Этот острый, колючий взгляд старых глаз, глядящих в душу! Толстой вошел этим взглядом в Алексеева и отцвел, ушел из жизни сам. Алексеев вошел тем же взглядом в меня… Глядя в эти старые, выцветшие, колючие глаза, я тогда еще ничего не думал о том моменте, когда я сам таким же, потерявшим мягкость, острым, проницательным, одновременно приветствующим и прощающимся взглядом состарившегося человека буду глядеть в прекрасные серые, карие, черные молодые глаза. перед тем, как перестать их видеть навеки, перед тем, как в подобном взгляде передать себя этому цвету земли и их детям, их внукам – потомству. Живи, расти, единая человеческая поросль! Я теперь – почти такой же старик, как Алексеев, и взгляд мой бледнеет и потухает, но душа моя принадлежит тебе.
Глава 7Чертков сжигает книги Толстого
«Вилла Торо» – тайный склад нелегальных брошюр Л. Н. Толстого в Ясной Поляне. – Перевозка книг в Телятинки и временное их «погребение». – Боязнь предательства и ликвидации склада. – Провал двух сотрудников В. Г. Черткова, пересылавших нелегальную литературу в провинцию. – Чертков у шефа жандармов. – Генерала надо умилостивить: книги должны быть сожжены. – Рука не подымается на книги Толстого. – Спор с Чертковым. – Уступка. – Коля Фельтен слышит о сожжении книг.
Одна странная и предельно нелепая история, имевшая место как раз за время вторичного пребывания моего в Ясной Поляне, когда я находился в постоянных сношениях с Телятинками, осложнила еще по-новому и без того прохладные отношения мои с В. Г. Чертковым. Вопрос идет не более и не менее, как о сознательном и намеренном сожжении и уничтожении Чертковым большого количества редких и ценных (нелегальных) религиозно-философских и публицистических писаний Л. Н. Толстого.
Факт этот, на первый взгляд, кажется настолько диким и невероятным, что, пожалуй, и на самом деле многие из читателей мне просто не поверят: как, чтобы ближайший друг и последователь Толстого, да еще столь правоверный и прямолинейный, как Чертков, мог сознательно предавать уничтожению толстовские писания?! Невероятно! И, однако, факт остается фактом. Нелепая история все же имела место, и объяснение этому одно: вся фигура и повадка Черткова вообще была настолько нелепа, что естественно было возникновение и развитие вокруг нее и других нелепостей.
Итак, в чем же дело?
Из посетителей Ясной Поляны многие вспоминают глухую садовую беседку, нечто вроде лесного домика в яблоневом саду, как раз на полпути из большого дома во флигель, налево от дорожки. Беседка эта построена была Львом Николаевичем лет за 20 до смерти для того излишка приезжих гостей, которому не хватало места ни в доме, ни во флигеле. В ней проживал, между прочим, известный художник Пархоменко, когда в 1908 году писал свой интереснейший, но, к сожалению, затерявшийся в годы революции, портрет Толстого. В ней же, окрестив ее Villa Thoreau (по имени американского писателя лесного отшельника Торо, автора книги «Вальден»), прожил я, с разрешения Софьи Андреевны, все лето 1916 года: тут к моим услугам была чудесная в своей скромности и уединенности, довольно просторная, светлая, оклеенная дешевенькими обоями комнатка, с окнами в живую, зеленую гущу сада…
Вот в этой-то беседке, главным образом, в маленьких темненьких сенцах при ней, в последние годы жизни Льва Николаевича, в глубокой тайне от «непосвященных», хранились крупные запасы «взрывчатого вещества» – идейного, конечно: в виде нескольких ящиков с запрещенными антигосударственными и антицерковными брошюрами Толстого, такими как: «Не убий», «Конец века», «Единое на потребу», «Христианство и патриотизм», «О христианстве и о воинской повинности», «Обращение к духовенству», «Солдатская памятка», «Офицерская памятка» и др. Это все были издания «Обновления», те самые, которые на средства Картушина и Суткового печатались в Финляндии и потом нелегально доставлялись в Россию «толстовцем»-спортсменом Колей Фельтеном на морских яхтах с двойным дном. В Ясную Поляну книги были доставлены и для хранения, и для рассылки в ответ на требования из разных концов России, и для раздачи посетителям Толстого, чем, между прочим, занимались не только сам Лев Николаевич (предпочитавший, впрочем, в последний год жизни распространение книжек чисто религиозного и морального содержания), но также и мы с Гусевым. Дело это было небезопасное. Толстому-то, конечно, ничего не грозило. Он поистине стоял в старой России «вне закона», поскольку любовь народная охраняла его от всех посягательств на его личность и свободу со стороны царского правительства. Но все остальные раздаватели и рассылатели «обновленских» брошюр сильно рисковали. Лев Николаевич не раз предупреждал меня насчет опасности этого дела. Я не слушался его, но так как у меня «рука легкая», то со мной ничего не случилось; опасность прошла мимо. А вот Н. Н. Гусев, как известно, пострадал: если не специально за «обновленские» брошюры, то за другую нелегальную литературу, раздававшуюся и рассылавшуюся из Ясной Поляны, его не постеснялись арестовать в доме великого писателя и сослать на два года в Пермскую губернию. Многие из «толстовцев», хранившие у себя дома «обновленские» брошюры, поплатились за это годом или полутора годами заключения в крепости.
Тотчас после смерти Л. Н. Толстого, когда тело его еще не было привезено в Ясную Поляну для предания земле, Villa Thoreau была освобождена от всех ящиков и коробов с книгами, каковые и переправлены были в телятинскую усадьбу А. Л. Толстой. Сделано это было потому, что незадолго до того сын Льва Николаевича Андрей Львович, поссорившись с Александрой Львовной и с Чертковым, погрозился однажды, что вышвырнет вон нелегальные книжки из садовой беседки или сообщит о них полиции. Теперь оставались хозяевами Ясной Поляны Софья Андреевна и сыновья, и поручиться за сохранность книжного склада в беседке на самом деле было нельзя. Таким образом книги очутились в Телятинках.
Впоследствии сочтено было небезопасным хранить ящики с «обновленскими» изданиями и в доме А. Л. Толстой. Не знаю, по чьему предложению, но, во всяком случае, с ведома и разрешения В. Г. Черткова книги перенесены были на его собственную усадьбу и закопаны в землю, в небольшой рощице, примыкавшей к дому со стороны деревни Воробьевки, и именно там, где Чертков построил себе «келью под елью» – небольшую бревенчатую хижину для уединения.
Для книг выкопали недалеко от входа в хижину огромную квадратную яму, в которую и уложили крепко заколоченные ящики с книгами, – всего семь-восемь ящиков, помнится. Процедура закапывания происходила ночью, в весьма таинственной обстановке, при свете фонарей. Проделывали ее, и не без удовольствия (уж очень это романтично получалось!), молодые «толстовцы», к которым принадлежал и я. Кроме меня, усердно работали лопатами Сережа Булыгин, переписчик С. М. Белинький, слесарь Григорий Лещенко и юркий, бледный паренек с нездоровым, слегка опухшим лицом и с беспокойными бегающими глазами Миша Полин, тот самый бывший эсэр из яснополянскик крестьян, о котором я уже сообщал, как об информаторе журналиста А. Панкратова. Полин-то и суетился, пожалуй, больше всех. Он уже знал, что такое конспирация и всяческая нелегальщина, и теперь радовался, как бы почувствовав себя снова в родной стихии.
Не предполагали мы тогда, что как раз участие Миши Полина послужит в будущем косвенным поводом к дальнейшему развитию и осложнению всей истории с «обновленскими» брошюрами. Мы знаем, что впоследствии Полин рассорился с Чертковыми, покинул их дом и снабдил Панкратова бытовым материалом о житии «великого толстовца». Появление в печати инспирированных «изменником» Полиным разоблачений из жизни и быта «телятинского двора» и внушило этому «двору» страшную мысль, что Полин, в своем озлоблении против обидевших его Чертковых, не постесняется, пожалуй, сделать и последний шаг по пути мести и не остановится перед выдачей влястям тайны телятинского книжного склада.
Полина напрасно обижали, хотя бы и заочно, подобным предположением. В самом деле, рассориться с Чертковым и даже выступить против него печатно, еще не значило сделаться способным на доносительство политической полиции. Но в Телятинках вообще репутация каждого, попавшего в разряд «врагов», принижалась обычно свыше меры. И вот под давлением мысли о возможном доносе А. К. Черткова, в отсутствие своего мужа (уезжавшего по каким-то делам в Москву), решается выкопать снова из земли опасные книги и в течение кратчайшего срока рассовать их по окрестным «толстовским» усадьбам и вообще куда попало, лишь бы только очистить от них свою, чертковскую усадьбу, куда-де вот-вот могла нагрянуть полиция. Молодые «толстовцы», с большим риском для себя, взялись за выполнение и этой, еще гораздо более сложной, операции. По одному, по два ящика развозили (дело было зимою) по усадьбам: в Хатунку, в Русаново, в Овсянниково и т. д. Один ящик Сережа Булыгин на рассвете (я ждал его всю ночь) доставил ко мне в Ясную Поляну. Я жил тогда в большом доме внизу, в комнате с бюстом Николеньки Толстого: тут имелась дверь, выходящая прямо в парк, на маленькую терраску-крылечко, что избавляло ночного посетителя от необходимости звонить у главного подъезда и будить слугу. Легкий стук в окошко – и я уже открывал дверь другу-«заговорщику»… Принял я книги на свою ответственность, поместил их в своей комнате и Софье Андреевне о них ничего не сказал.
К сожалению, эта вторая операция не прошла благополучно. В одном месте сорвалось. Двое молодых людей, Белинький и Лещенко, попались жандармам на Тульском вокзале, когда они пытались отправить багажом, под видом «литья», часть хранившейся у Чертковых нелегальной литературы в Полтавскую губернию, в адрес «толстовца» М. С. Дудченко. Приемщику багажа показалось, что вес не соответствует обозначению груза, и ящик был вскрыт. «Литье» оказалось бумажным, литературным. Позвали жандарма. Тот перелистал одну, другую брошюрку и сразу уразумел, в чем дело. Белинький и Лещенко были арестованы. Следствие быстро установило, откуда отправлялись книги. Ergo