Так она умеет управлять погодой? Вот не ожидала. Да, Люси действительно крута. И тут она бросает взгляд (глаза светятся багровым) в мою сторону, желая, видимо, определить причину пожара. Меня начинает трясти. Но через секунду заклинание готово, а через полторы я держу зажженную сигарету. И подношу ее к губам так, будто всю жизнь только этим и занималась. Да, я в курсе, что великолепно смотрюсь.
— Не знала, что ты куришь, Ви, — нежно поет Люси.
Под бархатом, однако, спрятан кинжал.
Я затягиваюсь, уже чувствуя, как разлагаются мои легкие.
— Конечно курю, — выдавливаю я, изо всех сил сдерживая кашель. Иначе мне конец. — От сигареты и пожар случился. Искра попала в корзину для бумаг. Кошмар!
Люси молчит и ждет прокола.
Я избавляюсь от всех случайных мыслей (это гораздо труднее, чем вы думаете) и молюсь, чтобы Люси поскорее свалила.
Горелая кожа пахнет отвратительно. Шелби пробивает кашель, и она бежит за водой.
Я в огромном долгу у Шел: Люси отвлеклась, можно наконец выдохнуть.
Передышка была недолгой — Люси снова на меня уставилась, рот приходится закрыть.
— Ущерб невелик, Ви. К выходным ты уже сможешь продолжить работу.
Я сглатываю, перед глазами все плывет, я машу рукой перед собственным носом.
— Ой, кажется, я проглотила дым. Теперь у меня наверняка будет астма.
— По-моему, — говорит Люси, — все шло отлично, пока не случился пожар.
— Ты была бесподобна.
Подлизаться никогда не помешает, может, Люси повелась.
Черта с два!
— Ви, ты снова на втором уровне. Надеюсь, больше это не повторится.
И Люси гордо удаляется.
Что, ну что она со мной сделает? Сотрет в порошок?
Люси поворачивается на каблуках и взглядом, который более слабую женщину превратил бы в камень, пригвождает меня к месту.
— Не пытайся играть против меня, Ви, — для этого у тебя не хватает ни ума, ни храбрости. А главное, ты всего-навсего на втором уровне. Причем с жирной задницей.
Твою мать!
Медленно, но верно задница раздается, платье от Валентино трещит по швам. За что она меня так мучает? Почему не оставит в покое?
Люси откровенно забавляется — конечно, смешно, когда по твоей воле у человека пухнет задница. Люси выходит из бутика, ее смех медлит в дверном проеме.
Вот сука!
Менее чем через полчаса я уже сижу в одном из баров Сохо и методично напиваюсь. Домой я пойти не могу — там моя мать, злая как сто чертей; на работу мне нельзя — бутик сгорел к чертовой матери; я не в силах позвонить Меган — этой самой матери, а также Шелби — по ней плачут черти в аду.
Черт.
Прохожие радуются солнцу и свежему ветру.
Черт.
Черт, черт, черт.
Маленькая девочка напротив внимательно смотрит на мой рот — явно читает по губам. Мамаша, разгадав дочкины действия, в ужасе тащит ее прочь. Я усмехаюсь: растление малолетних мне сейчас не повредит. А то вон до чего довела меня игра в одушевленную личность. Через дорогу Каролина, одна из несостоявшихся клиенток, пялится на шикарную витрину «Прада». Вдруг она оборачивается, замечает меня за окном и машет рукой.
Душа осталась при ней, а все благодаря мне.
Хочется побыть одной, поэтому я делаю вид, что не узнала Каролину. На какой-то миг она кажется обескураженной — надо же, обозналась, — вздыхает и идет восвояси, даже не догадываясь, что едва избежала участи проклятых.
Я поднимаю бокал мартини и мысленно произношу тост за всех, у кого еще остались души. Ваше здоровье!
— Вам повторить?
Бармен высок ростом и хорош собой. Наверняка хочет стать актером. Почему в Нью-Йорке каждый хочет стать кем-нибудь другим? Хочет ли кто-нибудь остаться тем, кто он есть? Вопрос риторический: я знаю, что правильный ответ — нет.
— Вы актер?
— Нет, я учусь на бухгалтера.
Меня разбирает смех.
— Вам следовало бы стать актером. Актеров в этом городе ценят больше, чем бухгалтеров.
Бармен указывает на мое платье от Валентино, которое еще недавно было белым.
— Вы, наверное, тушили пожар?
Черт, как же я сама не видела? Я уже собираюсь произнести заклинание, которое в миг приведет меня в порядок, но вдруг замечаю одобрительную улыбку бармена. Высокий, красивый, не собирающийся становиться актером парень даже не думает высмеивать ни мое испачканное платье, ни мою не вписывающуюся в известные стандарты задницу.
Я упражняюсь в самообладании, украдкой оглядывая платье (и, кстати, заказываю еще один мартини).
После третьего мартини звонит мобильник. Это Люси. Конечно, во время разговора с дьяволом связь отличная.
— Ви, на следующей неделе я устраиваю званый ужин. Приглашены лучшие литераторы Нью-Йорка. Ты тоже должна прийти. И приведи Меган: я приготовила подарок для ее будущего ребенка.
Я выдавливаю фразу, которая должна звучать как: «Поцелуй меня в зад и сдохни, сучка парнокопытная», однако звучит несколько иначе:
— Конечно, я приду.
— Ваш парень? — интересуется бармен.
— Мой босс, — отвечаю я.
Бармен кивает с таким видом, будто его собственный босс тоже дьявол. Ох, мальчик, мне бы твои проблемы.
После четвертого мартини я решаю, что на сегодня хватит, и оставляю парню, который не хочет стать актером, щедрые чаевые — пусть заплатит вперед за свои бухгалтерские курсы.
На улице такси нагло едут мимо — конечно, потому, что мое платье испачкано сажей. Похоже, в нашем дивном городе невозможно выжить без магии или денег, в идеале и того и другого.
Я с помощью заклинания привожу в порядок платье и для большей убедительности наколдовываю себе сережки и колье «Тиффани», что равносильно повторному подписанию контракта с Люси. Такси тут же выстраиваются в очередь.
Впредь буду умнее. А чтобы закрепить результат, процитирую: «Программа улучшения качества жизни проста и успешна, потому что она работает».
Я звоню Меган. Услышав о званом ужине, она приходит в восторг и выкладывает последние новости. Она была у врача. И каков вердикт? Невероятно, но у нее здоровая матка, и будет здоровый ребенок.
— Ви, ты была права. Нужно чаще тебя слушаться.
Еще бы. Ради таких слов стоит жить. Я утаиваю от Меган обещание Люси насчет подарка. Могу представить, что она приготовила: как минимум ребенку Меган светит алое крестильное платьице «Версаче».
Я вешаю трубку и плетусь в гостиную. Там, на моем диване, с сигаретой в руке восседает мамуля. Она уткнулась в телевизор — показывают рекламу салона магии.
— Смотри, что я сегодня купила.
Мамуля демонстрирует самый безобразный дерьмофакт, какой мне когда-либо приходилось видеть, — небольшую приплюснутую чашу с изображением обнаженных фигур.
— Это еще что?
— Магический кристалл.
(А вы знаете, что такое магический кристалл? И если он магический, то на кой черт на нем такие рисунки?) Я смотрю на мамулю новыми глазами.
— Мам, ты что, гадать умеешь?
— Этот кристалл я купила у гадалки.
Удачное завершение удачного дня.
— Ты ходила к гадалке?
— Я решила узнать, что ждет меня в будущем, — ну, вдруг я выиграю в лотерею или получу в подарок норковую шапку, какую видела в «Блумингдейл». Нужно жить дальше. Мне нравится в Нью-Йорке. Я хочу остаться. Навсегда.
(Только что вы слышали вопль агонизирующего существа. Так вот, это я билась в агонии.)
— Гадалка тут не поможет. Тебе нужен туроператор. Мам, переехала бы ты куда-нибудь поближе к океану.
— Ви, я живу во Флориде. У меня этот океан уже в печенках сидит. Вдобавок я намерена начать новую жизнь без твоего отца.
— Мама, ты должна за него бороться. Знаешь, не далее как вчера он о тебе спрашивал.
— Да ты что?
В мамулином голосе столько радости и надежды, что мое титановое сердце дает крохотную, почти незаметную, но трещину.
— Представь себе, — вру я, усаживаясь на диван рядом с мамулей.
Хорошо бы сейчас быть на седьмом уровне, чтобы уметь управлять поведением людей, — тогда бы я вернула папу в мамулины объятия. Разрыв уже дает о себе знать: у мамули появились мешки под глазами. Такой (только повыше ростом) я была в двадцать пять лет.
— Мама, все гадалки и иже с ними — просто шарлатаны.
Мамуля затягивается и начинает выпускать кольца дыма — явный признак, что все скверно. Глаза у нее подозрительно блестят. Да мамуля плачет!
— Не знаю, почему мне вздумалось заглядывать в будущее.
— Ну так больше не ходи туда.
— Поздно, Ви. Не могу поверить в то, что сказала гадалка.
— Мама, это все чушь собачья.
Мамуля словно застыла.
— Так что она тебе сказала?
— Ты скоро умрешь.
Голос у мамули дрожит, так что на секунду можно даже представить, что она относится к виду Homo sapiens. Но страх ее вполне понятен. Я тоже ужасно боюсь смерти. Я пытаюсь взглянуть на ситуацию с практической точки зрения.
— Мама, конечно, ты умрешь, но если бросишь курить, то, пожалуй, протянешь еще годика два.
И тут до меня доходит, что колокол звонит далеко не по мамуле.
Он звонит по мне!
В тот же миг ад чуточку шире раскрывает в зевке свою пасть. Каким-то чудом удается выдавить смешок.
— Мам, неужели я похожа на человека, который одной ногой стоит в могиле?
— Вроде нет, но ты столько пьешь…
Я не говорю мамуле, что моя печень давным-давно законсервирована и в ближайшие пару миллионов лет волноваться не о чем.
— Лучше пить, чем курить.
— Вот только не надо читать проповедей, — говорит мамуля, однако сигарету гасит.
— Ты первая начала.
— Ви, я тебя люблю. Знаю, я не идеальная мать…
Мягко говоря…
— …но ты моя единственная дочь.
— Мам, давай сменим тему. Поговорим лучше о гадании. Как именно тебе гадали — на кофейной гуще или на картах?
Мамуля всхлипывает. Я еще надеюсь, что она просто вспомнила сцену из сериала, но всхлипы переходят в рыдания. Я молчу как дура, с каждым новым всхлипом чувствуя себя все более набитой, и наконец не выдерживаю.
Я глажу мамулину руку. Вроде ничего особенного, но рыдания становятся тише.