И мы увиделись, но – когда? И при каких обстоятельствах?!
…Лето 1919 года было временем усиленного наступления «белых». Генерал Мамонтов достиг со своей конницей Орла и угрожал Туле.
Положение казалось опасным. В Тулу и в соседние области направлен был председатель президиума ВЦИКа М. И. Калинин со свитой – для агитации и для создания подъема среди населения, – подъема, нужного для отражения врага. Миссия Калинина проходила с полным успехом, – известно, что широкие массы народа оказали поддержку новому правительству и враг был отражен.
Среди лета я приезжал из Островки на несколько дней в Ясную Поляну и, между прочим, посетил Тулу, а в Туле как раз попал на митинг с участием председателя президиума ВЦИКа. Митинг происходил перед зданием городской (ныне областной) библиотеки, в начале Киевской ул. (ныне ул. Коммунаров), – иначе говоря, в самом центре города, под стенами древнего кремля. Народ стекался на митинг со всех сторон: такое необыкновенное событие, как посещение города главой революционного государства, сменившим царя Николая, взбудоражило туляков.
Огромная толпа окружила небольшую деревянную эстраду, примыкавшую непосредственно к библиотечному зданию. Над эстрадой возвышался государственный флаг, а под ним собралась кучка участвующих в митинге, и среди них – небольшой, скромно одетый в темный пиджачок, в очках, со своей остроконечной бородкой, уже известной всей стране, и с простодушной улыбкой М. И. Калинин. Пока говорили другие ораторы, он обычно сидел бочком на перильцах эстрады и покуривал. Для него даже стула-то не нашлось!.. И не знаю, как на других, а на меня эта скромная фигура рабочего из крестьян, возглавившего президиум высшего законодательного собрания страны, производила чарующее впечатление. Думаю, впрочем, что и на других также.
Открыт митинг был тогдашним председателем Тульского облисполкома Каминским, врачом, молодым, красивым человеком. Он приветствовал председателя президиума ВЦИКа и распространился на тему о значении и величии революции. Говорил вдохновенно, красноречиво, но, пожалуй, немного напыщенно, по-интеллигентски. После него выступил «сам» М. И. Калинин. Он говорил все о том же – о революции, о ее победах, ее надеждах. Говорил обстоятельно, долго и очень просто, доходчиво. «Вот какого мы себе «царя» приобрели!» – мог думать каждый в толпе и при этом, наверное, испытывал удовлетворение от сознания, что революционный «царь» – из своих и что он так прост и в речи, и в манерах, и в костюме, и в обхождении с людьми. Призывы Калинина к сплочению, к концентрации сил, к отпору белогвардейцам были встречены единодушными аплодисментами.
После М. И. Калинина выступало еще двое или трое ораторов из состава его сопровождения. Мне особенно запомнился молодой и молодцеватый донской казачок в фуражке с красным околышем, с широкими, «генеральскими» красными лампасами на шароварах, в гимнастерке «хаки» с погонами и в ярко начищенных сапожках, который обращался ко всему казачеству, громил перебежчиков в ряды деникинских банд и призывал к отпору контрреволюции. Одни и те же лица, по-видимому, выступали и на всех других митингах с участием председателя ВЦИКа.
М. И. Калинин разъезжал по Тульской и Рязанской губерниям в особом, «агитационном» поезде, все вагоны которого снаружи были пестро и прихотливо раскрашены и покрыты картинами и фигурами то исторического, то сатирического содержания и революционными лозунгами. Сделано это было ярко и мастерски. Тогда московские художники, в частности футуристы, много и успешно работали во имя интересов Советской власти, воодушевляемые и поддерживаемые Анатолием Великолепным, то есть народным комиссаром по просвещению А. В. Луначарским. Кто из стариков-москвичей не помнит таким же образом чрезвычайно ярко, смело и живописно размалеванных футуристами торговых балаганов и лавочек в Охотном ряду в Москве?! Или обрызганных ярко-розовой краской деревьев на Красной площади, вдоль кремлевской стены, в первую годовщину Октября? Надо сознаться, что подобные зрелища как-то возбуждали, радовали массы и приподымали их над прозой жизни, над сереньким «сегодня».
«Агитпоезд» М. И. Калинина мне в то же лето случайно удалось видеть на станции Скопин Рязанской губернии. Был вечер. Все знали, что сам Калинин был в городе, но тем не менее огромные толпы народа окружали поезд, разглядывали занятные изображения на стенах вагонов, читали надписи, играли на гармошках, пели песни, весело болтали и лущили семечки. Чувствовалось, что визит Калинина для народа – большой праздник. «Агитпоезд» делал свое дело.
В Туле у меня было в тот раз одно дело, несложное, но тем не менее очень меня волновавшее. Дело это состояло в посещении Тульской тюрьмы, точнее – в посещении той камеры, в которой я сидел в 1914–1915 годах по обвинению в опубликовании воззвания против войны. Мне удалось познакомиться в Ясной Поляне с Е. Д. Высокомирным, секретарем Просветительного общества «Ясная Поляна» в память Л. Н. Толстого. Тов. Высокомирный состоял также секретарем Губернской следственной комиссии и имел крупные связи в Туле. Узнав, что мне хочется для своей будущей книги по истории выступления единомышленников Л. Н. Толстого против мировой войны сфотографировать свою камеру, а также коридор политического отделения тюрьмы, тов. Высокомирный любезно взялся испросить для меня у тульских властей разрешение на посещение тюрьмы и на производство снимков. Он действительно сделал это – и вот, в один прекрасный летний день 1919 года я, в сопровождении приглашенного мною фотографа, оказался снова в коротком, замкнутом коридоре «политического» отделения № 8 Тульской тюрьмы. Каково же было мое удивление, когда на дежурстве в коридоре я нашел одного из прежних наших надзирателей, засоню-тюфяка и добродушного, рыхлого дядю – т. Кузнецова, который, как оказалось, по-прежнему исполнял свои обязанности в 8-м отделении, и через четыре года показался мне только еще более заспанным и располневшим! Сладкая, добродушная, сонная улыбка осветила его пухлое лицо и заплывшие жиром глазки, когда он увидал и узнал меня. Рыжие усы встопорщились и распушистились, как у кота. Кузнецову, кажется, было все равно, какой власти служить: раньше он караулил врагов царского правительства, теперь караулил врагов революции. Нам в свое время он не вредил. Не вредил, наверное, и новым заключенным. Мы дружески приветствовали один другого. С помощью Кузнецова мы с фотографом и произвели свои снимки.
Как трогательно мне было видеть наш коридор и мою прежнюю камеру! В ней и в других пяти камерах, расположенных по коридору 8-го отделения, в 1914–1915 годах прошло и пережито было столько и мучительного, и высоко духовного, проявлено было столько самоотвержения, столько взаимной братской любви и любви ко всем людям, что даже удивительно было, как эти глубокие и горячие чувства не оставили материальных следов, каких-нибудь неуничтожимых знаков и рытвин на стенах тюрьмы!..
В этот свой приезд в Ясную Поляну я в последний раз видел Софью Андреевну Толстую. Положение ее в доме сильно изменилось. Теперь здесь были новые господа: литератор П. А. Сергеенко и бывший зять Льва Николаевича, муж давно умершей его дочери Марьи Львовны бывший князь Ник[олай] Леон[идович] Оболенский, «спасавшие» и «кормившие» Ясную Поляну. Сергеенко состоял председателем Просветительного общества «Ясная Поляна», на которое возложена была формально органами власти забота об охране бывшего имения и усадьбы Л. Н. Толстого. Оболенский приглашен был на службу в должности управляющего имением председателем общества Сергеенко. Едва ли, однако, коллегия Народного комиссариата земледелия, передавшая обществу «Ясная Поляна» (27 мая 1919 г.) управление толстовским имением и действовавшая с лучшими намерениями, могла предполагать, что со стороны председателя общества может быть проявлено столько неразумия, глупейшего тщеславия и даже корыстолюбия. Сергеенко, а за ним и правая рука его Оболенский, отлично сознавали, что без них, без их выпрашивания в правительственных учреждениях хлеба, продовольствия, обуви и одежды, Ясной Поляне не обойтись, и оттого тон их был властный, самоуверенный и даже высокомерный. Таким тоном особенно отличался когда-то тихий и вкрадчивый П. А. Сергеенко, сделавшийся «калифом на час» и вдруг расцветший во всем своем «великолепии». В качестве самозваного «комиссара» он все держал в своих руках, комната его – бывший кабинет Толстого в 1870-х и 1880-х годах – завалена была продовольствием, обувью, кусками материи и прочими житейскими благами, распределявшимися им среди обитателей дома и Ясной Поляны по своему усмотрению и без всякого контроля.
«Помощники» Сергеенко и Оболенского, трое 17-летних мальчишек, их сыновей и племянников, похаживали по имению с хлыстиками, без толку гоняли лошадей, распоряжались рабочими, покрикивали на мужиков и волочились за девками. Создался довольно сложный административный аппарат для управления остававшимися за Софьей Андреевной 200 десятинами земли, из которых едва ли одна четверть обрабатывалась, тогда как в «доброе, старое время» один малограмотный приказчик отлично вел все «графское» хозяйство на 800 с лишним десятинах.
Целый ряд других отдаленных родственников Толстого, при его жизни даже не бывавших в доме, нашел здесь свой приют, после того как их собственные имения ликвидированы были революцией. Все они ничего не делали, разводили между собой романы, читали и расхищали книги из яснополянской библиотеки, портили мебель и просили кушать, кушать и кушать… И новый Фома Фомич Опискин11, Сергеенко, оказывал им свое благосклонное покровительство и кормил их хлебом, выпрошенным у властей под флагом «спасения Ясной Поляны».
Бедная С. А. Толстая сначала, как мне говорили, протестовала против порядков, заведенных Сергеенко, а потом мало-помалу подчинилась им. Да другого выхода у нее и не было. Обратить внимание властей на создавшееся положение она не догадывалась. Власти лишь гораздо позже пригляделись к тому, что творилось в Ясной Поляне, и, наконец, прикрывши сергеенковскую «лавочку», установили правильное управление домом Л. Толстого