А потом — Москва, стены Литинститута, новые друзья! Все завертелось, закружилось!..
Все эти картины оживут на миг перед глазами Саши, «память вспыхнет в холодном огне», как писал он когда-то, а потом душа его устремится ввысь, в синее бездонное небо…
Но вдруг Саша почувствует, что что-то удерживает его на Земле. Что же это будет? А вот что. К тому времени человечество уже достигнет очень высокого уровня развития, и энергия его станет непрерывной на всей протяженности Земли. И если в какой-нибудь точке, у какого-нибудь человека этой энергии станет мало, она будет на исходе, туда тотчас устремятся волны света от других, более мощных источников, от других человеческих душ. То есть как только Сашина душа, почувствовав утомление от настоящих и воображаемых обид, устремится вверх, решив покинуть Землю, и воспарить в другие, более счастливые места Вселенной, тотчас другие души, родственные ей, имевшие с ней близость, связь, контакт, встрепенутся и пошлют волны света, любви, участия…
Так, жена Саши Гаврилова, находившаяся в этот момент в другой части света, на острове Цейлон, вдруг проснется ночью от крика незнакомой птицы — подумает о Саше… И волны нежности устремятся тотчас через половину земного шара из Коломбо в Москву и достигнут одиноко стоявшего возле березы человека…
Мать Сашина, находившаяся в этот день в доме своей сестры, Елизаветы Васильевны, крестной Саши, глядя на освещенное лампадкой лицо богоматери, вздохнет и скажет: «Ну, ладно, пусть живет, как знает, пусть будет счастлив по-своему…»
И это ее желание, исполненное веры в сына, в его высокое предназначение, полетит через тихие улицы к вокзалу, потом — дальше, через леса и поля, через станцию Александров, Загорск и, наконец, достигнет Москвы, березовой рощи вблизи станции Лосиноостровская…
Земляки Саши, собравшиеся в этот день у одного из них на дружескую пирушку, выясняющие, по обыкновению, кто из них больше любит родной край и кто талантливее выражает в стихах эту свою любовь, приумолкнут, и кто-то из них скажет: «Послушайте, а как, интересно, поживает наш Саша Гаврилов? Давненько мы его не видели! Надо бы его найти!» И горячая волна дружбы тотчас помчит в сторону Москвы…
И старый седой профессор, маститый писатель, романист, старший друг Саши, готовящий свой десятый роман к изданию, вдруг задумается, отложит в сторону книгу и скажет: «Бог с ней, с этой книгой! А все ли хорошо у Саши Гаврилова? Что-то уж больно звенел его голос по телефону!» И он тотчас даст распоряжение: немедленно найти Сашу Гаврилова и привезти к нему для душевного разговора.
И некая милая красивая девушка, влюбленная когда-то в поэта, ныне — мать двоих детей, озабоченная и немного усталая, подойдет к окну, увидит тополь, шелестящий клейкими блестящими зелеными листочками, вспомнит Сашу и его прекрасную улыбку. И еще много людей, знавших его, отвлекутся в этот миг от своих повседневных забот и подумают о нем с нежностью, любовью, с дружеской приязнью…
Может, даже случится, что не только в нашей стране, но и в другом государстве, где-то в Африке, в государстве Берег Слоновой Кости, некий темнокожий рыбак, вытаскивающий из воды огромную рыбину, напрягающий свои крепкие мускулы, опустит снасть, присядет на берегу и подумает: «А как, интересно, поживает тот светловолосый веселый поэт, приезжавший к нам недавно, читавший свои стихи на непонятном русском языке?»
И все эти волны энергии, любви, света, достигнув неподвижного тела у подножия березы возле станции Лосиноостровская, дадут вместе такую вспышку энергии, что человек очнется, все дружественные голоса сольются в один сильный голос, который скажет: «Саша, живи!» И Саша Гаврилов очнется, приподнимется во весь свой прекрасный рост, головой достанет неба, ногами крепко упрется в землю и снова сочинит:
У любви не бывает разлуки
Над заросшей зеленой рекой,
Где на росстани плавают звуки,
Переполненные тоской.
У любви не бывает прощанья,
Говорить «до свиданья» не след.
И задумчивой утренней ранью
Только — здравствуй! —
На тысячу лет.
Восточные рассказы и миниатюры
Семеро
Друзья мои! Пока я лежал на ковре и смотрел, как эта маленькая черепаха ползла вдоль арыка, не понимая, как ей переправиться на другую сторону, у меня еще не было той мысли в голове, которую я выскажу вам сейчас.
Но вот пришел Берды — самый могучий из нас, который одним ударом кулака может перешибить хребет любому врагу — будь то упрямый ишак или упрямый человек из соседней деревни.
Потом пришел Ромадан — ученый человек, который никогда не теряет своей учености; даже сейчас, когда он вырвал у подошедшего Нияза кусок куриного крылышка изо рта и отправил его в свой рот.
А вот Ашир с Курбаном — два красавца, которых никуда не надо посылать учиться, все равно им никогда не отличить чужого персика от своего, чужой невесты от своей. Мне кажется, солнце они отличают от луны только потому, что солнце бывает круглое всегда, а луна не всегда.
А вот Кайсан — замечательный человек, который если не спит, то уж, верно, пьет, а если не пьет, то уж, верно, спит. Разбудите его, пусть и он послушает мою речь.
И, наконец, Клыч — последний, самый удивительный человек, потому что за все время знакомства с нами он никому еще не дал сказать о себе хоть что-нибудь…
Так вот, теперь, когда нас семеро и все мы такие замечательные люди, давайте мы все вместе встанем и поможем этой маленькой черепахе переправиться на другую сторону арыка! Пусть ползет, куда ей надо, — в сады, в пустыню, в соседнюю деревню! Пусть ползет, куда ей хочется, куда желает ее душа! Пусть!
Брат и сестра
— Сестра! Какая жара! Ты стоишь рядом, а я совсем ослеп от жары — не вижу тебя.
— Зато ты хорошо видишь мою корзинку, Молланепес, и умеешь выбрать из нее самые спелые вишни.
— Сестра! Какое желтое небо! Никогда еще не видел я такого желтого неба.
— Но ведь ты смотришь не на небо, Молланепес, ты смотришь на крышу, где лежат и сохнут мои сливы. Иди и возьми их, если хочешь, только не говори про небо.
— Сестра! Какой худой ишак тянет эту повозку! Ноги у него как мочала, уши не могут стоять и падают, даже мухи не садятся к нему на спину — им нечего там делать.
— Зато какие сладкие дыни лежат в повозке, Молланепес, и видишь, этот ишак тянет повозку мимо, мимо нашего двора!..
Прыгающая жена
Не прыгай, говорил мой муж, не прыгай утром, только солнцу можно высоко прыгать в небе — оно не упадет, а ты упадешь и расшибешь себе спину…
Не прыгай, говорил мой муж, не прыгай, когда гости пришли к нам в дом — поджав ноги, сиди и жди, когда гости уйдут, не прыгай…
Не прыгай, говорил мой муж, когда держишь на руках ребенка, а то уронишь его и расшибешься сама, не прыгай…
Когда идет дождь, зачем ты прыгаешь, говорил мой муж, дождь и так дойдет до тебя, до самой земли дойдет…
Не прыгай, говорил мой муж, только не прыгай…
Я прыгала, я осталась жива, где он?..
Печальная жена
С печалью смотрит она на стены нашего дома — этот дом новый, своими руками я выстроил его год назад.
С печалью смотрит она на наших детей, играющих во дворе, — дети у нас самые здоровые, самые красивые во всем селе.
С печалью смотрит она на окно, где начинается день.
С печалью смотрит на молоко, которое своими руками надаивает от верблюдицы.
Даже когда пьем чай, на пиалу она смотрит с печалью…
И когда я спрашиваю ее, что же ее так гнетет, почему у нее такие печальные глаза, она говорит мне, что у нее всегда были такие печальные глаза, что она родилась с таким печальным взглядом.
И я говорю ей: зачем же ты родилась тогда — с таким печальным взглядом?..
Записи на глиняных табличках
Царь Ирана — и — не — Ирана —
Сел — на — лошадь — и — не — на — лошадь —
И, — сверкая — глазами — и — не — глазами —
Поверг во прах — армян — и — не — армян.
Как белое лицо, покрытое точками оспы,
Как медный щит, изъеденный темными пятнами,
Как светлый диск Луны, облепленный со всех сторон муравьями,
Так и мой день, начавшийся ясным утром — после попреков и жалоб жены моей Айгузель.
Плач
Из глины ты теперь, Нуртэч, и грудь твоя из глины, и бедра из глины. Сосед Язмет, мастер, вылепил тебя из глины, сделал тебе глиняные пальцы и глиняную прическу, вместо глаз вставил стеклянные бусинки, вместо губ вложил маленькие кораллы.
Из глины ты теперь, Нуртэч, из той же глины, из которой стены нашего дома, вся наша улица. Когда поднимается солнце — глина сохнет, на ней появляются трещины, когда идет дождь — глина размокает.
Вечером перед сумерками я вынес тебя, Нуртэч, из ворот дома, усадил, глиняную, у глиняной стены нашего дома, ты казалась живой в розовом свете солнца, но солнце зашло, и ты стала опять из глины.
Теперь Нургузель сидит на коврах в твоей комнате.
В три ряда ожерелье у нее на груди.
Ее локти и зубы сверкают.
Глаза горят, губы манят.
Теперь она сидит в твоей комнате, дожидаясь ночи…
Тебя нет, Нуртэч, ты, Нуртэч, из глины…
Самосожжение
О Жьохан, любимая сестра! Зачем ты сделала это? Ты хотела наказать Дурды, хотела отомстить ему, но ведь он приведет завтра в дом другую жену — и эта, другая, станет матерью твоим детям. Зачем поспешила ты?
Разве не терплю я, разве не терпим все мы, разве не говорила я, что порой душа мужчин становится темной, как у зверей, как будто злой тигр поселился у них в сердце и рвет его там на части? Тогда в глазах у них разгорается желтое пламя, они дышат так, будто в пустыне гонят слабого зверя, они кричат хрипло и хотят сделать кому-нибудь зло.