— Тогда почему бы тебе не уехать в Вашингтон? В этом городе шериф все равно никому не нужен, разве что Яну.
— Мне нравится эта работа. Спокойная, мирная, гоняться ни за кем не надо. Так что пока поживу здесь. Для Вашингтона я еще не созрел.
— Вряд ли у тебя найдутся единомышленники. Больше никто не стал бы жить здесь по своей воле. — Кристал сердито смотрела на Кейна. — Я могу удалиться, господин шериф?
— Да, разумеется. Иди. Но только не думай, что на этом все кончилось. Когда-нибудь разговоришься.
— Нет. И я уже доказала, что умею молчать.
— Нет, девушка, вовсе нет. В Фоллинг-Уотере ты едва не открылась мне. Тогда ты мне доверяла. И опять поверишь.
Кристал бросила взгляд на приколотую к его груди железную звезду.
— Сомневаюсь.
Пожав плечами, Кейн вытащил из кармана монету и начал подбрасывать ее на ладони. Ярость всколыхнулась в Кристал с новой силой, когда она увидела, что Кейн поигрывает жетончиком, который далему Фолти. Девушка открыла дверь.
— Кристал.
Она остановилась.
— Один танец мой, хорошо? — с похабным блеском в глазах проговорил он.
Громко хлопнув дверью, девушка вышли на улицу.
— Кристал, теперь он требует, чтобы ты особо не привечала клиентов. Так и сказал мне вчера вечером. Полагаю, он хочет, чтобы ты развлекала только его одного. — Фолти вытер руки о свой белый фартук и налил виски еще одному посетителю. Сегодня в салуне народу было немного. Шериф еще и недели не пробыл в городе, а доходы Фолти заметно сократились.
— Ты дал ему повод думать, что я… — Кристал покосилась на Диксиану и Айви. В их присутствии ей не хотелось употреблять слово «проститутка», имевшее слишком явный физический смысл. Оно не покушалось на мечты, не разбивало сердце. — Ты и намекать не должен был, что я занимаюсь подобным, Фолти, — гневно закончила девушка. — Ты зря обнадежил его. Он придет в бешенство, когда я откажу ему.
Фолти изумленно всплеснул руками.
— Разве он не использовал еще тот жетончик?
— Нет, — не скрывая своего негодования, ответила Кристал.
— О, мой салун! — охнул Фолти, закатив глаза, затем схватил Кристал. — Так, значит, поэтому он таскается сюда каждый вечер? Ждет возможности использовать этот чертов жетон? Кристал, ты должна уступить ему! Он пустит нас по миру. У нас скоро вообще не останется клиентов. Люди неловко себя чувствуют в его присутствии, потому что он все вечера напролет только сидит и со злостью глазеет на каждого, кто посмел прикоснуться к тебе. Тебе следует быть с ним поласковей, девушка. Ты должна спасти мой салун!
— И не подумаю любезничать с ним, Фолти. — Кристал сверкнула сердитым взглядом в сторону хозяина заведения. — И потом, я намерена покинуть Нобл с первым же дилижансом.
— И куда же ты подашься? Да будет тебе, Кристал. Другие девушки не столь щепетильны, и ничего — живы.
— А я не собираюсь следовать их примеру! Ты поступил глупо, вручив ему этот жетончик!
— Ну как мне было объяснить ему, что ты у нас особенная? Он ни за что не поверил бы мне.
Кристал была глубоко оскорблена, но не показала виду. Может быть, она и не имеет права требовать себе уважения, однако она — урожденная ван Ален представительница одного из самых почтенных семейств Нью-Йорка. Гордость у нее в крови; с ней он никогда не расстанется.
Сунув Фолти поднос, Кристал заказала три порции виски. Тот, озабоченно хмурясь, наполнил бокалы. Девушка вдруг почувствовала, что не может больше злиться на Фолти из-за жетона. Этот человек, наверное, был послан ей самим Богом, когда она находилась в безвыходном положении. Среди владельцев салунов редко попадались отзывчивые люди. Как-то в Ларами хозяин одного питейного заведения, где она работала, чуть не избил ее, пытаясь заставить подняться с клиентом в «спальные номера». В тот же вече она без сожаления покинула форт. Однако жизнь бегах — трудная штука. Проезд в экипаже стоит дорого; каждый раз, пускаясь в путь, она платит за билет по десять долларов. Нобл во многих отношениях явился для нее желанной передышкой. Фолти не был особенно кичлив, да и не мог себе этого позволить, даже если бы очень того хотел, — его посетители были люди небогатые.
Кристал взяла поднос с бокалами виски и два отнесла пастухам, играющим в покер, а с последним направилась к столику в углу зала. Демонстративно отвернувшись от сидевшего там посетителя, она поставила перед ним бокал. Джо наигрывал на пианино веселую мелодию, и пьяный ковбой, сунув монету в руку девушки, потащил ее танцевать.
Макалей, устроившийся за столиком в углу зала, взял бокал с виски и, пинком отодвинув стоявший рядом стул, закинул на него ноги. Он по очереди оглядел всех посетителей салуна, но никто из них не был удостоен столь пристального внимания, как тот, что держал в своих объятиях Кристал.
Однако новый шериф не стал возражать и задираться. Он вел себя так же, как и в прошлый вечер, и в позапрошлый.
Пил виски и смотрел в сторону Кристал.
Глава 14
В ПАМЯТЬ О ЮНЫХ БОЙЦАХ
В палату больничную, белую, как вата,
Где вместе с живыми лежали и трупы,
Вошли угрюмые санитары.
Они принесли молодого солдата.
Совсем еще юный, безусый мальчик,
Бледный, как смерть, что за ним пришла;
Теплится пока, но скоро угаснет
Божия искра, что в нем жила.
Кудри златые прилипли ко лбу
Белому, как свежевыпавший снег.
И с выразительных нежных губ
Уж не сорвется радостный смех.
Он умирает; откиньте с чела
Волос мягкий шелк, такой золотой,
Руки сложите крестом на груди.
Его ожидает вечный покой.
Молитесь за чистую юную душу,
Безгрешную, словно младенца слеза,
Поплачьте над телом его бездыханным.
Был смел и отважен он до конца.
Вам скажут «спасибо» родные и мать,
Чье сердце навеки разбили.
Кто может ответить, кто может сказать,
За что ее сына убили?
Ответить ей может один только Бог,
Всеведущ, могуч, своенравен.
Его приговор не щадит никого,
Ведь слаб человек и бесправен.
Вот юноша этот идет на войну,
Красивый, отважный и храбрый.
Простился сродными: «Я скоро вернусь
С победой и славою ратной.»
Его еще ждут, с надеждой в душе,
Но он не вернется к родному порогу.
Он храбро сражался и пал на войне,
Безгрешен и чист он предстал перед Богом.
Героев отважных предайте земле
И помните, как они жили,
Любили, страдали и гибли в борьбе,
И их беззаветно любили.
Маколей закрыл глаза, пытаясь заснуть, что в последнее время удавалось ему с трудом. Скорей всего, потому, что он слишком много пьет, рассудил Кейн, однако истинная причина была ему хорошо ясна. Сна его лишали мысли об этой девушке. Она проникла в его кровь, огнем растекалась по жилам. Она поселилась в его душе, пленила сердце. Он не может отступиться от нее.
Маколей закинул руки за голову и уставился в темный потолок. Безмолвная ночь окутала город. Огни в сапуне давно погасли.
Так что же пригнало его сюда — страсть? Конечно, она красива. Безумно красива. Классической красотой. Но ведь у него и прежде не было недостатка в прелестных женщинах, и они доставляли гораздо меньше хлопот.
Мысли его блуждали в поисках ответа. В памяти невольно всплыл эпизод из детства. На ферме в Джорджии у них жила собака, безобразная дворняжка, сплошь покрытая рубцами, шрамами; все считали, что Бог скроил это уродливое существо из отходов более статных и изящных пород. Несчастный песик появился в их жизни неожиданно: однажды притащился к ним на двор, изможденный от голода, весь покусанный в какой-то драке. Мать сжалилась над бедным созданием, взяла песика в дом и выхаживала его, пока тот не поправился. Он прожил у них двенадцать лет, повсюду тенью следуя за матерью: весело трусил подле нее, когда она, повесив на руку сплетенную из ивовых прутьев корзину, шла на рынок, а, состарившись, мирно дремал у очага, пока она стряпала. Как-то утром (самому Маколею тогда было девять лет), завтракая овсяной кашей и наблюдая, как мать потчует уродца картофелем со свиным салом, маленький Маколей, никогда не сомневавшийся в правильности своих суждений, дерзко поинтересовался:
— Ну что ты носишься с этим убогим созданием, мама? На него даже смотреть страшно.
И тогда мать, подойдя к сыну, погладила нежное мальчишеское лицо и, заключив в ладонь его подбородок, сказала, с нежностью глядя на свое дитя:
— Коли, запомни раз и навсегда: нет красивее лица, чем то, которое любишь.
Это воспоминание жгучим пламенем опалило все его существо. Так, значит, он любит Кристал? И потому приехал сюда? Да нет, вряд ли. Девушка, конечно, ему правится, и, разумеется, он страстно желает ее. Но о любви говорить еще рано. Он так мало знает о ней. Единственное, что ему известно…
И опять сознание затуманили воспоминания, на этот раз о войне. Воображение заполонили непрошеные картины. На костылях ковыляют армии истощенных мальчишек. Лица у всех, как у его брата, — обреченные, но не безжизненные, с огнем войны в глазах. Потому что их омерзительный, отталкивающий вид не шел ни в какое сравнение с той мерзостью и пакостью, свидетелями и участниками которых им довелось стать.
Их призрачные силуэты, сотни оборванных искалеченных призраков, невидимым строем тащились через его комнату. Это были мальчишки, юнцы, которым обманом внушали, что зрелость обретается только в войне. Маколей прошептал в темноту пришедшие на ум строчки, написанные одним верным конфедератом: