Я прохожу картину с тигром и уже почти выхожу из двери, когда официантка кричит: «Постой! Прошу прощения! Извиняюсь! Постой!»
Она подбегает сзади, и я готова разреветься, хотя мне бы этого не хотелось.
Я не знаю, достаточно ли я заплатила, или она злится из-за еды, которую уронила бабушка, или хочет сказать, чтобы мы больше никогда здесь не появлялись.
– Вот ваш заказ, – говорит она, протягивая сумку с контейнерами, в которых лежат наши кисло-сладкие закуски.
Я бормочу слова благодарности, а она протягивает вторую руку и сыплет мне что-то в ладонь. Это горсть фруктовых леденцов, которые раздают в ресторанах бесплатно.
– О, – говорю я, уставившись на них. Я чувствую, как все стараются не смотреть на нас. И изо всех сил не слушать нас. – Спасибо.
– Больше я ничего не могу сделать, – мягко говорит она, – но у моего дедушки была болезнь Альцгеймера. И я знаю, как это тяжело. Он постоянно забывал, где находится и кто мы, и… Мне правда очень жаль, что это происходит с тобой.
Мне хочется сказать ей, что это не то же самое. Потому что бабушка нас никогда не забудет. Что это просто неприятные последствия оттого, что я освободила звезду-историю, и бабушке скоро станет лучше, и что это не похоже на болезнь ее дедушки.
Но все-таки приятно, что этой девушке не все равно.
– Спасибо, – говорю я, прижимаю леденцы к груди и держу их так, пока боль немного не стихает.
24
– Девочки, спасибо, – говорит мама, когда мы едем домой из ресторана.
Сэм сидит на пассажирском сиденье, а бабушка дремлет на заднем, рядом со мной, склонив голову на мое плечо.
Я не шевелюсь, чтобы не разбудить ее.
Мама набирает побольше воздуха:
– Во время последнего визита к врачу доктор дал неутешительный прогноз. У нее осталась всего пара месяцев, а может, неделя. Поэтому я хочу, чтобы в хорошие дни мы успели как можно больше. Никто не знает, как долго это продлится.
Мамины слова на несколько секунд повисают в воздухе, будто поглощая кислород.
А Сэм взрывается.
– Ты что, издеваешься? Это ужасно несправедливо. Мы проделали такой путь, а теперь она просто умрет?
Бабушка рядом со мной шевелится, но не просыпается.
– Сэм, тише, – говорю я. Но слова кажутся бесполезными. Я не могу собраться с мыслями.
– Мы здесь, чтобы быть с ней, – говорит мама. – Чтобы провести с ней то время, которое у нас есть.
– Что, если есть иной путь? – спрашиваю я, стараясь говорить тихо. – Что, если мы можем что-то сделать?
Конечно, мама не понимает, что я имею в виду.
– Есть несколько методов лечения, – объясняет она, – но у них куча побочных эффектов и ни один не дает никакой гарантии. Бабушка этого не хочет.
Побочные эффекты. Последствия. Почему за надежду всегда приходится платить?
Сэм говорит:
– Что ж, оно того стоит, если она проживет дольше. Разве ты не можешь просто заставить ее лечиться?
Мама сжимает руль.
– Мы должны уважать бабушку. Это ее выбор, а не наш.
– Да, но если ты можешь что-то сделать и не делаешь, то ты убиваешь ее.
Слова Сэм пронзают меня насквозь, но я не издаю ни звука.
Мама отвечает:
– Это не совсем так.
Сэм несогласно фыркает.
– Теперь все в руках Господа, – произносит мама, правда, с такой интонацией, словно это вопрос.
За окном зеленое сменяется серым, потом снова зеленым и снова серым, и я высматриваю тигрицу, но ее нет.
В кои-то веки голос Сэм звучит мягко.
– А если я не верю в Бога?
Тишина звенит в моих ушах, а потом мама говорит то, что мамам говорить не положено:
– Я не знаю.
Я придвигаюсь ближе к бабушке и вкладываю свою ладонь в ее руку. Она крепко спит, но я представляю, как она проводит своим пальцем по моей линии жизни. Я представляю, как она говорит: «Сейчас все не очень хорошо, но скоро будет».
Потому что я сделаю так, что будет. Мама не видит никакого иного пути. Сэм ни во что не верит.
А я верю.
И если они не могут помочь бабушке, то я сумею.
После того как мы добираемся домой, после того как помогаем бабушке подняться по лестнице до входной двери и провожаем ее в комнату, после того как Сэм надевает наушники и растворяется в своем телефоне, я говорю маме:
– Мне надо сделать рисовые лепешки.
Мама проводит рукой по моим волосам и целует меня в лоб.
– Не сегодня, дорогая. Прости. Может, завтра.
Я качаю головой.
– Надо сегодня. Я не могу ждать. Мне надо.
Мама отступает назад, не зная, что делать с моей неожиданной настойчивостью.
– Завтра, хорошо? Обещаю. Я просто не хочу сейчас шуметь или как-то тревожить бабушку.
Сегодня в доме должно быть тихо, и нам нельзя делать ничего, что может ее расстроить.
Я не понимаю, как рисовые лепешки могут расстроить бабушку, но мама непреклонна.
Поэтому, когда она заглядывает к бабушке, я звоню Рики.
– Привет, – говорю я. – Можно к тебе зайти?
25
Убедить маму не составляет труда.
Как только я говорю ей, что хочу пойти к другу в гости, она соглашается подвезти меня. Все, что угодно, лишь бы я вышла из дома. Все, что угодно, лишь бы мы отвлеклись.
Согласовав все с отцом Рики, она говорит:
– Я так рада, что ты общаешься со своими сверстниками.
В переводе на нормальный язык это звучит как: «Я рада, что у тебя есть друзья», это самая типичная мамина фраза.
Ближе к дому Рики город начинает меняться. Дома становятся больше, а краски ярче. Кажется, что здесь город расширяется, словно та часть, где живет бабушка, была усохшей, заброшенной.
– Рики Эверетт, – бормочет мама, проверяя и перепроверяя адрес в своем телефоне. – Я знаю его семью.
– Ты знаешь его отца? – мне интересно, всегда ли он был таким страшным или стал таким, когда повзрослел, но я не знаю, как спросить об этом.
– Вроде того. Его отец на несколько лет меня младше, мы с ним учились в старшей школе в одно время, хотя друзьями не были. Его семье принадлежит бумажная фабрика, вокруг которой крутится почти весь бизнес в городе. Так что о них знают все.
Я понимаю, что это не должно иметь никакого значения, но мне все равно требуется некоторое время, чтобы свыкнуться с мыслью, что Рики богат. Не уверена, что это как-то меняет мое представление о нем, но чувствую, что меняет, пусть и слегка.
Мы едем по длинной подъездной аллее, мимо кустов в форме кроликов и котов. Я никогда не видела ничего подобного, и меня это завороживает. Они изменили природу и придали растению форму животного – просто потому что им захотелось.
– Это уж… слишком, – бормочет мама. – Да?
Я киваю, вытаращившись на дом, скорее даже особняк. Справа и слева от входной двери высятся две винтовые каменные колонны, а огромные окна занавешены темными бархатными портьерами.
Если бабушкин дом – словно ведьма на вершине холма, то этот – как чопорная дама, которая работает в шикарном музее и то и дело всех одергивает: «Тише», «Не трогайте», «Отойдите».
Я совершенно не могу представить Рики в этом доме.
Мама паркуется и, прежде чем выйти из машины, берет меня за руку.
– Позвони мне, как будешь готова ехать домой. Если начнешь переживать или что-то в этом роде. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя виноватой оттого, что веселишься, но также не хочу, чтобы ты думала, будто обязана веселиться.
В горле комок, и я лишь киваю. Мы поднимаемся к входной двери и нажимаем кнопку звонка. Вместо привычного трезвона раздается классическая музыка.
– Не знала, что так можно сделать, – шепчу я маме.
Она сдерживает улыбку.
– Похоже, это Бах.
Дверь отворяет отец Рики. На нем рубашка и брюки цвета хаки, он выглядит очень по-деловому для вечера пятницы.
Мне хочется просто опустить глаза и исчезнуть, потому что я – та самая Девочка из Магазина, но я стараюсь быть смелой. Я поднимаю глаза и смотрю на него.
Он улыбается. Он не кажется таким уж плохим, но, возможно, он притворяется.
– Ты, должно быть, Лили. Приятно официально с тобой познакомиться. Я – Рик.
Я моргаю. Я знаю, что многие отцы называют сыновей в свою честь, но все равно считаю это странным.
Мама легонько подталкивает меня локтем.
– Приятно познакомиться, – говорю я очень-очень вежливо.
– И Джоан Ку! – он распахивает дверь, приглашая нас внутрь. – Давненько не виделись!
– Теперь уже Ривз, – поправляет мама.
Она криво улыбается и сутулится, что на нее не похоже. Здесь она кажется маленькой.
Мы проходим внутрь, и – что совершенно неудивительно – гостиная выглядит такой же величественной, как и сам дом снаружи. Похоже, основной цвет тут – красный. На красной кушетке лежат красные декоративные подушки, на окнах красные бархатные портьеры, а на полу красный восточный ковер.
– У тебя красивый дом, – говорит мама неестественным и чересчур формальным голосом.
Отец Рики почти смущенно пожимает плечами.
– Его строили мои дедушка с бабушкой.
Я делаю глубокий вдох, потому что теперь дом становится гораздо интереснее.
– Те самые, кто… – с опозданием я вспоминаю, что Рики нельзя говорить об охоте на тигров, поэтому проглатываю последние слова. – То есть прадедушка и прабабушка Рики?.. – неуклюже заканчиваю я. Теперь я действительно хочу исчезнуть.
Он бросает на меня странный, но не злой взгляд. Скорее, обычный «Ох уж эти дети!» взгляд, который так любят взрослые.
Мама поглаживает меня по спине, вероятно, считая, что я до сих пор не в себе после того, что случилось за обедом. И она не сильно ошибается.
В комнату входит Рики в черной вязаной шапке с кошачьими ушками.
– Лили! Проходи! – говорит он, жестом приглашая меня за собой.
– Позвони мне, как будешь готова! – говорит мама, протягивая руку так, словно хочет ухватиться за меня и держаться вечно.