На Тверском бульваре чернели липы. На скамейках было пусто. Пенсионеры, сидевшие обычно на них в любую погоду, сегодня отсутствовали, видимо, прятались в своих все еще отапливаемых квартирах. Весной на бульваре и не пахло.
— Смотрите! Опять! — сказала одна из фей и указала пальцем, посиневшим от холода, куда-то в сторону и вниз.
У чугунной решетки за одной из лип стоял маленький, высотой с пятилетнего ребенка, кустик, весь усыпанный желтыми пушистыми комочками.
— Верба! — ахнули феи.
Они подлетели ближе и слегка коснулись нежных пушистых комочков губами. Постояли минутку, любуясь светящимся кустиком, и полетели дальше.
Гул машин, мчавшихся по улице Горького, становился все зловещее.
— Послушайте, я вся продрогла! — воскликнула одна из фей, самая нежная. — Если мы сейчас же не окажемся в тепле, я превращусь в ледышку! В ледяную куклу!
— И я! — вздохнула вторая.
— И я! — вздохнула третья.
— Ах, вспомнила! Тут недалеко есть мастерская, где очень тепло и уютно. И полным-полно картин! — воскликнула одна из фей. — За мной!
И она стремительно полетела вдоль бульвара, свернула в узкий переулок, влетела во двор, темный и длинный, заставленный ящиками из продовольственного магазина, мусорными баками и автомобилями со спущенными шинами, поднялась вдоль стеклянной шахты лифта, пристроенной к старой кирпичной стене дома, и влетела в чердачное окно, слегка толкнув раму с пыльным стеклом. Подруги влетели за ней. Нашли выключатель, зажгли свет. И — растерянно переглянулись. Стены мастерской зияли скучными светлыми прямоугольниками. Там, где раньше висели картины, сейчас была пусто.
— Что же это такое? — сказала одна из фей.
— Может, их украли? — сказала вторая.
— Может, он переехал? — сказала третья.
— Я сейчас умру от холода! — сказала самая нежная из них.
— И я!
— И я!
— A-а, знаю! — сказала одна из них, самая сообразительная. — Их, наверное, унесли в Манеж. Там сейчас ретроспективная выставка молодых, которым под сорок — пятьдесят.
— Не везет так не везет! — сказала вторая.
— В Манеж не пойду! — категорически заявила третья. — Толкаться среди людей я не намерена. — И она с гордым видом взглянула на своих подруг.
Все трое опять немножко помолчали.
— А может быть, картин нет, но есть чай? — робко произнесла одна из них, та, что больше всех любила чай. — По-моему, в мастерских художников всегда бывает кофе или чай…
— Или что-нибудь покрепче! — сказала самая язвительная.
Через минуту действительно нашелся чай в жестяной коробочке с нарисованными на стенках пейзажами, и сахар — в простой стеклянной банке с полиэтиленовой крышкой, и сухое печенье в бумажном кулечке не первой свежести…
Нашлись и чашки, старинные, может быть, даже из китайского фарфора, во всяком случае, когда их вымыли, они засверкали чудесной белизной и нежным рисунком на тонких прозрачных стенках…
Спустя некоторое время три феи сидели вокруг довольно чистого низкого стола, накрытого скатертью, на тяжелых деревянных стульях с высокими спинками и медленно, с наслаждением пили чай — маленькими глоточками, обжигаясь и дуя в чашечки, и очень скоро их лица порозовели и стали действительно прекрасными, это были именно феи, никто бы не посмел сейчас назвать их фуриями.
— Ну, как хотите, а я все-таки чувствую весну! — сказала одна из фей и с чувством собственного достоинства посмотрела на подруг. — Я вспоминаю картину одного старинного художника, кажется итальянского, там был такой чудесный пейзаж: нежная зелень, дерево — на переднем плане, на ветке сидит маленькая птичка и поет, я прямо сейчас слышу, как она поет!
— Когда я была маленькая, я помню, сама нарисовала картинку со скворечником, и все говорили, что это очень весенняя картинка, в ней есть настроение! — сказала задумчиво вторая.
— Раз уж весна, давайте превратимся кто в кого хочет, нельзя же все время оставаться феями! — предложила третья.
— Согласна! Сейчас превращусь в маленькую черную собаку! — воскликнула одна из них, самая экспансивная. — Знаете, бывают такие смешные, с длинными ушами, когда бегут, уши — до самой земли!
— Как ты можешь! — сказала вторая. — Ты, красавица, — и вдруг станешь собакой! Это невозможно!
— Если я красавица, мне не страшно на минуточку стать собакой или кем-то еще! — гордо сказала экспансивная.
И она тут же стала потряхивать длинной черной кудрявой шерстью.
Вторая молча превратилась в стройную хрустальную вазочку с едва заметной трещинкой, и вазочка очень украсила собой скромную скатерть на столе.
Третья стала цветком царственного вида, правда без нескольких лепестков.
Они побыли некоторое время в новом обличии, с любопытством поглядывая друг на друга, потом самая умная из них сказала:
— Хватит, много нельзя!
И они снова стали феями.
— А может, нам подумать о чем-нибудь важном? Или о ком-то дорогом? — произнесла одна из фей.
— Я могу думать только о Млечном Пути, сверкающем на зимнем морозном небе! — вскричала вторая.
— А я — о никому не известной мушмуле, цветущей где-то в горах! — сказала третья.
— А я вот действительно могу подумать о ком-то дорогом, — сказала первая.
— Не забывай, дорогая, что все, о ком мы можем подумать, — просто люди, и они слепые, и, значит, они нам неровня! — назидательно сказала вторая.
— Да! — с важностью подтвердила третья.
— Но ведь в каком-то смысле мы — тоже люди! — запротестовала одна из них. — Я, например, все время думаю, что будет с нашими детьми!
— И с племянницами! — вздохнула вторая.
— И с теми, кто родится от них! — сказала третья.
И все трое опять уставились друг на друга.
— Что будет, то будет! — сказала самая умная из них. — Мы не можем прожить за них их жизнь! Пусть проживут так, как смогут! Как сумеют!
— Но может, помолиться за них? — робко спросила одна из них.
— Молись, если веришь, что тебя услышат! — сказала самая суровая.
И они опять замолчали. Может, они и молились, кто знает.
— Московское время — семнадцать часов! — сказал еще один голос. — Говорит радиостанция «Юность».
Заиграла музыка.
Феи мгновенно вскочили, засуетились, вымыли под краном чашки, убрали сахар и печенье, подмели мастерскую, выключили воду, газ, вынули из сумочек пудреницы, навели порядок на лицах, махнули пуховками, провели помадой по губам, захлопнули сумочки, поправили шарфики, береты, платки, открыли тяжелую дверь и чинно спустились по широкой лестнице на первый этаж, прошли мимо изумленной вахтерши-лифтерши и очутились на улице.
Быстро и молча зашагали к станции метро, с треском выбили пятикопеечные монеты из крепких автоматов, стоящих в вестибюле, благополучно прошли через турникет, спустились по эскалатору, нашли свои направления и одна за другой прыгнули в разные вагоны, увозящие их в разные стороны столицы. Вечером, однако, созвонились.
— Дорогая, я все-таки чувствую весну! — сказала первая.
— И я! — призналась вторая.
— И я! — сказала третья.
— Какое счастье! — сказали все три феи хором.
Эксперимент
В Калькутте, в ресторане, на крыше двадцатипятиэтажного небоскреба, рядом с Храмом Тысячи Будд сидели за столиком, глядя на лучший в мире закат, миллионер из Нью-Йорка, физик из Швеции, писатель из Днепропетровска, доктор Рама из ООН, наш представитель в Индии — Валентин Сидоров и Нина Аллахвердова, в легком, развевающемся платье, с новой прической кинозвезды восьмидесятых.
— Ну что ж, дорогие мои, — сказала Нина Аллахвердова, улыбаясь своей ослепительной улыбкой, — значит, вы предлагаете мне вылететь вместе с вами на эту новую планету с благоприятными для человеческой жизни условиями, вывезти туда детей, первая партия — тысяча человек, и воспитать из них людей будущего? Людей более развитых, способных больше радоваться жизни, чем здесь, на Земле? Это возможно. Но у меня есть условия. Во-первых, я сама должна выбрать себе помощников из числа своих знакомых. Я думаю, что выберу себе в помощь Милу Голубкину, Нелю Исмаилову, Розу Хуснутдинову и кое-кого еще. Во-вторых, у меня свой биологический ритм, свое чувство времени, поэтому не торопите меня, я не знаю, когда будет закончен этот эксперимент: через пять лет, через десять или позже. В-третьих, дорогие мои, я не вижу радости на ваших лицах. Почему о такой хорошей идее вы говорите с такими унылыми лицами? Если цель нашего эксперимента создать людей радостных, с разнообразными талантами и желаниями, почему вы, руководство, так ограничены в своем мышлении?.. Почему вы думаете только о деньгах, о валюте, о долларах, о рублях? — обратилась она к финансисту из Нью-Йорка. — А вы почему думаете только о нейтронах-нейтринах? — спросила она физика. — А вы все думаете, где напечатать ваш очерк о нашем эксперименте: в «Новом мире» или журнале «Москва»?
— Мы больше не будем! — заверили хором миллионер, ученый, писатель из Днепропетровска. — Пожалуйста, не покидайте нас, мы одни не сможем!
— Ну, хорошо, — прищурила свои хитрые армянские глаза Нина Аллахвердова. — Я, может, не покину вас, но я должна признаться, что я люблю только красивых людей! А вы? Как вы себя ведете? Ну, почему вы едите салат с такой жадностью, будто неделю не ели?
Финансист из Нью-Йорка тут же испуганно отодвинул от себя тарелку и положил руки на колени.
— А вы почему выглядите таким больным? — спросила Нина у физика. — Сейчас же улыбнитесь и скажите что-нибудь смешное!
Ученый раздвинул тонкие губы и произнес сквозь зубы:
— Без! Женщин! Жить! Нельзя! На свете! Нет!
— На первый раз — сойдет, но учтите, с юмором у вас неладно, — сказала Нина. — Товарищ Сидоров, объясните, пожалуйста, своему коллеге, что быть писателем — это еще не все! Товарищ из Днепропетровска кажется себе Львом Толстым!
— Вы не Лев Толстой! — сказал Сидоров писателю из Днепропетровска.
Затем Нина Аллахвердова обратилась к представителю ООН — доктору Рама: