вы разошлись, что нам говорить? — расстроилась мама.
— А вы отвечайте: «Просто невозможно!» — сказал брат.
— Не знаю, — покачала головой мама, — надо было как-то посоветоваться с нами, вместе решить!..
— Ты же знаешь Аду! — пожал плечами брат.
— А как вы будете видеться? — спросила мама. — Или не будете?
— Да, мы пока не будем видеться, — сказал брат. — Или же мы будем видеться тайно.
— Как это? — спросила мама.
— Ну, например, был бы в нашем районе плавательный бассейн, приходила бы туда Ада, приходил бы и я, ныряли бы под воду. «Ада, ты?» — «Я». — «Марат, ты?» — «Я».
— Нет у нас бассейнов! — покачала головой мама.
Так у нас началась новая жизнь. Ада ночевала в саду Хадии-апы, брат — с нами дома. Тут я опять заболел. Этот мой друг, которому я написал в Москву письмо с просьбой посоветовать, что читать, прислал мне книгу писателя Мигеля де Унамуно «Повести и рассказы». Читаю я рассказ «Когда нагрянет любовь», там испанец и испанка, никогда не чувствовавшие любви, увидев друг друга, прониклись ею в такой степени, что приехали в гостиницу, закрылись в номере и умерли. Без яда, без кинжалов — от одного чувства. Написано как — мне понравилось, но почему нужно было умирать?! Отложил я книгу подальше, написал другу в Москву, чтобы больше таких книг не присылал. И заболел. Свалился, температура тридцать девять и пять. Мама сказала, простудился, наверное, но я-то знаю, что это из-за книги.
Теперь вернусь к рассказу об Аде. Ее все называли красивой, и родня, и во дворе, и незнакомые люди. Она любит складывать руки на груди, и если она в летнем платье, то, как говорит дядя Газиз, она будто только что побывала в саду и нарвала персиков, яблок, груш, держит их на груди и боится, как бы они не рассыпались. А когда она в белой пушистой кофте, то, как говорит дядя Газиз, она будто белых пушистых котят там греет. Один раз, когда мы сидели в гостях у Газиза-абыя, Аде что-то попало в глаз, она чихнула и заплакала. Дядя Газиз сказал: «Как ты красиво плачешь, Ада, какие у тебя красивые слезы!..»
Волосы у Ады такие пушистые и длинные, что как-то в бане одна подслеповатая старушка сказала ей: «Доченька, зачем ты в шали в бане сидишь, разве тебе не жарко?»
И одно только не нравилось брату, что любит она ходить на высоких каблуках. И так-то длинная, с такими ногами, что ночью, когда дверца шкафа со скрипом открывается и мешает всем спать, Ада, не вставая с дивана, протягивает ногу и захлопывает ее. А тут еще эти каблуки… Брат ведь не может тоже ходить на каблуках, он не народный артист нашего театра, которому дают надевать на сцену эти хитрые сапоги, чтобы он стоял на сцене и пел бы арию высокого человека… Брат уговаривал Аду не надевать туфли с каблуками, но она не соглашалась, говорила, что с каблуками она гораздо больше видит!.. Так вот, события в нашем доме приняли тревожный оборот. У нас появился враг, некая Багира, Багира Гильмеевна Шафик. Эта Багира была главной в комиссии по распределению квартир.
Что Ада и Багира не любят друг друга — об этом знали все. Что они следят за жизнью друг друга — тоже известно. Я-то обо всем знал понаслышке, от мамы и родственников, потому что меня в это время положили в больницу: когда кончилась простуда, я перестал слышать на одно ухо, у меня стало звенеть в голове. Навестила мама и рассказала, что Багира следит за Адой. Что она, видно, не верит, что Ада по-настоящему ушла из дома, и теперь то брат, то Ада внезапно видят Багиру перед собой в самых неожиданных местах. В субботу, когда брат в полночь пробирался по саду Хадии-апы к сараю, где его ожидала Ада, он раздвинул смородиновые кусты и увидел, что за забором в соседнем саду стоит женщина в белом, с распущенными желтыми волосами. И брат задрожал, такой красивой показалась ему эта женщина, и еще почудилось ему, что это Багира.
Потом брату объяснили, что это была не Багира, а соседка Хадии-апы, а зачем ей надо было выходить в сад с распущенными желтыми волосами — неизвестно… Потом, во вторник, когда сама Ада пришла на огород посмотреть, что без нее делается с нашими помидорами, брат вышел к ней, они вдвоем разорвали старую рубаху брата на лоскутки и стали привязывать ими помидоры к колышкам — побоялись в дом войти, веревки взять. Ада вдруг вскрикнула и присела: посреди огорода стояла женщина и смотрела на нее! Потом они увидели, что это не женщина, а чучело, пугало огородное, в старом платье, с мочалкой на голове. Но они перепугались… А сам брат! Зашел в парикмахерскую, сел перед зеркалом, парикмахерша наклонилась над ним с бритвой в руке. Вдруг он вскочил и выбежал из парикмахерской. Потом рассказывал, что ему показалось, будто это Багира наклонилась над ним с бритвой. Ходили мы потом смотреть на эту парикмахершу, ну, женщина как женщина, ну, красивая, ну, с желтыми волосами, но почему — Багира?
Наконец меня выписали из больницы. «Чем ты еще завтра заболеешь? — сказала мама. — Вроде нечем уже, всем переболел!» Сразу же поставила меня в очередь за мясом в нашем продовольственном магазине, сама куда-то ушла. И я стоял, мучился, думал, что лучше бы мне выписаться в день попрохладнее. Кругом одни женщины стоят в очереди, жужжат, под потолком в магазине мухи кружатся, их видимо-невидимо, кто-то из женщин закричал, что мяса всем не хватит, на сорок человек осталось. «Тридцатый» ткнула в меня пальцем какая-то шумная женщина, и тут я увидел красавицу! Вот это да! И как это я раньше не замечал, что Багира Гильмеевна Шафик — первая красавица города! Только Аду можно с ней сравнить!
Я вышел из очереди и побрел куда глаза глядят. Очнулся на берегу Белой, нашей знаменитой реки. На высоком обрыве, рядом с памятником Салавату Юлаеву, нашему народному герою. Я сел в траву возле памятника и стал смотреть вдаль. На противоположном берегу Белой темнели леса. В реке отражался закат. Было очень красиво. Так мне показалось. Но почему-то захотелось, чтобы сейчас налетел ветер, ураганный ветер, и взбаламутил бы эту тихую спокойную воду. Или чтоб начался пожар и я бросился бы тушить огонь. Но кругом было тихо, сонно, жарко, лишь несколько комаров звенело вокруг моего лица… Я повернулся и пошел домой.
— Что с тобой? — спросила мама, открывая мне дверь. — Опять заболел?
— Я женюсь на Багире! — сказал я.
— Как ухо? — спросила она. — Не болит?
— Не болит!
— А зуб как? — спросила мама. — Может, зуб болит?
— Ничего у меня не болит! — сказал я, усаживаясь на наш единственный диван. — Я женюсь на Багире, даже если вы все будете против!
— Мы — не против! — сказала мама. — Но ведь Багира уже замужем. У нее трое детей, как у нашей Ады.
Я замер. Этого я не ожидал. Об этом я почему-то совсем не подумал.
— А ты знаешь, Ада получила квартиру! — сказала мама. — Багира оказалась очень умной женщиной. Подошла ко мне сегодня на улице Крупской и сказала: пусть ваш сын не разводится с Адой, мы ей и так дадим квартиру, ведь у нее трое детей. И позвала нас к себе в гости.
Так вот и закончилась эта история с квартирой. А через несколько дней я уехал в Москву, учиться на втором курсе университета. Я стал жить по-прежнему, в общежитии, на двенадцатом этаже высотного здания, вместе с другом, который присылал мне летом книги. Он теперь пишет рассказы и по вечерам читает их мне. У него даже есть теория о том, как надо писать. По-моему, писателем можно назвать такого пишущего, говорит он, если, читая его книгу, человек, не спавший двое суток, не засыпал бы все равно. И он читает мне свои рассказы. Но я засыпаю, как ни стараюсь. Наверное, потому, что я очень устаю от занятий.
Во сне я часто вижу Аду, и брата, и маму, и своих племянников, Айрата, Рамиля и Рафаэля. В моих снах они всегда веселые. А я — грустный. Может быть, потому, что я от них далеко? Багиру я перестал видеть во сне. Только изредка, когда очень яркая солнечная погода, я, выходя на улицу, вижу ее, вспоминаю… И мне хочется все бросить, сесть в поезд Москва — Уфа и уехать домой, в свой родной город. И там увидеть Багиру и сказать ей, как я ее люблю! Но я этого не делаю. И совсем не знаю, что ждет меня впереди…
Бакир-абый
Нашим самым любимым родственником в Уфе был брат нашего отца, Бакир-абый. Сохранилась фотография времен его молодости. С пожелтевшего картона, подбоченясь, смотрел высокий статный человек, со смелым взглядом серо-зеленых насмешливых глаз, одетый, по тогдашней моде, в длинную подпоясанную ремешком рубашку, в полосатые штаны-шаровары и круглую тюбетейку. В свои двадцать пять лет он был действительно хорош. Мы с сестрой помнили его уже другим, не таким молодым и красивым, но веселым и насмешливым он оставался всегда, до самого конца. В молодые годы он жил в Средней Азии. Женившись на Закии-апе, он жил еще в Сыннах, деревне своей матери, нашей бабушки Фатимы-эби[3], старушки маленького роста, но неукротимого характера, которого боялись и самые смелые мужчины в Сыннах, хозяйство ее считалось одним из самых крепких. В местное ГПУ поступил донос, что Фатима-эби и ее сын Бакир — «кулацкие элементы». Весь урожай в мешках вывезли на подводах, корову с теленком забрали годом раньше, так же, как и лошадь. На следующую осень повторилось то же самое. Опять поступил донос, и опять весь урожай свезли со двора. Фатима-эби потемнела лицом, перестала покрикивать на домашних. Вот тогда Бакир-абый с женой Закией и отвезли ее в Уфу, ко второму сыну, нашему отцу, а сами в ту же ночь сели в поезд и уехали в Среднюю Азию. Лишь через десять лет Бакир-абый с Закией-апой, похоронив первенца, умершего в «малярийной» Бухаре, вернулись в Башкирию, поселились в пригоро