5. В последнюю минуту перед смертью из уст его вырвался патетический возглас, обращенный к солдатам:
– Знайте, братья, и помните навсегда, что расстреливая мое тело, вы расстреливаете свою душу!..
Солдаты отказались стрелять. Убил Таракина выстрелом из револьвера их руководитель.
Я никогда не мог отделаться от сильнейшего впечатления, произведенного на меня смертью этого юноши.
Конечно, такие люди не должны были умирать. Их самопожертвование могло оказаться ценным и принести свои плоды и в практической борьбе за улучшение жизни народа.
Представители центральной советской власти, не одобрявшие поспешности и категоричности решений на местах, давно уже обратили внимание на сложность проблемы об отказах. В приказе за № 130 от 22 октября 1918 года Реввоенсовет Республики дал разрешение назначать отказывающихся, в случае их искренности, в санитарные части. Приказ, по мнению представителей религиозных кругов, не учитывал того, что для многих молодых людей и санитарная служба, как часть военного дела, была также неприемлема. Собравшись по инициативе В. Г. Черткова на два многолюдные собрания, московские руководители различных религиозных общин и групп решили объединиться на почве защиты свободы совести, и таким образом возник так называемый Объединенный совет религиозных общин и групп. В состав совета вошли: от вневероисповедных течений – В. Г. Чертков и К. Д. Платонова, от Общества истинной свободы в память Л. Н. Толстого – К. С. Шохор-Троцкий и Н. Н. Гусев (которого заменила потом О. А. Дашкевич), от общины-коммуны «Трезвая жизнь» – «братец» И. Н. Колосков и А. П. Сергеенко, от баптистов – П. В. Павлов и М. Д. Тимошенко, от евангельских христиан – В. И. Долгополов и В. И. Чириков, от адвентистов – И. А. Львов и В. М. Теппоне и, наконец, от меннонитов – Г. Г. и Г Ф. Фрезе. Председателем совета был избран Чертков, товарищами председателя Павлов и Шохор-Троцкий, секретарем Теппоне (потом его заменил В. А. Нертин).
Уже из этого списка видно, что «толстовцы» преобладали в совете: они представляли и вневероисповедные течения, и ОИС, и общину-коммуну «Трезвая жизнь». Да без них, пожалуй, это предприятие не смогло бы и осуществиться. К тому же, только «толстовцы» и меннониты, да отчасти адвентисты представляли из себя, действительно, течения, уже давно и последовательно отвергавшие войну. Баптисты и евангельские христиане обратились в антимилитаристов едва ли только не после революции. Раньше они, в огромном большинстве, «принимали» войну и служили в солдатах.
Сконструировавшие, Объединенный совет религиозных общин и групп обратился к Совету народных комиссаров с особым заявлением, в котором обращал внимание правительства на некоторые неясности и логические недочеты в приказе Реввоенсовета Республики от 22 октября 1918 года.
«Это обстоятельство, – говорилось в заявлении совета, – может вызвать при проведении приказа в жизнь много конфликтов, в результате которых может быть создано никому не нужное мученичество стойко стоящих за свои убеждения религиозных людей. При царском правительстве, как известно, сотни таких людей были брошены в каторжные тюрьмы и дисциплинарные батальоны, и десятки нашли себе там последний приют. После же совершившегося падения царского строя великодушный народ отворил и для мучеников за совесть двери темниц, и Временное правительство объявило для таких лиц амнистию и намеревалось издать о них закон, основанный на признании полной свободы совести».
Заявление требовало, чтобы в некоторых случаях применялся «во всей полноте принцип абсолютной свободы совести», в смысле совершенного освобождения убежденных антимилитаристов от противоречащего их совести участия в деле войны. «Советская власть, – говорилось дальше, – несомненно, не пожелает отнестись к этому разряду людей, своею жизнью столь наглядно доказавших свою самоотверженность, менее терпимо, нежели Временное правительство». В приказе Реввоенсовета упоминалось о создании учреждения «судебно-следственного характера», перед которым отказывающиеся должны были бы доказывать искренность своих убеждений. По этому поводу Объединенный совет высказал предположение, что, может быть, именно он (то есть совет) мог бы явиться «учреждением наиболее осведомленным и компетентным в деле суждения об искренности таких лиц», поскольку ему благодаря связи с религиозными общинами «могут быть доподлинно известны все необходимые данные для установления факта, что в каждом отдельном случае не имеет места недобросовестная, обманная ссылка на религиозные якобы убеждения».
Не помню, было ли лично представлено В. Г. Чертковым председателю Совета народных комиссаров В. И. Ленину это заявление, но, во всяком случае, могу засвидетельствовать два факта: во-первых, что В. Г. Чертков был принят по вопросу об отказах В. И. Лениным, который имел с ним подробную беседу, и, во-вторых, что заявление Объединенного совета обсуждалось на нескольких заседаниях Совета народных комиссаров, причем следствием этого обсуждения явилось опубликование исторического декрета Совета народных комиссаров от 4 января 1919 года.
Как известно, этот декрет предписывал передавать дела об отказах народным судам, которые могли в случае признания искренности отказывающегося заменять ему военную службу санитарной, преимущественно в заразных госпиталях, или другой общеполезной работой. Объединенному совету религиозных общин и групп поручались функции экспертизы. Ему же предоставлялось право в особых случаях, «в виде изъятия», возбуждать перед Президиумом ВЦИКа ходатайства о полном освобождении отдельных лиц от военной службы, без всякой замены ее какой бы то ни было другой обязательной работой.
Декрет был подписан председателем Совета народных комиссаров В. Ульяновым (Лениным), управделом В. Бонч-Бруевичем и секретарем Л. Фотиевой. Для меня нет никакого сомнения, что благосклонное отношение и интерес к судьбам русского сектантства со стороны В. Д. Бонч-Бруевича сыграло и в деле издания декрета выдающуюся роль. В. Д. Бонч-Бруевича связывали с В. Г. Чертковым старые дружеские отношения, и, конечно, только благодаря его содействию могло состояться и свидание Черткова с Лениным. Сектантам повезло в том отношении, что на ответственном посту управдела Совнаркома оказался исследователь их вероучений и жизни, их друг, знавший их оппозиционное отношение к царскому правительству и с давних пор близко стоявший к великому вождю российской социалистической революции.
Далее наступает довольно длинный, четырех– или пятигодичный период усиленной деятельности Объединенного совета религиозных общин и групп по рассмотрению поступавших к нему заявлений отказывавшихся, по даче экспертизы на судах и т. д. Создалось такое положение, что отказывающиеся, которые раньше готовились к тюрьмам и страданиям, вдруг получили право на «льготу» и, не в пример прочему населению, освобождались без всяких последствий от военной службы. И к чести многих из них надо сказать, что такое положение далеко не всем нравилось: находились такие убежденные и стойкие молодые люди, которые отказывались обращаться в Совет и пользоваться какой бы то ни было льготой по его ходатайству. Вот что писал, например, в Объединенный совет некто А. В. Исаев 29 июля 1919 года:
«…Я убедился в том, что удостоверять искренность религиозности кого бы то ни было нельзя, потому что нельзя знать, что происходит в душе человека; [в том,] что [подтверждающие религиозность] удостоверения [Объединенного совета] не приносят, в общем, никакой пользы, так как людям истинно религиозным они не нужны, а недостаточно религиозных они слишком обеспечивают и лишают борьбы, без которой невозможно движение вперед, и потому они уменьшают религиозность не только тех, кто ее имеет, но и вообще во всей массе народа, так как на отказавшихся уже смотрят не так, как на мучеников или борцов за идею, но как на аферистов, и, вместо чувства сострадания, умиления и любви отказы вызывают в народе зависть, лесть, притворство или, наоборот, клевету на религию.
…Придя к такому заключению, я не только никого не могу удостоверить, но и сам не могу пользоваться [присланным вами] удостоверением [о моей религиозности] и посылаю его вам обратно»6.
Это письмо человека, отклонившего участие и помощь совета, очень примечательно.
Должен сознаться, что и мне всегда казалось, что есть в деятельности совета что-то внутренне непоследовательное и противоречивое, что-то не могущее быть. Исаев пишет, что не может бытьудостоверениярелигиозности. Но ведь можно поставить вопрос и наоборот: а разве может быть удостоверение нерелигиозности? Разве тот или иной эксперт, познакомившись с каким-либо называющим себя религиозным юношей и расспросив его, может взять на себя ответственность и сказать: «этот человек – обманщик, он – не религиозен»? Нет! Это с одной стороны. С другой, война – это такой ужас и такое преступление против человечности, что, по-моему, и нерелигиозный человек, понимающий это, имеет право заявить о своем отказе от участия в войне и в подготовке к ней. Поэтому удостоверять, что одни «могут», а другие «не могут» служить в войсках (а к этому, в сущности, сводился и смысл экспертизы), носило бы двусмысленный характер, значило бы – в той или иной мере признавать войну. Мне это было не по душе. Вот почему, несмотря на все уговоры друзей, я не вошел в совет и не принял на себя в нем никаких постоянных обязанностей. С течением времени работа в совете чрезвычайно разрослась, в него обращались сотни (если не тысячи) молодых людей, и бывший душой и главным работником совета К. С. Шохор-Троцкий, можно сказать, прямо изнемогал под бременем работы, – тогда установили платную должность управдела и долго и упорно уговаривали меня принять ее. Но я, хоть и нуждался в заработке, отказался от этого предложения.
Лишь дважды выступал я в Народном суде в качестве эксперта от имени Объединенного совета, причем в том и другом случае вопрос шел об абсолютно ясном и несомненном для меня искреннем отказе от военной службы по религиозным убеждениям. Одним из моих «клиентов» был, между прочим, юноша-костромич Павел Царев, автор книжки о крестьянине-писателе С. Т. Семенове