Трогательно для меня сейчас перебирать эти письма и констатировать снова и снова, что все же мы с Софьей Андреевной были не чужие, – нет, больше того! – мы были, несмотря на ни на что, близки, связаны взаимной симпатией, известной долей взаимопонимания и общей горячей любовью, хоть, может быть, и не во всем одинаковой, ко Льву Николаевичу.
Мне смешно и досадно признаться теперь, что, любя Софью Андреевну, я тем не менее всегда старался быть с нею нарочито сдержанным и как бы боялся открыто выказать свою привязанность: это, видите ли, для того, чтобы сохранить полное «беспристрастие» и «объективность» по отношению к той, которую чертковско-толстовские круги расценивали столь безжалостно и сурово. Никогда не сказал я прямо Софье Андреевне о своих симпатиях, никогда не успокоил ее насчет ее «безмерной вины» по отношению ко Льву Николаевичу, никогда, в душе осуждая Черткова, не осудил его в ее присутствии, не показал, что я – гораздо больше на ее, чем на его стороне. Я, бывало, все многозначительно и таинственно отмалчивался, и Софье Андреевне оставалось только чувствовать и догадываться, что я ее друг. Надо сказать, что таким она меня и считала.
Если я не жил в Ясной Поляне, то мы всегда, хотя бы изредка, обменивались письмами с Софьей Андреевной, делясь «новостями» и переживаниями. Софья Андреевна писала мне, когда я уезжал погостить к матери в Томск. Писала, уезжая сама на время из Ясной Поляны – то в Крым, то в Кочеты к Татьяне Львовне, то в Петербург к Кузминским, и оставляя меня «за хозяина» в доме. Писал и я ей подробно, и обоим нам эта переписка зачем-то была нужна; оба мы, – она – старуха-аристократка, и я, молодой человек без определенных занятий, – зачем-то были друг другу нужны. В 68 лет пробегаю я страницы старых писем вдовы Льва Николаевича, и у меня становится тепло на сердце.
«…От вас еще нет известий, дорогой В. Ф., а я о вас часто вспоминаю. Как вам живется? Все ли у вас есть, что нужно? Посетил ли кто вас? Так и вижу вас, согнутого над вашей работой, когда я проходила мимо! Здесь очень хорошо. Ясные солнечные дни. Но ничего еще не распустилось, только кое-где миндаль цветет. Зато море красиво блестит в солнечных лучах и волнуется своим вечным движением прибоя и отбоя волн, то маленьких, то больших, и все хочется на это смотреть.
Ездили в Массандру, и там очень хорошо: есть земля и трава и прекрасный парк. А здесь, в Ялте, – вода и камни, и это непривычно и иногда скучно. Что-то у нас в Ясной, становится ли похоже на весну?
…Вчера ездили на могилу моей матери на высокой горе с красивым видом. Теперь собираемся в Гаспру, тоже с грустью вспоминать страдания Льва Николаевича и нашу жизнь там (в 1902 году). Но все же было лучше, чем последнее время жизни Льва Николаевича. Тогда мы его выходили с любовью, а перед его смертью – не привел Бог мне походить за ним.
…Желаю вам, В. Ф., всего, всего лучшего».
(Ялта, 15 марта 1913 г.)
«Сейчас получила ваше длинное и интересное мне письмо, дорогой В. Ф. … Очень сожалею, что Медведев вас покинул; я все время думала, что ему очень трудно ходить (из Телятинок. – В. Б.) пешком 6 верст ежедневно; но этому так легко было помочь: у нас всегда есть свободные лошади, и могли бы его отвозить. Нельзя ли будет наладить на помощь вам (по описанию библиотеки. – В. Б.) ту барышню (компаньонку. – В. Б.), которую я возьму, как только приеду? Хотя бы на механическую какую-нибудь работу?
Беспокоит меня всегда, как вы с Салтановым питаетесь. Ездил ли повар в Тулу?
…Я не знала, что Вал. Булгаков сообщил о моей книге в Томск[83]. За доброе его намерение я благодарна, но распространения этой книги мне почему-то совсем не хочется. Здесь я все время занята своей автобиографией. Читала ее вчера дочери и Мих. Серг-чу (Сухотину. – В. Б.), и он очень одобрил. Сегодня я исправила те неточности и нежелательные для печати места, которые мне указали.
…Не унывайте, дорогой В. Ф.; может быть, из Москвы найдем вам помощника, а то и я могу вам помогать. Шлю вам и Салтанову свой привет. До свидания».
(Кочеты, 28 сентября 1913 г.)
Уезжая из Ясной Поляны, Софья Андреевна обыкновенно поручала мне распечатывать все получавшиеся в ее отсутствие на ее имя письма. Об этом упоминается в следующем письме:
«Благодарю вас, дорогой В. Ф., за ваши письма. Я получила в Петербурге уже два с подробным описанием содержания полученных писем. Вы слишком добросовестно и подробно их излагаете; я вас просила перечитывать их только для того, чтобы не пропустить чего-нибудь выдающегося или очень нужного, но таких бывает мало. Я рада, что у вас побывали ваши друзья, не так уж вам одиноко в Ясной Поляне.
…Уже мечтаю о яснополянской тишине и рада буду вернуться к своим занятиям и жизни дома, хотя здесь (у Кузминских. – В. Б.) все очень добры и любезны. Сегодня сдала Венгерову свою автобиографию; он сделал замечание, что я недовольно пишу о возрастающей славе Льва Николаевича во время появления в печати «Войны и мира» и «Анны Карениной», и слишком мало пишу о влиянии моем и участии в творчестве моего мужа. Просит написать еще главу в таком духе. Но я не чувствую себя способной это сделать; когда буду дома, попробую это сделать, не надеясь на успех.
…Пока прощайте, до свидания. Будьте здоровы и не унывайте. Жму вашу руку».
(Петербург, 7 марта 1914 г.)
«Дорогой В. Ф., получили мы ваше открытое письмо с дороги (в Сибирь. – В. Б.), а теперь ждем уже известий с места. Как доехали? Как застали своих? Мы тут о вас часто вспоминаем; приехал 18-го мой сын Лева с двумя мальчиками: Китой и Петей, которые очень милы; они вам все трое кланяются и жалеют, что не увидят вас в это лето. Мальчики копают у флигеля огород, играют в крокет, и говорят, что точно они всегда тут жили и что в Ясной Поляне очень хорошо[84].
…Сегодня был неожиданный гость – из «Русского слова» – Влас Михайлович Дорошевич, который едет на автомобиле до Севастополя. Ходили с ним на могилу, много болтали, а зачем он приезжал – неизвестно. После обеда уехал, очень, видно, довольный. Все время посетителей очень много: и в доме в день Вознесения перебывало около 150 человек; а потом экскурсия девиц в 62 человека с тремя руководителями.
Все та же солнечная, красивая весна, все еще пышно цветет сирень, но осыпались яблони. Для жизни весна прелестна, но засуха ужасная, и народ везде молится и огорчается на плохие всходы.
Далеко вы заехали, и в такой, другой совсем обстановке, вероятно, побледнели все воспоминания о пережитом в Ясной Поляне тихом и одиноком прошлом[85].
Ну, прощайте, В. Ф.; передайте мой поклон вашей матери и сестре, вам жму руку и желаю радости и всего хорошего».
(Ясная Поляна, 20 мая 1914 г.)
«…Получила ваше третье письмо, дорогой В. Ф., а пишу вам второе. Очень я это время засуетилась и захлопоталась. Устроить такую большую семью, как семья Левы, оказалось совсем не легко, и мы с (его женой. – В. Б.) Дорой Федоровной положили (на это. – В. Б.) немало труда. Но дети очень милы, добродушны, умны и умеют сами заниматься. Ваши приветствия Леве и детям я передала, и они вас благодарят. Жаль, что вас тут нет; Леве было бы с вами очень приятно, а то его окружают только женщины.
В Троицын день приезжал Андрюша с женой и дочкой, привезли еще своих гостей: Матвеевых супругов и Оссовецкого. Потом приехала Саша с Варварой Михайловной и каким-то юным агрономом и, наконец, в 5 час. дня прикатила все семья Левы. Можете себе представить, что это было за необычное, шумное, давно не виданное в Ясной Поляне оживление. Меня все это очень утомило, и хотя я рада детям и внукам, но мне жаль своего сосредоточенного, серьезного настроения, которое заставляло меня чаще думать о душе, о смерти и настраивать себя на молитву.
Меня удивило ваше отношение к жизни в Сибири, то есть что чувствуется в Томске тот провинциализм, от которого вы уже отвыкли, живя в Москве и потом в Ясной Поляне при Льве Николаевиче и при всем, что касалось его. Конечно, это все другое, но ведь и вы другой, и вы растете умственно, делаетесь требовательнее к жизни и то, что сильно впечатляло вас раньше, теперь уже отжито. Как-то повлияет на вас ваш Кузнецк, тоже идеализированный так сильно вами. А природа везде хороша. У нас теперь тоже прекрасно, хоть сирень отцвела и стало даже холодно сегодня, что очень сердит Леву. С его детьми приехала француженка, которая хорошо играет на скрипке. И сегодня я с ней играла часа полтора: она на скрипке, я на рояли. Выходило очень недурно, а мне доставило это большое удовольствие. Хороши сонаты Вебера со скрипкой, и некоторые Моцарта и Шуберта.
Мне смешно было, что вы в вагоне своим пеньем очаровали какого-то батюшку и что он советовал вам не зарывать таланта.
Ну, прощайте, пишу ночью, как обычно мне, все спят, тишина и грохот поезда, ворвавшийся в это ночное безмолвие. Передайте мой поклон вашей матушке и сестре, вам желаю всякой радости».
(Ясная Поляна, 28 мая 1914 г.)
«Дорогой В. Ф., где вы? Что вы? Вернулись ли из своего любимого и дорогого Кузнецка? Нагляделись ли на дикие пионы и на красоту гор и сибирской природы? На ваше последнее письмо я вам еще не ответила, потому что вы уезжали из Томска, а теперь, верно, уже вернулись, и я жду известий от вас и описания ваших путешествий.
У нас в Ясной жизнь очень полна и шумна, и подчас я пугаюсь, что чувствую себя за все и за всех ответственной, а не ошибиться ни чем, поддерживать со всеми хорошие отношения и приглядываться к жизненным требованиям, желаниям и невзгодам всего многочисленного населения Ясной Поляны подчас трудно, и мне не по годам и не по силам. Лева, как всегда, очень изменчив в своем настроении: то уныл и во всем разочарован, а то и доволен и весел, – но всегда неудовлетворен. Дети и Дора очень милы, на все радуются, живут полной жизнью, и мне так приятно, что я слышу весь день вокруг себя детские голоса и новую молодую жизнь. Особенно все любят ездить купаться. На Воронке построили великолепную купальню, вода чистая, место красивое, и все учатся плавать, всякий стараясь выучиться раньше других. Смех, крик, веселье непрерывное.