— У меня к вам просьба. Нельзя ли на той планете, куда мы полетим, показывать фильмы, хотя бы ту программу, которую показывают на двухгодичных курсах для режиссеров и сценаристов при Госкино СССР?
— Можно, — кивнул доктор Рама.
— И еще одно условие, — сказала Нина Аллахвердова. — Я хочу, чтобы моя семья, то есть Артемочка с Машей, Катенька с Андрюшей и Матусик, отправились со мной на эту планету! Потому что… Что я без них? Сухая былинка на ветру! А вместе — мы можем все!.. И еще один вопрос, — тихо сказала Нина Аллахвердова, глядя своими задумчивыми армянскими глазами на лучший в мире калькуттский закат. — А может случиться такое, что на этой новой планете я смогу встретить людей из прошлого? То есть, конечно, мы будем воспитывать людей будущего, но так много неясного в прошлом… Могу ли я встретить там людей, которых уже нет на нашей Земле, кого я очень любила и с кем мне очень хотелось бы встретиться?
— Возможности человека безграничны! Ваши — особенно. Надейтесь, может, с вами и произойдет это чудо, — сказал доктор Рама.
Нина Аллахвердова лучезарно улыбнулась и попрощалась до завтра. Весь вечер она гуляла по калькуттским улицам, полным пряных запахов и очень красивых людей. В одном из переулков у нее произошла знаменательная встреча. Нина повстречала свою мать Анну Сергеевну, которая вообще-то должна была бы находиться совсем в другом городе по улице Самеда Вургуна, дом тринадцать. «Дорогая моя, — сказала дочери Анна Сергеевна, — ты можешь ввести в заблуждение все человечество, но только не меня! О каких это твоих особых достоинствах толкуют твои друзья? Все экспериментируете, сочиняете, вместо того чтобы прислушаться к голосу своего сердца… Впрочем, лети! Может, на этот раз что-то и удастся!» И Анна Сергеевна, завернувшись в тончайшую с блестками розовую шаль, скрылась в толпе.
На следующий день вылетели по намеченному маршруту. Эксперимент начался…
Юнусабад
— Папа, смотри, бассейн! — воскликнула Нигора, поднимаясь с вишневого цвета курпачи, разостланной на линолеуме, и подходя к окну, прикрытому занавеской из узорчатого атласа.
Перед окнами, на том месте, где всегда был лишь голый пустырь, где иногда в жару появлялся старик Тахир из глинобитного домика рядом с заброшенным кладбищем, пасущий своих грустных овец, — и где только они находили себе здесь траву! — на пустыре, где в ветреную погоду вздымались с земли и уносились вдаль пыльные облака, принимающие формы то костлявых верблюдов с торчащими покачивающимися горбами, то огромных тюков ваты, то шарообразных существ почти внеземного происхождения, постоянно меняющих свои очертания, как бы клубящихся, на пустыре, где по ночам полуслепая узбечка Зухра из пятой квартиры сжигала мусор, высыпая его из пластмассового ведерка, — если не успевала сдать его днем проезжающей «мусорной» машине, — на этом пустыре сейчас сверкал голубыми и зелеными плиточками круглый бассейн с прохладной переливающейся водой.
— Пап, я пойду купаться! И Саёру разбужу! — И Нигора, взяв со стула полотенце и грациозно изгибаясь, будто делала под музыку аэробику, направилась к двери.
— Стой, доча, подожди! — Рустам, одетый в хлопчатобумажные синие шаровары и ослепительно белую, облегающую рельефную грудь майку, стоял перед окном и, сдвинув классического рисунка брови, пристально смотрел перед собой.
Он вспомнил сейчас, как памирским школьником резво вышагивал по горной тропинке из родного кишлака в районный интернат, как останавливался перед внезапно возникшим провалом ущелья, если провал казался узким, то перепрыгивал через него, но каждый раз сердце на мгновение замирало…
— А вон кустики! Озеленение, что ли, начали? — посмотрев чуть вправо, удивилась Нигора.
За бассейном нежным пушистым облачком зеленели ровно подстриженные кустики южной акации.
Со стороны невидимой отсюда, лишь угадываемой по слабому гулу, окружной дороги показался новенький автобус оранжевого цвета. Остановился возле столба, на котором висела табличка: «Остановка». Дверцы открылись, поджидая пассажиров, а потом захлопнулись, и автобус плавно покатил в обратном направлении.
— Пап, теперь у нас остановка есть, не будешь больше опаздывать на работу! — сказала Нигора.
Рустам не ответил.
На второй курпаче у дверей пошевелилась Саёра, медленно приподнялась, спросила сонно:
— На что это вы там смотрите? Мусор, что ли, опять жгут?
Она прошлепала босыми ногами по линолеуму, двигаясь не столь грациозно, как Нигора, встала у окна рядом с ней, посмотрела и ахнула:
— Пап, это же Нурмухамедова ведут, из овощного ларька! Наконец-то его арестовали!
За бассейном появился молоденький, с золотым чубчиком, синеглазый милиционер, ведущий перед собой спотыкающегося Нурмухамедова со связанными руками.
— Так и надо, не будешь больше нам гнилые помидоры продавать! — сказала Нигора.
— Пап, а вон твой декан Латыпов, взяточник! — воскликнула Саёра.
Рустам с изумлением увидел декана факультета Латыпова, тоже в сопровождении милиционера, вышагивающего вдоль бассейна в одних тапочках без носков. Вчера еще Латыпов смеялся над Рустамом за его вопрос, почему в их институте продолжают брать взятки? И вот идет со связанными руками, с потупленным взором…
Латыпов, шаркая, прошел, — как постарел сразу человек! — и снова перед окнами стало тихо, лишь переливалась вода в голубом бассейне, лишь шевелились от ветра зеленые кустики акации, пересвистывались воробьи, летавшие над пустырем…
— Пап, так купаться хочется! — жалобно сказала Нигора. — Может, я только разок выкупаюсь — и обратно?
— Подожди, доча! — покачал головой Рустам.
С левой стороны пустыря показалась черная лакированная «Волга», остановилась прямо перед окнами. Из нее вышли два дружинника с красными повязками на рукавах и грузный мужчина в пропотевшей рубахе, с неподвижным тяжелым взглядом. Руки у него были связаны за спиной.
Дружинники наклонились, захватили по горсти пыли и стали сыпать на голову мужчине, приговаривая: «Ай, бандит, бандит!» Мужчина застонал.
— Ой, это же Амиров! Глава преступного мира! — ахнула Нигора. — Вчера по телевизору показывали! Сколько людей погубил! Три миллиона у него нашли, да, пап? Можно, я тоже выйду на улицу и скажу ему, что он бандит!
— Нет, выходить не надо! Иди лучше закрой дверь на задвижку и проверь, закрыты ли окна!
— Почему всегда я! Почему не Саёра? — Нигора с обиженным лицом прошлась по комнате, захлопнула везде окна, защелкнула на задвижку входную дверь.
— Смотрите, «Ярмарка»! — захлопала в ладоши Саёра. — Никогда не приезжала, и вдруг — пожалуйста!
На пустыре остановились две грузовые машины, из них стали спускать лотки и полотняные тенты. С третьей машиной приехали шашлычники со своими жаровнями и дровами, тут же принялись разжигать огонь. Лоточники натянули тенты, распаковали огромные тюки и стали развешивать на веревках шубы, куртки, джинсы, костюмы, платья…
— Ой, вон шуба, которую мама хотела купить, но ей не досталось, — закричала Нигора. — Может, разбудить ее, пусть пойдет и купит?
— Нет, доча, подожди! — Лицо Рустама становилось все более серьезным, он даже побледнел.
— А вон сапоги итальянские! И куртки на пуху! Пап, ты такую хотел? Ой, книги!
Подъехал фургон, на котором было написано: «Книги». С него спустили лотки, на них стали раскладывать кипы книг.
Саёра надела свои новые очки, которые показывали так, будто она смотрела в бинокль, и стала громко читать названия выставленных книг:
— Джойс. Пруст. Фолкнер. Маркес. Кортасар. Ахматова. Зощенко, Мандельштам.
А потом подъехал ларек, весь увешанный гирляндами спелых желтых бананов и кокосовых орехов, киоск с пирамидками из пачек индийского и цейлонского чая, с банками бразильского и колумбийского кофе, касса Аэрофлота и железнодорожных билетов, оснащенная машинками типа «Сирена»…
Потом появились подмостки, на которых стала выступать младшая труппа Королевского английского балета в сопровождении Филадельфийского симфонического оркестра, Театр Кабуки, Театр Некрошюса, «Виртуозы Москвы»… Прославленные театральные коллективы мира демонстрировали свое искусство перед окнами дома номер десять сектора «Б» района Юнусабад города Ташкента, и не было конца этому ослепительному празднику…
— Пап, трещина! — вдруг сказала Нигора, на секунду отвлекшись от зрелища и указывая пальцем на оконное стекло.
Трещина здесь появилась два года назад — мальчишка из третьей квартиры ударил мячом. Но тогда трещина лишь наметилась, дальше не расползаясь, а сейчас она увеличивалась прямо на глазах…
— Принеси быстро лейкопластырь! — сказал Рустам.
Нигора побежала в ванную, комнату и принесла из аптечки кружок лейкопластыря. И ножницы.
Молниеносным движением, как фокусник, Рустам отрезал кусок белой ленты и ловко заклеил ею трещину. Потом поднял голову, оглядел потолок. На потолке трещин не было, но он слегка вибрировал, как при слабом землетрясении, и слышался какой-то неясный гул…
Из спальни наконец появилась проснувшаяся, потягивающаяся Фарида в старом узбекском платье из натурального шелка, превращенном ею в ночную рубашку.
— Уже проснулись, мои дорогие? — пропела она своим мелодичным татарским голосом. — Еще не завтракали, мои красавицы? — И обняла обеих дочерей пухлыми белыми ручками.
— Мам, ты опять обниматься! — высвободилась из объятий Нигора. — Ты лучше посмотри туда!
Фарида с изумлением смотрела в окно.
— Моя книга! Напечатанная! — ахнула она. — Десять лет лежала в издательстве — и пожалуйста! И как прекрасно оформлена!
— Мам, можно, я выйду на минуточку, выкупаюсь и на сапоги итальянские посмотрю? — спросила Нигора. — И на твою книжку?
— Нет, доча, подожди, — пробормотала Фарида. — Я ничего не понимаю… По-моему, это та самая шуба, за которой я стояла зимой полдня!.. А вон маслины! Боже мой! Десять лет не видела в Ташкенте маслин! Нет, Нигора, никуда не выходи, я сейчас…
И Фарида, благоухая французскими духами, — сестра прислала недавно из Коканда, богатый город Коканд, в нем есть все! — резво засеменила в глубь квартиры. Нигора, Саёра и Рустам двинулись за ней. В прихожей Фарида приподняла выцветшее, полинявшее, но все равно очень красивое сюзане, присланное ко дню свадьбы родственниками Рустама из кишлака под Ленинабадом. Сюзане закрывало вход в кладовку, заставленную банками с вареньями и всяким хламом, — подошла к окошку, заклеенному пожелтевшими газетами, и осторожно отлепила краешек бумаги. Прильнула к отверстию, посмотрела, кивнула: