Необходим кое-какой ремонт, солидная чистка? Ну, конечно же, мы все это сделаем для вас. Сочту за особое удовольствие быть вам полезным.
– Не будет ли это слишком обременительно для вас?
– Помилуйте, ведь в моем распоряжении, – продолжал заведующий отделом, – столько-то и столько-то солдат – рабочих, столько-то грузовых машин, столько-то столяров, слесарей, электромонтеров… и т. д., и т. д.
Я сидел и ликовал: как хорошо иногда наткнуться на «почитателя»! Вот бы почаще попадались такие!..
Через несколько дней после этого разговора десяток-другой солдат и мастеров всякого рода с утра появился в доме № 11 на Пречистенке, и работа закипела: из подвала большими корзинами выгребали, выносили и грузили на машину мусор; очищалась уборная и исправлялась канализация; электромонтеры восстанавливали электропроводку; слесаря – замки; маляры размеряли залы и прикидывали, сколько и какой краски понадобится для покраски той или другой комнаты; стекольщики вставляли стекла; печники проверяли дымоходы – и т. д., и т. д.
Не ограничиваясь самым необходимым ремонтом, мой приятель из ремонтно-строительного отдела штаба округа вызвался произвести и внешнюю покраску всего здания, как и железной решетки, окружающей садик на углу владения. Тут встал вопрос о том, в какой именно цвет красить здание. В последний раз оно окрашено было однотонно в белый цвет (при этом условии плохо выделялись колонны и барельефы), но из-под этой, уже послезавшей местами окраски виднелась прежняя, другого цвета, а под слоем этой ранней окраски проступали следы еще более старой, и тоже – иной. Естественно, возник вопрос о том, какого же цвета была первоначальная окраска, употребленная самим строителем здания. Заманчивым казалось, в целях полного восстановления стиля здания, обновить именно эту первоначальную окраску.
Этим вопросом заинтересовались в Отделе по делам музеев. Тогда как раз была эпоха первых радостей и полнокровного увлечения, связанных с реставрацией памятников древней русской иконной живописи: с икон слой за слоем снимались и удалялись позднейшие подмалевки и копоть – и таким образом восстановлялись их первозданные краски и красота. Среди искусствоведов гремели имена И. Э. Грабаря, одного из инициаторов дела восстановления древней иконной живописи, и мастера Г. О. Чирикова, прославившегося аккуратной и точной работой по осуществлению самого процесса очищения поверхности икон от позднейших наслоений.
И. Э. Грабарь являлся постоянным сотрудником отдела, членом коллегии и даже, сколько помню, заместителем Троцкой в качестве заведующей отделом. Он ежедневно по нескольку часов проводил в отделе, летая из одного конца морозовского особняка в другой, во все входя, со всеми перекидываясь оживленными репликами, преподавая директивы Детинову, принимая каких-нибудь иностранцев, интересующихся русским искусством, и т. д., и т. д. Слух о предполагающейся покраске дома «бывшего Станицкой» и о неразрешенной проблеме выбора колера покраски быстро дошел до него. Маленький, коренастый и подвижной «карпаторосс» (фамилия Грабарь – карпаторосского происхождения), с подстриженными рыжеватыми усами и голым черепом, всполошился: «Конечно, надо снять слой за слоем все многолетние наслоения извести и краски, установить первоначальный колер и окрасить стильный особняк в этот колер!..» – Ну, а кто будет наслоения снимать? – «Кто же может сделать это лучше, чем Чириков?! Конечно, надо обратиться к Чирикову!»
Слово Грабаря в отделе – закон. «Подняли» Чирикова. Энергичный Грабарь сам явился с Г. О. Чириковым на двор нашей усадьбы. Они долго в разных местах скребли и подчищали перочинными ножичками наружную стену дома и, наконец, установили, что красить дом необходимо в зеленовато-оливковый цвет, выделив, однако, колонны, барельефы и наличники окон посредством окраски их в белое. Так и решили.
Радуясь новому достижению, я дал соответствующие указания мастерам ремонтно-строительного отделения – и через некоторое время дом наш преобразился: свеженький, чистенький, он выделялся среди обветшавших, замызганных, давно не ремонтировавшихся домов улицы приятным, нарядным зелено-белым пятном.
Разумеется, я горячо поблагодарил Игоря Эммануиловича и его помощника за произведенную ими работу. Добавляю, сильно забегая вперед, что, когда в 1928 году, в год 100-летнего юбилея Толстого, поднялся снова вопрос о наружной окраске здания Толстовского музея, то установлено было, что определение колера первоначальной окраски будто бы сделано было Грабарем и Чириковым ошибочно и на этот раз перекрасили дом в классический оранжево-золотистый тон московского ампира.
Так или иначе, здание обновилось, – совершенно обновилось и приведено было в полный порядок как снаружи, так и внутри. Его узнать было нельзя. Я распорядился даже натереть паркеты, что по тогдашним временам всяческой нужды и нужды в воске уже нелегко было сделать.
Еще до окончания ремонта выехали, наконец, и все прежние обитатели из дома, и он окончательно стал «нашим», домом Толстовского музея.
Не могу не рассказать об одном характерном эпизоде, связанном с отъездом одной случайной обитательницы из обновлявшегося пречистенского особняка. Как-то подхожу я, возвращаясь из деловой поездки по городу, к парадному крыльцу здания. Смотрю – стоит воз, наполовину нагруженный разными вещами, в том числе и картинами из бывшего генч-оглуевского собрания, которых у жильцов оставалось, как я знал, еще довольно много. Оказалось, что как раз уезжают и вывозят свое имущество последние два-три жильца. Порадовался в душе, сие видя. Иду в подъезд – и останавливаюсь, пораженный открывшимся мне зрелищем: хорошенькая дамочка и какой-то незнакомец тянут вместе по полу на веревке взятого с верхней площадки лестницы и привязанного за «беломраморную» шею микеланджеловского «Давида». Давид как раз загремел головой по ступенькам крыльца, когда я собрался было на это крыльцо подняться.
– Здравствуйте, товарищ Б[улгаков]! – весело приветствовала меня дамочка. – Вот мы и уезжаем!
– Какое же право, – воскликнул я, – имеете вы увозить этот бюст? Ведь он вам не принадлежит! Это – высокоценный предмет искусства, который находится на учете в Отделе по делам музеев и охране памятников искусства и старины. (Тут я отчасти присочинил, но только отчасти, поскольку я уже докладывал о бюсте Детинову). Такое произведение не может быть предметом частной собственности. Оно должно найти свое место в одном из музеев. Я прошу вас немедленно отвязать веревку и оставить бюст в покое!
– Как? Что?! Какое вы имеете право?! – всполошилась красавица.
– Да, имею право как сотрудник Отдела по делам музеев. Еще раз прошу, чтобы вы немедленно отвязали веревку. Бюст останется здесь. Я не хочу, чтобы он попал в частные руки и стал предметом спекуляции!
– Спекуляции?! Какой спекуляции?! – взвизгнула дама. – Вы меня оскорбляете! Я протестую.
И она вдруг расплакалась, в то время как товарищ ее хранил полное молчание и не вмешивался в наш спор.
Я не очень тронулся слезами похитительницы бюста, но все же смягчил свой тон и заявил, что у меня вовсе не было намерения оскорблять кого бы то ни было, словами же о спекуляции я хотел только сказать, что спекуляция всегда возможна вокруг столь ценного предмета, как мраморный бюст.
– Повторяю, это бюст находится на учете в Отделе по делам музеев, а так как он вам не принадлежит, то я и не позволю его вывезти отсюда!
Кавалер и дама переглянулись, пошептались и… освободили из петли злополучного «Давида». Не прощаясь со мной, они покинули тамбур подъезда, сели на свой воз с вещами и отъехали со двора, с тем чтобы уже никогда не возвращаться. Бюст был спасен. Помещение Толстовского музея, наконец, освободилось от посторонних квартирантов.
Теперь надо было озаботиться перевозкой всех коллекций и всего имущества Толстовского музея, – копии «Астаповской комнаты» с искусственными стенами – декорациями, мраморных, бронзовых и гипсовых скульптур, картин и рам с фотографиями, мебели, шкафов, витрин, книг, рукописей и т. д., и т. д. – из старого помещения на Поварской улице в новое на Пречистенке. Как поднять все это? Где взять транспорт? Отдел по делам музеев, именно в то тяжелое время, был слабоват по этой части. Заставлять ремонтно-строительное отделение штаба округа проделывать новую и притом совершенно не относящуюся к нему сложную и трудную операцию перевозки было невозможно. Удалось, однако, снова воспользоваться помощью со стороны.
И тут опять не помню, кто именно информировал меня, но только я узнал, что вполне достаточные транспортные средства имеются в распоряжении управления делами Совета народных комиссаров. Управляющим же делами Совнаркома состоял, как мы уже знаем, В. Д. Бонч-Бруевич, человек исключительно доброжелательный и чтущий Толстого.
Решив, что Бонч (как его называли в домах Черткова, Горбунова-Посадова и Страхова) не откажется помочь Толстовскому музею в его нужде, я обратился к нему.
Действительно, едва выслушав меня, В. Д. Бонч-Бруевич тотчас же заявил о своей готовности предоставить в распоряжение Толстовского музея транспорт Совнаркома, – только не грузовые машины, которых было мало и которые были заняты, а лошадей.
– Вам ведь все равно?
– Совершенно все равно!
– Вот и прекрасно!..
И Бонч-Бруевич разъяснил, что я должен отправиться на Поварскую улицу, в дом Государственного коннозаводства (учреждение это, впрочем, в то время носило уже другое название), и там обратиться к заведующему конской базой Совнаркома тов. Струкову, с которым и договориться обо всех подробностях перевозки имущества Толстовского музея в новое помещение. Сам же он обещался предварительно позвонить Струкову по телефону и распорядиться, чтобы тот предоставил в мое распоряжение нужное количество подвод.
Горячо поблагодарив доброго Владимира Дмитриевича, я через день-два отправился к тов. Струкову. Нашел его на заднем дворе прекрасного старинного здания Коннозаводства (ныне в нем помещается Институт мировой литературы при Академии наук СССР и музей А. М. Горького), можно сказать, в «лошадином царстве», среди конюхов, конюшен, стаек, кругов для «проводки» лошадей и т. д. Я уже по фамилии заподозрил в т. Струкове обладателя «голубой крови» (в Тульской губернии были помещики Струковы), – и наружность моего нового знакомого как будто подтвердила это предположение. Высокий, стройный, с длинными, висящими книзу чуть седеющими усами и бритым подбородком, Стру