7, простой, правдивый, серьезный и сердечный парень со склонностью к литературным занятиям. Где-то он теперь?!
Все эксперты Объединенного совета работали несомненно добросовестно. Допуская даже возможность отдельных ошибок в экспертизе и вообще в деятельности Объединенного совета, – ошибок, скорее всего, невольных, – надо признать, что эта организация, опираясь на гуманное постановление правительства, спасла большое количество искренней и убежденной молодежи от напрасных страданий.
В 1922–1923 годах начались уже попытки свертывания деятельности Объединенного совета. Вероятно, сильное увеличение числа отказов подало к этому повод. Действие декрета 4 января 1919 года было значительно сужено и ограничено рядом специальных разъяснений Наркомюста, после чего деятельность совета мало-помалу заглохла.
Я говорил уже о тех чрезвычайных усилиях, которые вложил в дело Объединенного совета К. С. Шохор-Троцкий. Но следует отметить также и великую заслугу В. Г. Черткова, который разумно, тактично и достойно осуществлял общее руководство деятельностью Объединенного совета.
О Черткове надо сказать, что он всегда интересовался судьбами «отказавшихся» и уже давно, со времен царского режима, вмешивался в эти судьбы, ходатайствуя перед властями о смягчении участи того или иного «отказавшегося». Может быть, отчасти благодаря его военному прошлому (офицер Конной гвардии!), у него при старом режиме сложились добрые отношения с начальником штаба Московского военного округа, – если не ошибаюсь, генералом Оберучевым. И последний, идя навстречу Черткову, обычно освобождал от всякой ответственности за отказ тех молодых людей, за которых просил и за которых ручался Чертков. Те же отношения и такое же доверие к себе в штабе сохранил Чертков и при Временном правительстве: преемник генерала Оберучева принимал Черткова и выполнял большинство его просьб об освобождении от военной службы лиц, не могущих выполнять ее по религиозным убеждениям.
После Октябрьской революции Черткову удалось завоевать то же доверие в глазах московского окружного военного комиссара «солдата Муралова». Муралов выдавал свидетельства об освобождении от военной службы всем, за кого ручался и за кого ходатайствовал Чертков.
Все это было, конечно, своеобразным явлением в русской жизни, – явлением, зависевшим от тех необычных преломлений действительности, которые она испытывала при столкновениях с учением Л. Н. Толстого.
В 1918 году я сам и, кажется, чуть ли даже не без моего ведома, угодил в клиенты В. Г. Черткова. Отправившись однажды к Муралову со списком лиц, не могущих по религиозным убеждениям отбывать воинскую повинность, он и для меня выхлопотал освобождение от этой повинности. У меня до сих пор сохраняется мураловское удостоверение об освобождении. Я думаю, что не слишком перегружу свои записки, если приведу здесь полный текст этого короткого, но своеобразного документа:
«Р С. Ф. С. Р
Московский окружной комиссариат по военным делам.
25 сентября 1918 г.
№ 13170/а. г. Москва. Удостоверение.
Пречистенка, 7.
Телефоны: 2-53-14 и 4-48-45.
Дано сие от Московского окружного комиссариата по военным делам урож. Сибири, прожив. Поварская 18, Валентину Федоровичу Булгакову в том, что он по религиозным убеждениям освобожден от военной службы и призыву в войска не подлежит, что подписями с приложением печати Комиссариата удостоверяется.
Основание: Письмо В. Г. Черткова от 23 сентября 1918 г.
Окружной военный комиссар Н. Муралов Секретарь (подпись).
Печать М. О. В. К…».
В других отделах своих воспоминаний я много отрицательного написал о В. Г. Черткове. Пусть же читатель учтет и сказанное здесь о деятельности Черткова в пользу борцов за свободу совести и воспользуется этим как коррективом к общей характеристике своевольного, властного, деспотического, но все же искреннего друга Л. Н. Толстого.
Упомяну здесь еще о нескольких публичных собраниях единомышленников Л. Н. Толстого в 1918–1919 годах. Говорилось тогда вообще очень много. Взбаламученная революцией русская общественная жизнь продолжала бурлить, причем некоторые из ораторов, к которым принадлежал и пишущий эти строки, проявляли подчас излишнюю меру дерзновения и резкости, которые не могли не раздражать революционной власти, которые мешали им в их работе, но все еще терпелись ею.
Следуя традиции Л. Толстого, его ученики особенно горячо возражали и протестовали против смертной казни. Так, 24 ноября 1918 года устроено было большое собрание в память Л. Н. Толстого, по случаю исполнившейся восьмой годовщины его смерти, в большой аудитории Политехнического музея. Докладчиками выступили Ф. А. Страхов и я, а в литературно-музыкальном отделении приняли участие пианист А. Б. Гольденвейзер, скрипач Л. М. Цейтлин, артисты Художественного театра М. Н. Германова, К. С. Станиславский, И. М. Москвин, драматическая артистка О. В. Гзовская и другие артисты. Аудитория, как всегда, была переполнена.
В связи с речами Страхова и моей, опять разъяснявшими совпадения и расхождения между мировоззрениями «толстовства» и политического коммунизма, из публики неожиданно подана была записка с предложением ходатайствовать перед правительством об отмене смертного приговора С. М. Сухотину, бывшему офицеру, пасынку Т. Л. Сухотиной-Толстой.
У меня не было никаких данных по вопросу о том, за что именно был осужден Сухотин, но данных этих и не требовалось. Кстати сказать, это был тот самый Сухотин, который вместе с Феликсом Юсуповым, Пуришкевичем и великим князем Дмитрием Павловичем участвовал в убийстве Григория Распутина. Об этом я даже не знал в 1918 году, приписывая эту роль старшему брату Сергея Сухотина, офицеру Конной гвардии Михаилу.
Сергей Сухотин, бывший питомец Лозаннского университета, барчук-дворянчик, казался мне довольно незначительной, ничтожной и в то же время не в меру самонадеянной личностью.
Если не ошибаюсь, И. И. Горбуновым-Посадовым, председательствовавшим на собрании 24 ноября, было выражено полное сочувствие внесенному предложению, причем сообщено, что как раз сейчас советом ОИС возбуждается ходатайство перед правительством об отмене смертной казни вообще. Гром аплодисментов был ответом на это сообщение.
Считая волю собрания ясно выраженной, совет ОИС обратился после этого с письмом в Совет народных комиссаров по делу о Сухотине, причем писал:
«Душа всего населяющего Россию народа уже давно истомилась ожиданием отмены смертной казни, этого варварского учреждения, наследия царизма и капитализма, позорящего обновленную Россию.
И это наболевшее горе вылилось на упомянутом собрании в единодушном протесте и одобрении предложения совета. Заявление оратора о возбуждении, в память Л. Н. Толстого, ходатайства об отмене смертной казни в России было встречено таким дружным и воодушевленным выражением сочувствия, что не было никакого сомнения, что эти две тысячи представителей самых разнообразных кругов населения столицы и провинции не в силах долее терпеть этого постыдного учреждения.
Совет Общества истинной свободы в память Л. Н. Толстого, выражая свою полную солидарность с пожеланием собрания, присоединяет свою горячую просьбу внять воплю наболевшей души русского народа и передает Совету народных комиссаров ходатайство 2000 российских граждан, собравшихся почтить память Л. Н. Толстого, об отмене смертной казни в России».
Далее следовали подписи всех без исключения членов совета ОИС.
Сейчас не могу вспомнить, кто составлял это ходатайство. Кажется, это было сделано в доме Чертковых при участии старших «толстовцев». Я в этом составлении участия не принимал, хотя и подписал ходатайство вместе с другими друзьями.
Встретив С. М. Сухотина через несколько лет при особых обстоятельствах (о которых будет рассказано позже) в Праге, в Чехословакии, могу засвидетельствовать, что вынесенный ему смертный приговор был отменен.
11 января 1919 года в той же, совершенно переполненной, большой аудитории Политехнического музея ОИС устроен был вечер против смертной казни под названием «Право на жизнь». Говорили Бирюков, Горбунов-Посадов, Гусев и я. После докладов высказалось еще человек десять из публики.
Вспомним, что советское правительство несколько раз отменяло смертную казнь и потом, при обострении положения внутри страны или на фронтах Гражданской войны, снова вводило ее – видимо, как печальную необходимость, – пока, наконец, не отменило ее после Великой Отечественной войны окончательно. Между тем, из общественных организаций только ОИС и вообще последователи Толстого, в частности И. И. Горбунов-Посадов лично, неоднократно возбуждали ходатайства об отмене смертной казни. Политические партии были распущены. Другие организации молчали. И, может быть, не будет преувеличением сказать, что только через единомышленников Л. Н. Толстого, чувствовавших себя «чистыми» по отношению к революционному правительству и не имевших решительно никаких претензий в политическом отношении, а потому и не знавших страха, доходил до правительства голос части общества и народа. В те времена, кстати сказать, действовала еще группа «левых» уклонистов во главе с Троцким, не без влияния которой имели, может быть, место некоторые эксцессы революции.
Весной 1919 года, 2 марта, состоялся грандиозный вечер в память Л. Н. Толстого в колонном зале Дома союзов, устроенный обществом «Кооперация». На вечере этом присутствовало до 4000 человек. В концертной части участвовали: Гольденвейзер, Германова, Гзовская, Станиславский, Качалов и др., а также симфонический оркестр под управлением С. А. Кусевицкого.
На этом вечере я выступил с речью на тему: «Наш долг перед Толстым».
Помню, выступал открыто и смело, глубоко взволнованный бурными событиями эпохи и с желанием поделиться с близкими и далекими своим отношением к этим событиям, – пусть неправильным, ошибочным отношением, но естественно сложившимся в душе и требовавшим выражения. Свобода для высказывания в те дни была полная.