Йенсен утаскивает ее за собой, и я в одиночестве стою перед столом Джо.
Поэтому я и не хотела, чтобы Сэм тут появлялась. Когда она здесь, для меня уже нет места. Я не могу оставаться дома. Я не могу быть здесь. Я потерялась.
– Лили, – Джо откашливается, ему неловко, и он явно чем-то обеспокоен. – Что стряслось?
– Ничего. Мне надо идти, – говорю я, несмотря на то что на самом деле не хочу возвращаться домой.
Джо хмурится.
– Ты не хочешь поболтать с этим сорванцом и его друзьями?
Я смотрю на Рики и его компанию и качаю головой.
Джо вздыхает, как будто сожалея о том, что собирается сказать.
– Ты можешь поговорить со мной.
Я вообще-то не собиралась, но эти слова прозвучали как волшебное заклинание, и меня прорвало.
– Бабушка рассказывала нам разные истории, когда я была маленькой. И я их очень любила. Но сейчас я услышала новые истории, совершенно другие. Они пугающие. И, наверное… опасные, потому что из-за них все меняется не в лучшую сторону. Мне кажется, что сейчас все гораздо хуже, и все потому, что мне захотелось послушать эти новые истории и…
Я понимаю, что несу ерунду, поэтому перевожу дыхание.
– Я просто скучаю по тому, как было раньше. Не хочу, чтобы что-то менялось.
Я сжимаю губы в ужасе оттого, что сказала слишком много. Однако, выговорившись, чувствую облегчение. Я оглядываюсь на Сэм, Йенсен, Рики и остальных, все они заняты и в любом случае ничего не слышат из-за музыки.
Джо медленно кивает.
– Становясь старше, ты получаешь больше информации и начинаешь смотреть на вещи по-другому. Поэтому естественно, что иногда истории, которые ты себе рассказываешь, могут меняться.
Я переплетаю свои руки.
– А если эти истории не такие, как тебе хочется?
Он по-доброму смотрит на меня.
– Знаешь, почему я стал библиотекарем?
Я жду продолжения, потому что, разумеется, не знаю.
– Из-за Дьюи, – говорит он. – Который придумал десятичную систему классификации.
Я не понимаю, шутка это или нет, но он продолжает.
– Мне нравится порядок. Мне нравится организация. Идея упорядочить всю информацию в мире, разложить всё по своим полочкам – все это мне очень нравится.
Он откашливается.
– Но я занимался этим делом очень долго. И понял, что истории – они не о порядке и организации. А о чувствах. А чувства не всегда логичны. Понимаешь, истории как… – он останавливается, хмурит свои густые брови, потом кивает, довольный найденным сравнением, – вода. Как дождь. Мы можем держать их крепко, но они всегда ускользают сквозь пальцы.
Я пытаюсь скрыть свое удивление. Джо не похож на любителя поэзии.
– Они бывают страшными. Но помни, что вода дает нам жизнь. Она соединяет континенты. Она связывает людей. И иногда, в тихую погоду, когда поверхность спокойная, мы можем увидеть в ней свое отражение. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Пожалуй, – отвечаю я, хоть и не совсем уверена.
Глаза Джо почти блестят, и мне интересно, что же от него ускользнуло. До этого он казался мне просто ворчливым библиотекарем, но теперь я понимаю, что видела только часть его. Его история гораздо сложнее. Он прожил целую жизнь, о которой я, возможно, никогда ничего не узнаю.
– Спасибо, Джо, – говорю я.
Он смотрит поверх моего плеча.
– А тот сорванец отчаянно тебе машет.
За спиной слышится голос Рики.
– Лили!
Я оборачиваюсь и вижу Рики с другими мальчишками.
– Привет! – широко улыбаясь, говорит он. – Это мои друзья, теперь они и твои друзья тоже.
Он представляет их – Коннор, бледный мальчик с зелеными пластмассовыми очками, и Адам, с веснушками и кудрявой рыжей шевелюрой.
Все трое подходят друг другу. Все они одного роста и возраста, одного цвета кожи, одинаково полны энергии.
Добавить меня в их компанию – как бросить морковку в миску с фруктовым салатом и надеяться, что никто не заметит разницы.
Я стараюсь вести себя как самая обычная девочка. Я стараюсь не становиться невидимой. Я стараюсь делать вид, что дома все в порядке.
Но я стараюсь так усердно, что забываю ответить.
– Привет, – спустя мгновение бормочу я, выдавливая улыбку.
Коннор и Адам стоят по обе стороны от Рики. Выходит, я была права: Рики умеет заводить друзей.
– Ого! Как ты раздобыла один из кексов Джо? – спрашивает он.
Я смотрю на свою руку, понимаю, что забыла про выпечку, и протягиваю ему.
– Ты лучшая, – говорит он, берет кекс и кусает его. – Они такие вкусные. Но мне все-таки хочется пудинга.
Коннор, который в очках, фыркает.
– Пудинг, Рики? Серьезно? Пудинг – такая гадость.
Рики обиженно качает головой.
– Шоколадный пудинг стоит на четвертом месте в списке вкуснейшей еды. Все это знают. – Он кидает взгляд на стол, вокруг которого сгрудились подростки. – Пойду спрошу Йенсен, есть ли у нее пудинг.
Адам, который с веснушками, качает головой.
– Остынь, приятель. – Он поворачивается ко мне, и уголки его глаз приподнимаются. Мне как будто знакомо его лицо, хотя я и не знаю его. – Итак, Лили, откуда же ты?
Секунду или две я не могу сосредоточиться, чтобы ответить.
– Из дома через дорогу.
Почему-то мне кажется, что он ожидал другого ответа, но он слегка кивает, резко дергая подбородком.
– Ты имеешь в виду дом на холме? Где живет та женщина?
– Это моя бабушка.
Коннор удивлен.
– Та сумасшедшая ведьма – твоя бабушка?!
Мне хочется сказать ему: «Так нельзя говорить о моей бабушке». Но во рту словно пересохло.
– Это так круто. Я слышал, что она колдует и проклинает людей. Она тебя этому учила? Ты можешь наложить проклятье на кого-нибудь?
Я смотрю на Рики, ожидая, что он защитит мою бабушку, защитит меня. Но он только откусывает еще кусок кекса и кивает.
Адам говорит:
– Не, она не проклинает людей. Она их лечит. Моя мама уверена, что бабушка Лили вылечила ее астму. Правда, моя мама верит и в телеэкстрасенсов, так что – кто знает…
И тут я понимаю, почему он кажется мне знакомым – я видела его маму в магазине. У них одинаковые рыжие волосы и веснушки. Она одна из бабушкиных подруг.
Коннор не отступает.
– Ну не знаю. Она страшная.
Я поднимаю пальцы к шее, нащупывая кулон, но тут же опускаю руку. Он меня больше не защищает.
– Я… – меня терзает чувство вины. Я должна вступиться за бабушку, но все слова будто улетучились.
И на мгновение мне не хочется ее защищать. На мгновение мне хочется, чтобы она была обычной бабушкой, которая печет кексы, а не делает кимчи. Которая вяжет шарфы, а не составляет смеси из странных корейских трав.
Рики наконец заговаривает – все еще с полным ртом:
– Парни, бабушка Лили не страшная. Она не виновата, что такая. Она больна, у нее галлюцинации, поэтому она так себя ведет, боится духов и тигров, да, Лили?
Земля подо мной превращается в черную пропасть – широко раскрытую тигриную пасть, в которую я лечу, проглоченная целиком.
Он не должен был этого говорить.
Но это еще не самое худшее.
Самое худшее то, что когда я слышу слова Рики, получается, что болезнь – это главное в бабушке. Словно она такая, как есть, из-за своей болезни.
Но бабушка такая не потому, что она больна. Она такая, потому что она хальмони. Потому что она волшебница. Она всегда была такой.
Теперь, после его слов, кажется, что в этом есть что-то неправильное.
Хальмони покупает рис, и сосновые шишки, и травы, чтобы творить магию, она кормит духов, она верит в то, что нельзя увидеть. Она живет в доме на вершине холма, в доме, обвитом виноградными лозами, с окнами, которые смотрят на мир немигающим взглядом.
Она ведьма, ее колдовство нависло над городом, как в сказках.
Она не нормальная.
Я не нормальная.
И я думала, что Рики на моей стороне, но это не так. Он ужасен, как и эти отвратительные мальчишки, и я ошибалась, думая, что мы можем стать друзьями.
Мне кажется, что я стою в свете прожектора, который слепит мне глаза. Я смотрю в пол, делая все, чтобы не заплакать.
Коннору, похоже, неловко, он переводит взгляд с меня на Рики и обратно.
– Пудинг! – вырывается у него. – Рики, может, попросишь у Йенсен пудинг – прямо сейчас.
– Я принесу, – говорю я, радуясь возможности сбежать.
И быстро удаляюсь. Рики окликает меня, но мне нужно уйти. Я прохожу по коридору, мимо Йенсен и Сэм, мимо рядов книг, в комнату для персонала в задней части библиотеки.
Здесь тихо, и тишина приносит облегчение. Кот на плакате говорит мне: «Держись!»
Я делаю глубокий вдох и открываю холодильник, чтобы взять шоколадный пудинг.
И тут останавливаюсь.
Это просто смешно. Рики поступил подло по отношению ко мне, и я не отстояла ни бабушку, ни себя, и вот теперь пошла за пудингом для него.
Это выглядит жалко. Так поступают тихие азиатские девочки.
В голове появляется непрошеная мысль – она не моя. Она словно целиком и полностью пришла откуда-то извне. И пока я стою здесь, уставившись на пудинг, она крепнет во мне, плотная и тяжелая, как грязь.
31
Пока я не успела передумать, хватаю шоколадный пудинг, становлюсь невидимой и через запасной выход выскальзываю из комнаты для персонала прямо под дождь.
Земля под ногами мягкая и вязкая и, если задуматься, очень похожа на пудинг.
Я слегка надрываю пленку из фольги, которая закрывает стаканчик с пудингом, очень осторожно и совсем чуть-чуть, так что понять, что его открывали, можно, только очень внимательно приглядевшись. Потом я вытряхиваю немного пудинга на землю и засовываю внутрь грязь.
Бабушка кормила папу грязью, потому что он слишком много болтал не думая. И если Рики нужно проклятие, то он его получит. Я держу руки над пудингом и сосредоточиваю на нем всю свою энергию, чувствуя себя глупой, но в то же время могущественной.
Я не слабая, тихая девочка. Я защищу свою хальмони. Я смелая, и я верю.