— Ты и есть дурочка, если так говоришь.
— Нет, сейчас я не дурочка, но если б стала дурочкой — смешно было бы…
— Что же тут хорошего, над тобой бы смеялись, и все!
— Смешно то, что я бы представлялась, что я дурочка, а сама бы смотрела, кто что думает…
— Ты бы не смотрела. Если бы ты была дурочка, ты бы не представлялась, а на самом деле была бы дурочкой… Все бы над тобой смеялись, а ты бы обижалась…
— А если бы я была как Райкин?
— Как это?
— Ну, я бы представлялась, как он, чтобы все смеялись, а сама бы только смотрела: смеются или нет. А потом я представлялась бы, что плачу. Интересно, заплакали бы все или нет?
— Никто бы не заплакал. Все равно бы смеялись.
— Если бы я плакала, все бы смеялись?
— Конечно. Над тобой смеялись бы, что ты плачешь.
— А тогда я представилась бы, что сейчас кого-нибудь укушу.
— Ну, тогда бы отбежали от тебя подальше и снова стали смеяться.
— А я бы тогда догнала кого-нибудь и укусила — по-настоящему.
— Ну, тогда бы тебя отправили в сумасшедший дом.
— Почему?
— Ну, если ты сидишь на скамеечке и сосешь конфету — ты не опасна, а если ты кусаешь кого-нибудь, значит, опасна и тебя надо везти в сумасшедший дом…
— Дура ты, Лерка, что так говоришь!
— Я-то не дура, а лучше бы ты, Алька, учила уроки или играла на пианино… Иди на кухню и поставь чай, мне очень пить хочется. Что же ты сидишь? Неужели, если я тебя о чем прошу, ты не можешь этого для меня сделать?
— А вот я прошу тебя сказать, что, если бы я была, например, дурочка, не всегда, а один день — дурочка, а другой — нет, один день я бы делала всё как все, а другой — как дурочка. Как бы ты догадалась?
— Ну, это бы сразу было видно.
— А я бы сделала так, чтобы не видно. Я бы глазами смотрела все дни одинаково, а сама бы была то как дурочка, то как все.
— Ох, Алиюшка, я из-за тебя задачку решить не могу, что ты ко мне пристала? Иди лучше на кухню и вымой там два яблока, я их в шкаф под коробку положила, одно будет тебе, одно — мне… Зачем же ты на кровать встала? И зачем ты глаза закатываешь? Прекрати сейчас же! Чего ты визжишь? Что тебя, режут, что ли? Прекрати сейчас же, не кричи! Ну, Алиюшка, ну, что ты, ну, что с тобой, ну, что ты плачешь, и зачем себе руку расцарапала. С ума сошла, что ли, сейчас же прекрати, я скажу папе, что ты тут устраиваешь… Ой, зачем ты прыгаешь с кровати, ведь это высоко! Ой, ушиблась? Больно? Алиюшечка, больно, да? Ох, ты, глупая, иди сюда, садись, нет, ложись, закрой глаза, не плачь, я сейчас тебе чай принесу, и яблоки, и один апельсин. У меня есть, вот он, в портфеле. Меня Нинка Григорьева угостила, хочешь, Алиюшка, хочешь?
— Вот видишь, Лерка, совсем ты и не смеялась… А я ведь была почти совсем как дурочка… Я даже думала, что я стала правда дурочкой, по-настоящему… Но я не дурочка, Лерка, правда, и мама наша — не дурочка. Правда?.. Она только притворяется…
Палас
Палас был шерстяной, красивый, тетя Мадина купила его на базаре в далеком среднеазиатском городе Исфаре и прислала в подарок. Он лежал на полу в большой комнате, очень украшая ее. Зимой папа выходил с ним во двор, расстилал на снегу и чистил веником, а потом, когда купили пылесос, чистили палас по очереди, то Гуля, то Майя, и каждый раз он становился еще ярче. Потом разглядели, что он сшит из нескольких кусков, но на первый взгляд незаметно. Все-таки он ручной работы, похожего ни у кого из знакомых нет, словом, действительно роскошная вещь. Для этой квартиры, в которой не было ремонта уже лет десять.
Даже мама, выписавшись из больницы, вошла в комнату, оглядела внимательно стены, потолок, окно, пол, увидела на нем палас и кивнула:
— Палас купили. Новый. Красивый. Другое дело.
И целый вечер просидела тихо, ни с кем не ссорясь, безропотно принимая все, что ей давали: чай, блинчики, успокаивающие таблетки. Только вечером сделала замечание папе, сказала, зачем ты наступаешь на палас? Он ответил, что еще не научился летать по комнате. Но дальше этого спор не пошел. Спокойно было. Через неделю маму пришлось опять положить в больницу. Это было в пятницу. А в субботу папа напился и весь вечер говорил о том, что скоро умрет, что Гуле и Майе уже недолго осталось ждать, он умрет, как король Лир. Знают ли они про короля Лира? Гуля громко включила телевизор, стараясь не слушать отца, а смотреть картину с Мариной Нееловой и Андреем Мироновым. Но фильм был не очень смешной, или папа не давал следить за действием. Гуля с трудом понимала, что происходит на экране. Да еще папины комментарии: что сейчас нет настоящих актрис, играют какие-то нервные женщины с бульдожьими подбородками, а этот Андрей Миронов уж лучше бы не пел, раз голоса нет.
Майя, закрывшись в своей комнате, чтобы не слышать ни папу, ни телевизор, зубрила политэкономию — у нее в субботу зачет. Спать легли в первом часу ночи. В темноте папа еще долго бубнил о Марлен Дитрих и Алле Тарасовой — настоящих актрисах и настоящих красавицах, было на что посмотреть…
На следующий день было воскресенье. Гуля с утра сделала блинчики с мясом, Майя отсыпалась после зачета. А папа сумел выскользнуть из дома и вернулся к завтраку с двумя бутылками пива в карманах, так что опять вышла маленькая ссора.
После завтрака Гуля затеяла уборку, велела папе вытрясти на балконе палас и оставить его там проветриться.
Папа потоптался на балконе минутку-другую, потом повесил палас на перила и вернулся в комнату, проворчав, что, если кто-то мечтает, чтобы он простудился и умер, это произойдет очень скоро. На что Гуля возразила, что, выходя на балкон, можно накинуть на себя телогрейку или хотя бы шапку и шарф.
К середине дня Гуля позвала обедать. Она приготовила куриный суп с домашней лапшой, жареную ломтиками картошку и компот из сушеной малины, присланной бабушкой из деревни.
После обеда перешли из кухни в комнату, уселись на диван. Майя включила телевизор. Сейчас должны были показывать «Клуб путешественников».
Гуля попросила папу внести в комнату палас, наверное, уже достаточно проветрился. Папа вышел на балкон, вернулся растерянный и сказал: «Нет паласа!» Гуля и Майя выбежали на балкон, свесились вниз — во дворе на снегу паласа тоже не было видно. Все тот же двор с протоптанными на снегу тропинками, с мусорными баками, как всегда переполненными, с гаражом из серого кирпича и многочисленными замками на дверцах.
Гуля накинула на голову шаль, спустилась по лестнице во двор. Походила, но так ничего и не обнаружила. Вернулась в комнату, села на диван и сказала, глядя перед собой: «Нигде нет».
Майя отложила учебник политэкономии, села рядом с сестрой и сказала:
— Спасибо, папочка, хороший подарочек ты нам приготовил к Восьмому марта!
Папа, не глядя на них, ответил:
— Подумаешь — палас! Да что в нем хорошего-то было?
— Ну да, зачем палас? — фыркнула Гуля. — У нас же ковры кругом висят. — И оглядела стены с отклеивающимися обоями.
Майя заплакала.
— Я подружек не могу пригласить к нам в квартиру, так у нас ужасно! Мама всю посуду перебила, стулья переломала, ты ничего починить не хочешь, а теперь еще палас потерял.
— Да куплю я, куплю вам палас! — заговорил, подергиваясь лицом, папа. — У меня сто рублей отложено на костюм, Мадина прислала. Написала: неужели всю жизнь будешь ходить в старом костюме? Пожалуйста, куплю не костюм, а палас.
— А где ты его купишь? — сказала Майя. — Думаешь, они так и лежат в магазине?
— Я куплю в магазине для участников Великой Отечественной войны. Участник я или не участник? Вот прямо сейчас и пойду. — И папа стал одеваться.
— Сейчас все закрыто. Воскресенье, — остановила его Гуля. — Завтра купишь.
— Ну, завтра так завтра! — повеселел папа и пошел включать телевизор. — Этот Сенкевич совсем не меняется, — сказал он, улыбаясь. — Опять, что ли, в какую-нибудь экспедицию на край света собрался?
— Он недавно вернулся из Непала! — сказала Гуля. — Был репортаж с Эвереста, не помнишь, что ли?
— Совсем не меняется человек, — покачал головой папа. — Зарплата у него, интересно, какая?
На следующий день, в понедельник, папа вернулся домой часов в семь. Гуля и Майя, взглянув на него, сразу поняли, что ничего он не купил.
Папа молча разделся, вымыл руки, поужинал на кухне в одиночестве при закрытых дверях, потом вошел в комнату, посмотрел на голый пол и отвел глаза.
— Сдала зачет? — спросил он робко у Майи, сидевшей с английской книжкой в руках.
— Сдала, — ответила Майя, выжидательно глядя на него.
— А дальше английский, что ли, сдавать будешь? — заинтересованно спросил папа.
— Английский, — кивнула Майя.
Папа поднял голову и встретился взглядом с Гулей, сидящей на диване и вяжущей шапочку из мохера.
— Не хватило! — сказал он. — Там только за 200 рублей паласы висят.
Гуля помолчала, взглянула на его несчастное лицо:
— Ну и купи себе костюм. Видела я сегодня в «Синтетике» по сто восемь рублей, венгерские.
Через день, в среду вечером, в дверь позвонили. Соседка снизу стояла на лестничной площадке с паласом в руках.
— Ваш, что ли? — спросила она. — На наш балкон свалился, весь в снегу. Вы уж сами его почистите, я вышла на балкон, рыбы мороженой взять, смотрю — лежит.
— Ой! — обрадовалась Майя. — Спасибо вам большое, заходите, пожалуйста!
— Да чего заходить-то, у меня рыба жарится. — Женщина, не улыбнувшись, повернулась и ушла к себе.
Майя внесла палас в комнату, расправила его на полу. Снег на нем стал быстро таять. Бордовые и зеленые полосы выступили ярче. Он был как сказочный ковер, как весенняя земля где-нибудь в южной стране, где в апреле уже цветут маки и распускаются тюльпаны. Он был сама роскошь в этой продуваемой сквозняками квартире с отклеивающимися обоями, с многочисленными щелями в полу, в квартире, где не было ремонта вот уже десять лет…
Через час домой вернулась Гуля, увидела палас, захлопала в ладоши: