Я киваю, размышляя.
– Конечно, это я не к тому, что тебе надо ехать в Сибирь, – говорит он. – Но, если соберешься, обязательно возьми меня с собой.
– Да, конечно. Обещаю, – с улыбкой отвечаю я.
Его улыбка освещает всю комнату.
– Нас ждет столько приключений, Супер Тайгер Гёрл!
35
Тигрицы нет.
Я стою в подвале посреди ночи, но он снова совершенно пуст.
– Где же ты? – шепчу я.
В ответ – тишина.
У меня в руках последняя банка со звездой, и я не понимаю, что делать. Я так близка, но не могу спасти бабушку без тигрицы, а тигрица куда-то запропастилась.
Истории не должны заканчиваться вот так – прямо перед тем, как герой спасает положение.
Это несправедливо.
Я обдумываю слова Рики о том, чтобы поискать тигра в другом месте, но где? Эта тигрица и в самом деле просто пришла в мой дом. Куда еще она могла бы пойти?
В полном расстройстве я ухожу из подвала и прохожу на цыпочках мимо ванной комнаты, когда слышу знакомые звуки.
Звуки, похожие на раскаты грома.
Я резко открываю дверь ванной комнаты и вижу бабушку. Ее снова тошнит, но она спускает воду в туалете, опускает крышку и садится на нее.
– Иди ко мне, – говорит она, и я иду. Я ставлю банку со звездой на пол и усаживаюсь на край ванны рядом с ней.
– Я слышала про грязь, – говорит она, прикладывая к губам бумажную салфетку.
Я качаю головой, мне хочется уже покончить со всей этой историей про грязь.
– Я извинилась перед Рики. Все в порядке.
Она вздыхает.
– Ты – как маленькая я. Не думаю, что это хорошо.
– Но я хочу быть, как ты.
Она комкает салфетку руками, кожа ее – будто рисовая бумага.
– Хальмони иногда совершает ошибки. Моя жизнь не пример для подражания. Твоя жизнь лучше.
– Но…
– Нет-нет, – прерывает она меня. – Лили, я живу долго, давным-давно я росла в крошечной деревне, очень бедной. У нас не было денег. У нас не было еды. Моя мама уехала из страны, когда я была совсем маленькой, и как только я смогла, то приехала сюда, чтобы найти ее. Но так и не нашла. Это печальная история, Маленькая Эгг.
Я тихонько забираю у нее салфетку и бросаю в мусорное ведро.
– Поэтому ты украла у тигров истории. Ты спрятала их, потому что они были слишком печальными.
Она смотрит на свои пустые руки, такие слабые и хрупкие. Она сильно исхудала. От нее почти ничего не осталось.
– Лили, когда я рассказываю свою историю, мне грустно. Большинство историй нашей семьи печальные. Более того, большинство историй корейского народа печальные. Давным-давно люди из Японии и Соединенных Штатов поступили плохо с нашей страной. Но я не хочу рассказывать тебе грустные, страшные истории. Я не хочу передавать тебе этот ужас.
Слушая ее, я понимаю, как мало знаю об этом мире. Как мало знаю о своей истории и как мало знаю о себе. Но я узнаю.
Даже несмотря на то что истории тигрицы расстроили меня, я рада, что услышала их. Они дали мне почувствовать, что мир огромен, и я как будто сама стала больше. Словно я могу слушать и слышать звезды.
Может, бабушка все-таки неправа насчет того, что печальные истории надо прятать? Раньше я никогда не думала, что она может ошибаться.
– Но, хальмони, может, держать эти истории в тайне – плохо? Ведь все это уже случилось, даже если ты об этом не говоришь. И пряча истории, ты не стираешь прошлое, а просто закупориваешь его.
Она потирает мое плечо.
– Я думала, лучше забыть.
– Нет, хальмони, я хочу услышать твои истории. Если бы ты не рассказала мне о звездах и о том, как ты нашла пещеры тигров… – я замолкаю, потому что до меня кое-что доходит. – Постой, а как ты нашла тигров? Откуда ты узнала, куда идти, где должны быть тигры?
– Я пошла туда, где они хранят свои истории. На вершину горы.
Я шумно выдыхаю. Сибирь. Вершина горы. Ничего из этого мне не помогает.
Я подвигаюсь ближе к ней, я в отчаянии.
– Ко мне приходила тигрица, хальмони. И она сказала, что если я выпущу все истории, если открою все банки со звездами, то ты поправишься.
– Что ты говоришь, какие банки со звездами? – она хмурится.
– Такие, – я подскакиваю и поднимаю с пола банку, протягивая ей. – Банки, в которые ты сложила звезды, когда украла их у тигров.
Она качает головой и прищуривается, как будто что-то потеряла в своей памяти и никак не может найти.
– Нет, малышка. Думаю, я купила их здесь, на мушином рынке.
– Мушином рынке? – я моргаю, пытаясь понять, что она имеет в виду. А потом догадываюсь.
– На блошином рынке[13]? Ты нашла их здесь на блошином рынке? В Санбиме?
Она кивает.
– Да-да. Блошиный рынок. На берегу.
– Нет, – говорю я, поднося банку со звездой ближе к ее лицу, словно так могу заставить ее вспомнить. – Они из Кореи. Ты спрятала в них волшебные звезды-истории. А сами банки убрала в коробки. Поэтому ты так переживала и не хотела передвигать коробки… потому что банки – волшебные.
– Все немножко волшебное, – медленно произносит бабушка. – Но это – просто банки.
Я качаю головой. Может, у нее сейчас один из тех приступов, когда она все забывает, потому что в этом нет никакого смысла.
– Эти банки со звездами – волшебные. Должны быть волшебными.
– Лили Бин, – шепчет она. Ее глаза ясны. Если во время других приступов она была словно в тумане, то сейчас нет, но я ничего не понимаю. Не понимаю, как это возможно.
– Я открыла первые две банки, и тигрица рассказала мне истории, – говорю я. – Осталась последняя, и как только я дойду до конца, ты вылечишься. Я могу спасти тебя.
– Ай-яй, – она берет мою руку в свои, проводя пальцами по моей линии жизни, как всегда. – Лили Бин, меня не надо спасать. Я больше не боюсь.
– Но это подействует. Тигрица сказала…
– Тигры говорят хитро. Не всегда они имеют в виду то, что нам хочется.
Я качаю головой, потому что не хочу, чтобы она говорила загадками, как тигрица. Я хочу, чтобы она послушала.
– Ты не понимаешь. Это твой последний шанс. Я должна сделать это. Ты должна поправиться.
Ее глаза такие темные, взгляд такой безнадежный.
– Нет, стой. Послушай. Это – конец, Лили. Мое время пришло.
– Но ты не можешь просто сдаться! – я выдергиваю свою руку из ее рук. Как она может делать вид, что успокаивает меня, когда говорит такие ужасные вещи.
Она опускает глаза.
– Когда я была моложе и скучала по своей маме, то считала, что она чудовище, раз бросила меня. И ужасно злилась. Но теперь понимаю. Иногда тебе приходится оставлять своих крошек, даже если ты этого не хочешь. Иногда ты знаешь, что пришло время.
– Но время не пришло! – мой голос надламывается, но я все равно кричу. – Ты должна продолжать бороться! Ты должна быть сильной!
Бабушка морщится, словно наш разговор доставляет ей физическую боль.
– Довольно уже борьбы. Хватит.
Я зажмуриваюсь так крепко, что вижу звезды, взрывающиеся под веками.
– Но я так старалась. Я так близка. Во всем этом должен быть какой-то смысл. Все должно закончиться хорошо…
– Иди спать, малышка, – мягко говорит она. – Довольно.
36
Я иду наверх, держа в руках маленькую синюю банку. Банка кажется тяжелой.
Я была смелой. Я была сильной.
И теперь все напрасно? Тигрица ушла, и бабушке конец.
Как я могу бороться изо всех сил, если она уже сдалась?
– Где ты? – шепчу я, дойдя до верхней ступени.
Сегодня ночью Сэм снова улизнула. Без нее комната кажется безмолвной. Без тигрицы дом кажется большим.
Не дождавшись ответа, я достаю две пустые банки из-под кровати и беру все три в свои руки. Сердце глухо бьется в груди. И кажется, что стены вокруг меня тоже содрогаются – сердито стучат, словно весь дом злится на хальмони.
– Я принесла их тебе, – взываю я к тигрице, которой здесь нет. – Ты сказала, что поможешь.
Вокруг по-прежнему тишина, только что-то стучит, и я так зла…
Я кричу еще громче.
– Как ты могла исчезнуть? Как ты могла просто бросить меня одну?
Стук становится громче и теперь доносится из окна, и я поворачиваюсь, ожидая увидеть тигрицу, но это Сэм. В окне появляется ее голова, потом она подтягивается и забирается внутрь, раскрасневшаяся и запыхавшаяся.
Я понимаю, что стены дрожали потому, что она забиралась по веревке.
Она снимает с плеч рюкзак, швыряя его на пол. Он застегнут не до конца, и из него выскальзывает пластиковый контейнер. Похоже, что в нем рис, но при свете луны я не могу сказать точно.
Сэм переводит дыхание.
– Я же тебе говорила. Мне просто надо было выйти. Я тебя не бросаю.
– Я разговаривала не с тобой, – говорю я.
Она прищуривается и наклоняется, глядя на банки в моих руках.
– Где ты взяла эти вазы?
– Это не вазы. Это…
Она удивляется и смотрит на меня так, словно я самый странный ребенок на земле.
– Неважно.
Как она посмела прийти сейчас?
Как она смеет пожимать плечами и смотреть на эти банки так равнодушно? Как она может быть такой беспечной, когда я так беспокоюсь?
Я не собиралась это делать. Я не обдумывала это. Но тем не менее.
Я беру зеленую банку и бросаю ее, и она разбивается о стену.
Сэм вскрикивает:
– Что ты делаешь?
И знаете что? Я получаю удовольствие оттого, что разбиваю ее.
Потому что все это уже слишком – вся эта надежда, и страх, и сила, и могущество. Все эти истории, и последствия, и неопределенность. Я уже не могу удерживать все это внутри.
Я поднимаю длинную узкую банку и швыряю ее об стену, с облегчением наблюдая, как она тоже разбивается вдребезги.
– Перестань! – кричит Сэм. – ПЕРЕСТАНЬ!
– Я пыталась помочь ей, – раздается чей-то крик, чересчур громкий, и я понимаю, что кричу я, но голос не мой.