лалось грозой для врагов рабоче-крестьянской власти.
Рождалась новая эпоха. Ленин, Сталин и их товарищи действовали, исходя из научно обоснованного мировоззрения, чем и объяснялась их твердая, нерушимая вера в свое дело. Обыватель не обладал еще знакомством с марксизмом, не воспринимал объективного значения всего совершавшегося и оценивал тот или иной акт нового правительства только с точки зрения старых и привычных политических представлений и понятий. Как разуглубление революции, которого добивался Ленин, было для обывателя чем-то новым, непредвиденным, необъяснимым и неприемлемым. Отсюда возникало много конфликтов, иногда неожиданных, устранение и ликвидация которых стоили обеим сторонам исключительных, тяжелых усилий.
«Чтобы упрочить советскую власть, – говорится в кратком курсе «Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков)»[88], – нужно было разрушить, сломать старый буржуазный государственный аппарат и на его месте создать новый аппарат Советского государства. Нужно было далее разрушить остатки сословного строя и режима национального гнета, отменить привилегии церкви, ликвидировать контрреволюционную печать и контрреволюционные организации всякого рода, легальные и нелегальные, распустить буржуазное Учредительное собрание. Наконец, нужно было вслед за национализацией земли национализировать также всю крупную промышленность и затем – выйти из состояния войны, покончить с войной, которая более всего мешала делу упрочения советской власти. Все эти мероприятия были проведены в продолжение нескольких месяцев с конца 1917 года до середины 1918 года».
Таковы были задачи, стоявшие перед новой властью в первые месяцы ее существования.
С общими правительственными мероприятиями как-то сталкивались и переплетались действия нашего скромного кружка, Общества истинной свободы в память Л. Н. Толстого, опередившего Октябрьскую революцию своим рождением всего на три-четыре месяца.
Вообще говоря, единомышленники Л. Н. Толстого относились и к новому правительству так же, как к предшествующему, то есть подчинялись всем его распоряжениям мирного характера и по-прежнему возражали против допустимости и целесообразности насилия. Многих даже захватывал размах деятельности советского правительства, привлекавшего к себе прежде всего непременным стремлением покончить с войной и с паразитизмом дворянства и буржуазии. «Толстовец»-рабочий Федя Перевозников, можно сказать, прямо перебросился к большевикам-революционерам и с торжеством подчеркивал, что вот-де теперь и «толстовцам» из господ придется и приходится поработать. Он увидал как-то на улице старика-философа Федора Страхова, с трудом волокущего салазки с дровами, и принял это с удовлетворением: «пусть, пусть поработает! а то до сих пор только сладкими словами отделывался». И. М. Трегубов, старый «толстовец» – общественник и коммунар, восхищался программой коммунизма, которую должны осуществить большевики, выступал с приветствиями от имени сектантства на съездах Коммунистической партии и призывал к поддержке нового правительства.
И. И. Горбунов-Посадов горячо сочувствовал девизу «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» и еще до переворота опубликовал пламенное стихотворение против капитализма, начинавшееся гневно-саркастическим:
Пролетарии всех стран, разъединяйтесь! —
Так вам царь ваш, капитал, велит.
П. И. Бирюков, подобно Трегубову, признал с самого начала, что Октябрьская революция приблизит наступление царства коммунизма.
В. Г. Чертков часто начинал свои речи о текущих событиях в Газетном пер. словами: «В большевизме есть много хорошего, но…» Дальше следовали уверения, что насильно коммунизма построить нельзя и что необходимы личные усилия нравственного совершенствования.
Лично я, при полной своей классовой незаинтересованности и при сочувствии самым глубоким политическим и экономическим реформам, строго стоял на этой последней, «толстовской» точке зрения: насильно нельзя переменить людей, нельзя заставить их быть чище и жить лучше. «Еще нет такой политической алхимии, посредством которой можно было бы получить из свинцовых инстинктов золотое поведение», – любил я повторять изречение Герберта Спенсера. И если бы даже вслед за разгулом насилия настало время всеобщего возрождения и довольства, я видел себя не в состоянии перешагнуть через эту полосу насилия. Террор вызывал в душе такой же протест и так же отталкивал, как война.
«Никак не могу благословить смерть», – прочел я однажды в дневнике Л. Н. Толстого среди рассуждений о войне. Эти слова пронзили до основания все мое духовное существо. Но… смерть реяла вокруг. Вот отчего сердце не переставало кровоточить. Вот отчего иногда срывались с уст горькие слова обличения, слова призыва к идеалам любви, братства и человечности.
Жизнь в Толстовском музее и в Обществе истинной свободы (ОИС) продолжалась, между тем, своим чередом. У музея, содержавшегося Толстовским обществом, стало только меньше средств, потому что большинство состоятельных людей, поддерживавших его своими пожертвованиями или хотя бы даже членскими взносами, разорилось и не могло уже делать этого.
ОИС все шире развертывало свою пропагандистскую деятельность, распространяя ее из Москвы и на провинцию. Многие из членов совета выступали в Орехово-Зуеве, Серпухове, Звенигороде, Кашире, Сергиевом Посаде и др. городах. В. Г. Чертков и А. П. Сергеенко добрались до Нижнего Новгорода и Сормова. Наши провинциальные единомышленники с успехом организовывали лекционные выступления в провинции. Члены ОИС Н. В. Троицкий (москвич) и С. К. Кусмарцев (царицынец) провели целый ряд чтений и собеседований для рабочих в г. Царицыне-на-Волге (нынешнем Сталинграде). Член ОИС Н. Н. Апостолов, историк литературы и автор нескольких книг о Толстом, развивал широкую лекционную деятельность в Киеве, Нежине, Умани, Прилуках, Лубнах и др. городах Украины. Член ОИС В. А. Жданов, – впоследствии научный сотрудник Гос. музея Л. Н. Толстого и автор книги «Любовь в жизни Л. Н. Толстого» – прочел ряд общедоступных лекций о мировоззрении Л. Н. Толстого среди крестьянского населения Московской и Нижегородской губерний.
Выезжал в разные подмосковные города и я. Особенно помню свои поездки в Орехово-Зуево. В этом большом промышленном центре А. П. Сергеенко, первым проторивший туда дорожку, разыскал один благословенный кров, где все лекторы останавливались на ночлег: скромную и чистенькую квартирку, принадлежавшую местной старушке П. Е. Карповой. Простая, необразованная, но сердечная и радушная женщина, П. Е. Карпова и была душой орехово-зуевского кружка почитателей Л. Н. Толстого. Кружок этот с превеликой энергией устраивал, один за другим, Толстовские вечера и собрания в больших помещениях – то в городском театре, то на одной из местных фабрик, причем ему удалось последовательно привлекать к выступлению на этих собраниях чуть ли не всех сосредоточившихся о ту пору в Москве «друзей Толстого»: Черткова, Страхова, Горбунова-Посадова, Сергеенко, Гусева и др. Я прочел в Орехово-Зуеве две или три лекции. Помню большие залы, полные народа, общее оживление, аплодисменты. Один раз лекции моей предшествовала «Франсуаза» Толстого1, драматизированная и поставленная на сцене драматическим кружком рабочих под руководством помощника режиссера Московского Художественного театра Шарова. После лекции следовала встреча с друзьями в уютной квартире «матери-командирши» П. Е. Карповой, сытный вегетарианской ужин, ватрушки и т. п. Говорили мне через 3–4 года, что будто бы вся эта жизнерадостная и инициативная орехово-зуевская «толстовская» группка со временем отошла от «толстовства» и рассеялась. Нахожу это естественным для того периода всеобщего брожения и ломки взглядов. Но все же мне было жалко тот, тоже естественно создавшийся симпатичный и дружный кружок, чьим гостеприимством пользовался я в Орехово-Зуеве.
Мало-помалу ОИС превращалось чуть ли не в своего рода партию, партию религиозно-анархическую. Лекций и приглашений в провинцию было так много, что понадобилось устроить при обществе особый «лекторский отдел», который и ведал делом устройства лекций.
Собрания в Москве шли своим чередом. По случаю 7-й годовщины смерти Л. Н. Толстого Обществом истинной свободы в память Л. Н. Толстого устроен был 20 декабря 1917 года большой вечер в Богословской аудитории Московского университета. На вечере выступили: И. И. Горбунов-Посадов – со вступительным словом, В. Г. Чертков с докладом на тему «Л. Толстой и современные события» (доклад состоял главным образом из цитат из разных статей Л. Н. Толстого о государстве и революции), Ф. А. Страхов с докладом на тему «Лев Толстой – глашатай истинной свободы» и, наконец, я – с докладом «Толстой и Церковь».
Это было второе (после вечера 1908 г. с Давыдовым, Сакулиным и Мережковским) выступление мое со знаменитой кафедры, овеянной славой имени В. О. Ключевского.
Скажу два слова о том оригинальном материале, который мне удалось использовать для доклада о Толстом и Церкви. В яснополянской библиотеке я наткнулся в свое время на книгу Евграфа Смирнова «История христианской Церкви», курс III–V классов духовных семинарий, 2 тома, СПб., 1886–1889. Книга, в которой дается довольно подробное обозрение различных христианских сект, полна была отметок Л. Н. Толстого, причем Л. Н. подчеркивал обычно те места в изложении воззрений отдельных сект, которые сходились с его собственным миросозерцанием. И это всегда были те ценнейшие стороны христианства – его отрицательное отношение к богатству, собственности, войнам, казням, к обрядовой и догматической стороне религии, – которые с особой жестокостью и последовательностью подавлялись, в истории, церквами и «христианскими» правительствами. Оказывалось, что в Церкви чуть ли не с первых веков христианства всегда велась огромная работа очищения подлинных истин Евангелия от засорения их церковниками. Евиониты, вальденсы, анабаптисты, гуситы, богумилы, меннониты, квакеры, назарены, духоборцы и другие представители религиозного сектантства всегда, еще до Толстого, стремились охранить и защитить живое религиозное чувство и живую, прогрессивную общественную мысль о христианстве. Отсюда я сделал такой вывод в своем докладе, что, собственно,