— Ну да! — сказал Папа. — Действительно. Очень похоже. — Помолчал, а потом спросил: — А скажи, пожалуйста, как ты собираешься накидывать эту накидку? Будешь вставать на цыпочки? А если ты попадешь на что-нибудь другое? Скажем, на Меркурий или Венеру?
Мама перестала вязать, потом резко встала и закатила клубочки шерсти под диван. И больше не вязала. На другой день она принесла рукопись, которую читала без всякого выражения. Папа забеспокоился. И на следующий вечер он вернулся домой с веточкой хризантемы в руке.
— Смотри, какой хорошенький цветочек я для тебя сорвал! — сказал он, протягивая веточку Маме.
— Где же ты сорвал эту веточку? — спросила Мама, глядя на голые ветки деревьев за окном.
— В кабинете нашего директора! — сказал Папа. — Сегодня к нему должны были прийти иностранцы, в вазу поставили свежие цветы, вот я и сорвал веточку.
— Какой ты у меня правдивый! — сказала Мама и улыбнулась.
И в доме опять стало хорошо, никто не сидел с таким видом, что, мол, ах как я одинок!..
У Папы тоже было воображение, еще посильнее Маминого. Вот как-то в воскресенье они втроем гуляли в центре города. Сначала Папа рассказывал про старинные здания, к какому времени они относятся, к какому архитектурному стилю, а потом они вышли на пустырь между двумя потемневшими от времени облупившимися домами совсем без окон, то есть окна выходили в другую сторону, пустырь был ничем не примечателен: ни дерева, ни кустика, лишь какая-то палка торчала в песочном ящике, и несколько камней лежало на песке. Папа замолчал — что он мог сказать про это унылое место? Но он немножко подумал и произнес:
— В этом месте мог бы разместиться японский садик, с камнями, с карликовой сливой, это был бы садик для размышлений в японском духе.
— Но здесь же ничего нет! — удивился Малыш.
— Человек тем и отличается от животного, что у него есть воображение, он может представить себе все что угодно! — назидательно сказал Папа.
Малыш подумал немного и через какое-то время действительно увидел на этом месте японский садик: палка стала карликовой сливой, камни расположились в каком-то обдуманном порядке, а под сливой сидел на песке Папа — в японском кимоно, с косичкой на спине — и задумчиво, как-то очень по-японски, смотрел перед собой, на шагающего по проезжей части дороги милиционера.
— Папа, у меня тоже есть воображение! — сказал Малыш.
— Вот и прекрасно! — ответил Папа, и они отправились дальше.
Как-то они сидели дома, и Мама сказала:
— Что-то мы давно никого не звали в гости! Может быть, нам устроить небольшое чаепитие? Кого бы нам пригласить в гости? На чашечку чая?
Папа оторвался от книги, которую он вчера купил в букинистическом магазине, обвел рассеянным взглядом стены их маленькой квартирки:
— Если бы я и хотел с кем-то выпить чашечку чая, то, пожалуй, вот с кем! — И он кивнул на портрет великого русского поэта, жившего в прошлом столетии, на портрет замечательного латиноамериканского писателя, живущего в наше время, но далеко, на другом континенте, на гравюру, с японским актером, жившим в XVI столетии…
И Малыш увидел, как портреты отделились от стен, приблизились к чайному столику, уставленному чашками и вазочками с вареньем, и замерли вокруг него. Зажмурив глаза, Малыш следил, как медленно поднимались и опускались чашки, как струился парок, слышал, как мелодично звякали чайные ложечки. А через несколько мгновений чаепитие прекратилось. Портреты медленно, церемонно поклонились друг другу и возвратились на свои места.
— По-моему, это было прекрасно! — подумала вслух Мама.
— Слишком прекрасно, чтобы повториться еще раз! — сказал Папа.
Но все-таки Малышу больше нравилось, когда в гости к ним приходили люди, которых он знал, — Папины друзья или Мамины подруги, ведь с ними можно было разговаривать. Лучшим Папиным другом был Композитор. У него бледное лицо, длинные черные волосы, и выражением лица он напоминал композиторов прошлого, хотя у него не было завитого парика и такой красивой одежды, которую те носили. Папа очень любил своего друга. Он огорчался, когда Композитор, придя к ним в гости, не садился за пианино играть, не садился за стол пить чай, а сидел у окна, смотрел на проплывающие вдали облака, на бледное зимнее солнце, на воробьев, сидящих на голых ветках деревьев, и молчал.
— Мой дорогой друг! — ласково говорил Папа. — Почему ты такой печальный, что беспокоит тебя?
— Ах, мне жаль, что время так быстро уходит! — отвечал Композитор. — Я чувствую, как оно тает, уходит сквозь пальцы, и я никак не могу его остановить. Ведь я еще многого не сделал! Так мало написал!
— Как ты можешь это говорить! — горячо возражал Папа. — Ведь тобой написано сорок симфоний, сорок концертов и бесчисленное количество пьес и баллад! Разве остался на свете хоть какой-нибудь звук, хоть какая-нибудь ничтожная нота, которую бы ты не ввел в волшебный строй своих замечательных произведений?
— Вот эта нота! — сказал Композитор, вытянул руку и указал длинным пальцем на одинокого воробья, сидящего на блестящей проволоке.
— Но это всего лишь воробей! — удивился Папа.
— Нет, это та нота, которая все время ускользает от меня! — грустно сказал Композитор.
И Малышу тут же захотелось побежать на улицу, поймать этого воробья и подарить Композитору. Но воробей взлетел и скрылся за стеной соседнего дома.
Ночью перед первым сентября Малыш проснулся оттого, что услышал какой-то шорох. По квартире кто-то ходил. Малыш приоткрыл глаза и увидел съежившееся существо в темном балахоне, прикрывающем голову, которое неслышно двигалось по комнате, держа в одной руке кисточку, и оно как бы рисовало, медленно касаясь этой кисточкой книг, обоев, вещей… И там, где кисточка касалась обоев, они тут же бледнели, книжные полки покрывались трещинами, зеркало тускнело… И вот существо подошло к кровати, на которой лежали Папа и Мама, и наклонилось над ними… Тут же в волосах Папы появилась новая серебряная прядь, а под глазами Мамы залегли тени… Малыш вскочил и замахал руками: «Уходи, уходи отсюда! Не трогай нас!» Существо подскочило к Малышу, мазнуло его по щеке кисточкой, а потом отскочило, пропало в углу, будто его и не было… Малыш встал, подошел к зеркалу, посмотрел. Из зеркала на него смотрели неулыбающиеся глаза. Одна ямочка на щеке бесследно исчезла… Это Время, догадался он, это Время со своей Кисточкой приходило в наш дом…
На следующий день с портфелем в руке Малыш отправился в школу. Для него начиналась новая жизнь — жизнь школьника.
Сказки и притчи
Ветер
Весь день в городе обсуждали, кого унесет ветер: стало известно, что завтра в городе ожидается большой ветер и он будет с собой уносить.
«Его обязательно унесет», — говорили про кого-нибудь.
«Его? Да, конечно… Зато этого — никогда».
«Никогда», — соглашались остальные.
«А мы забыли еще того, помните?..» — говорил кто-нибудь.
«A-а, этого?.. Этого, конечно… Зато того — никогда».
«Никогда», — соглашались остальные.
«А ее?.. Она ведь только и ждет, чтобы ее унесло…»
«Ее — да, — соглашались все остальные. — Ее — да».
К вечеру в городе знали: кого унесет, а кого нет.
Те, которые знали, что их унесет, готовились к тому, что их унесет.
Те, которые знали, что их не унесет, готовились к тому, что их не унесет.
Легли спать, но многие не спали. И из тех, кого унесет. И из тех, кого не унесет.
Наступило утро. Все встали и начали поглядывать на небо. По-разному вели себя.
Самый толстый человек в городе, круглый, как шар, сидел дома и спокойно ел сметану. Он знал, что его никогда никуда не унесет.
Одна девушка, про которую все говорили, что ее унесет, каждый вечер залезала на крышу дома и вставала на цыпочки, все ждала, что ее унесет. И сегодня была на крыше, сначала вставала на цыпочки, а потом устала и села — все равно ее унесет…
Один человек, ничем особенно не заметный, но про которого все знали, что вот его обязательно унесет, занимался своими делами: унесет так унесет, не унесет так не унесет, а он знай делает свое дело…
Все коровы ушли за город на пастбище. Они знали, что сегодня только людей будет уносить…
Один мальчик сделал себе пропеллер, чтобы если унесет — так быстрее, быстрее уноситься…
И еще два старика сидели, вспоминали: «А помнишь, как один раз меня унесло?»
«А меня как — помнишь?..»
Налетел ветер.
Первым его порывом был унесен человек, про которого все так и думали, что его унесет…
И второго, такого же, про которого все думали, что его унесет, унесло и третьего…
А ту девушку подхватило и понесло… в окно, в дом, в котором она жила, и там оставило. Даже окно прихлопнулось… Кто бы мог подумать, такая была девушка, ай-яй-яй!..
Зато мальчика с пропеллером унесло…
Сначала не уносило, он старался, а его все равно не уносило, он бросил пропеллер на землю, закричал, заплакал, и тут его подхватило и понесло… Летит, визжит…
Зато все удивились, когда самый толстый человек в городе, круглый, как шар, как сидел со своей сметаной на стуле, так и вылетел в окно на улицу. Семья как закричит: «Вернись, вернись!..»
А он оборачивается, извиняется: «Не знал я, не думал». А сам улыбается — вдруг знал?..
И еще те старики.
Только что сидели рядом, только что кивали головами: правильно-правильно его унесло, или пожимали плечами: ну, как такого унесло. Вдруг один из них взлетел, рубашка вздулась.
«Куда ты?.. — закричал второй. — Куда ты? Я думал, нас обоих унесет. Как тогда, помнишь? Обоих…»
Последней унесло корову. Про нее долго в городе думали: почему ее? Никто не мог догадаться.
Потом один человек вспомнил, что прошлым летом, когда все коровы спокойно ходили по пастбищу и ели траву, именно эта корова отделилась от остальных и забралась на какую-то горку. Еле стащили…