Н. Д. Бартрам и Т. Г. Трапезников всегда стояли близко к Толстовскому музею и много сделали для него. Н. Г. Машковцев, близко к музею не стоявший, тем не менее делал для него, что мог.
В помещениях отдела и на совещаниях директоров музеев, одно время происходивших регулярно, я встречался со многими выдающимися людьми, такими как, например, с учредителем Академии материальной культуры знаменитым (хотя и запутавшимся в теоретической области) языковедом профессором Н. Я. Марром, с упоминавшимся уже мною академиком С. Ф. Ольденбургом, мягким и приятным человеком, удивлявшим меня, впрочем, тем, что после революции он сменил белый воротничок на черную косоворотку; с учредителем Театрального музея А А. Бахрушиным, сухим и корректным с виду, но энтузиастом душой; известным этнографом В. В. Богдановым, тем самым, с которым в мои студенческие годы свел меня профессор В. Ф. Миллер; с директором Российского Исторического музея Н. М. Щекотовым и многими другими, высокими и сильными духом «фанатиками» своего призвания, – и все они с таким же сочувствием и уважением относились к моему делу, с каким я относился к их делу.
Помню визит, который порадовал меня в новом здании Толстовского музея. Я занят был экспозицией в четвертом, посвященном старости Льва Николаевича, зале музея. Только что поместил в центр главной стены написанную художником Нерадовским копию с малоизвестного, находящегося в Ясной Поляне репинского портрета Толстого, а направо и налево от портрета развесил оригиналы знаменитых пастернаковских иллюстраций к роману «Воскресение».
Посредине зала возвышался на массивном постаменте большой бюст Толстого работы Гинзбурга. Получался уже зародыш какого-то ансамбля. Бюст, портрет и рисунки выглядели импозантно и убедительно на фоне темно-зеленых матовых стен…
Увлеченный работой, я не обратил внимания на звонок в передней и на то, что техническая служащая кого-то впустила в помещение музея.
Вдруг двое граждан, один – высокий, элегантный, с остроконечной седой бородкой и в пышном белом галстуке бантом, другой – маленький, чернявый, еврейского типа, – входят в комнату, где я работал.
– Какой прекрасный зал! – слышу я возглас.
Это были два художника-академика: Л. О. Пастернак и скульптор И. Я. Гинзбург. Нечего и говорить, что я их с почетом встретил, показал весь музей и с величайшим вниманием прислушался к их указаниям и замечаниям, – впрочем, весьма снисходительным. А как дорого было нам троим, хотя и разным людям разных поколений, обменяться при этом полными любви и нежности воспоминаниями о незабвенном, несравненном и навсегда ушедшем от нас Льве Николаевиче!..
С сочувствием следило за тем, как вырастал на Пречистенке обновленный музей, и правление Толстовского общества (впрочем, давно уже не собиравшееся), и, в частности, его председатель Н. В. Давыдов. Последний уже примирился с тем, что музей перешел к советскому государству: чем дальше, тем яснее становилось и для него, что нигде и никогда не было еще правительства, которое с той же щедростью поддерживало бы все научные и художественные учреждения и предприятия, равно как выяснилось, что отныне ни отдельному лицу, ни кружку лиц было бы совершенно не под силу содержание «в частном порядке» целого института.
К сожалению, Николай Васильевич в течение долгих месяцев был прикован к постели тяжелой болезнью и сам не мог посещать пречистенского особняка, но его интересовали все стадии моей работы, так что, навещая его, я должен был обо всем подробно ему рассказывать.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Работа по пересозданию Толстовского музея затянулась, ни много ни мало, на десять месяцев. Она была закончена как раз к 10-й годовщине смерти Л. Н. Толстого, то есть к 20 ноября 1920 года. В этот день и состоялось торжественное открытие музея.
Накануне музей посетил официально, по поручению Отдела по делам музеев, член коллегии отдела Т. Г. Трапезников – с целью проверки, с художественно-декоративной и научной точки зрения, произведенной мною экспозиции. Кроме одного неудачно повешенного портрета, все оказалось в порядке.
Этот канун открытия музея напомнил мне детские впечатления от канунов великих праздников – Рождества или Пасхи. В пустынных нарядных залах музея царил образцовый порядок. Свеженатертые паркеты лоснились. Прекрасные художественные произведения глядели на вас со всех сторон. Косяки дверей прятались под изящными зеленовато-серыми шелковыми портьерами. Прелестная ампирная мебель придавала много уюта помещению. Повсюду пахло хвоей, которой украшены были некоторые уголки музея… Доканчивались последние запоздалые работы… И у меня было торжественное, радостное чувство внутреннего удовлетворения от разрешения большой, трудной задачи.
На следующий день, за час до открытия музея, в кабинете хранителя, на антресолях, состоялось заседание правление Толстовского общества. Увы, на нем председательствовал уже не Н. В. Давыдов, скончавшийся 26 мая 1920 года, а С. Л. Толстой, товарищ председателя общества. Повестка заседания состояла всего из двух пунктов: краткого сообщения моего об окончании работ по переустройству музея и выборов нового председателя общества.
По окончании моего доклада выступил вернувшийся к тому времени из Швейцарии и проживавший в Москве П. И. Бирюков, мой предшественник по должности хранителя музея, едва ли не единственный из стоявших близко к Л. Н. Толстому его единомышленников, которому не «претила», как и мне, работа в Толстовском музее. Преисполненный, как всегда, доброжелательности и благородства, Павел Иванович в торжественной форме отметил исключительный прогресс в деле развития музея и ту долю участия, какой посчастливилось мне содействовать этому прогрессу.
– В самом деле, – говорил Бирюков, – правление заседает сегодня в собственном, прекрасном здании Толстовского музея, вместо тесной квартиры на Поварской улице. Коллекции музея сильно выросли, новая экспозиция очень интересна, приглашены новые сотрудники. Вся работа по перевозке, расширению и полному переустройству музея произведена в сравнительно очень короткий срок и притом произведена Валентином Федоровичем единолично. Он один делал, таким образом, для дела развития музея больше, чем все Толстовское общество в целом!
Да простится мне нескромность, которую я, может быть, проявляю, приводя здесь слова П. И. Бирюкова. Не знаю, чего в них было больше – правды или дружеского преувеличения, но не могу не сознаться, что искренно был тронут ими.
Последовало официальное выражение признательности от имени правления Толстовского общества, после чего поставлен был на обсуждение второй вопрос – об избрании нового председателя общества. К моему и, кажется, всеобщему изумлению, Б. С. Боднарский в горячей речи заявил, что «новым председателем общества, конечно, может быть только В. Ф. Б…». Произошло всеобщее замешательство: как при наличии таких почтенных и естественных кандидатов, как хотя бы два действующие товарища председателя С. Л. Толстой и В. М. Голицын, предлагать в преемники покойного, маститого и заслуженного Н. В. Давыдова – почти юношу, каким, по крайней мере, я сам себя чувствовал!.. Правление было поражено.
С другой стороны, оно, очевидно, учитывало, что выступление Боднарского вытекло как логическое следствие из речи Бирюкова. Положение создалось неловкое.
Успела высказаться по поводу внесенного предложения – очень неопределенно – только А. Л. Толстая. Я поспешил снять свою кандидатуру, предложив, с своей стороны, утвердить в должности председателя С. Л. Толстого. Последний, однако, именно в качестве сына Толстого категорически отказался от поста председателя. Ввиду этого постановили: временно нового председателя не избирать, поручив исполнение его обязанностей С. Л. Толстому, на что последний согласился.
Надо сказать, что это заседание правления Толстовского общества было его последним заседанием. Общество, основанное в 1911 году с целью учреждения Толстовского музея и содержавшее этот музей в течение девяти лет, признало, по-видимому, свою роль законченной и самоликвидировалось. По крайней мере, С. Л. Толстому уже не удалось оживить деятельность общества, да он и не пытался это сделать.
По окончании заседания я пригласил всех членов правления спуститься вниз, в главный зал музея. Зал был уже полон посетителей, узнавших о торжестве из газет, и приглашенных гостей, во главе с заведующей Отделом по делам музеев.
Последовало выступление С. Л. Толстого, как и. о. председателя Толстовского общества, который отметил историческую роль общества, основавшего музей, и выразил удовлетворение, что отныне музей, как учреждение государственное, стал на более прочную и широкую базу.
После Сергея Львовича выступил я, отметив великую заслугу Отдела по делам музеев, предоставившего неограниченные средства на дело воссоздания музея и всемерно содействовавшего этому воссозданию.
Затем под моим руководством присутствующие осмотрели коллекции музея.
С тех пор прошло уже более 45 лет. Музей продолжает находиться все в том же помещении. По-прежнему существует в доме № 21 по ул. Кропоткина несгораемая кладовая для рукописей Л. Н. Толстого. И художественные, и рукописные собрания музея за долгие годы исключительно обогатились, особенно вследствие того, что в год 100-летия со дня рождения Л. Н. Толстого советским правительством отдано было распоряжение о переводе в музей из других музеев и галерей Советского Союза предметов и коллекций, имеющих отношение к Толстому. Развилась, конечно, и экскурсионная, и научная деятельность музея.
Словом, дело Гос. музея Л. Н. Толстого стоит твердо, и, может быть, новым, молодым его сотрудникам и в голову не приходит, какие сложные и трудные моменты подчас переживало в прошлом это учреждение, хранящее славу одного из величайших представителей русской литературы.
10-летие со дня смерти Л. Н. Толстого было отмечено повсюду в Советском Союзе множеством вечеров и лекций. В Москве эти вечера и лекции организованы были, главным образом, Комитетом друзей Л. Н. Толстого по ознаменованию 10-летия со дня его кончины. В состав комитета входил и я. Между прочим, по поручению комитета я вместе в В. А Ждановым посетил А. М. Горького с целью пригласить его выступить на «главном» юбилейном вечере в самый день юбилейной годовщины, 20 ноября. Горький серьезно и приветливо принял нас в скромнейшего вида столовой своей квартиры в Машковом пер. и обещался приехать. (Потом он прислал извинительное письмо, сообщая, что внезапно заболел цингой и что поэтому не сможет принять участие в юбилейном торжестве.)