На гроб возложено было много венков, в том числе венок от советского правительства.
При выносе открытого гроба из Дома союзов на площади стояли шпалерами войска. Софья Григорьевна Кропоткина с дочерью, плача, шли за гробом. Множество народа, в том числе выпущенных на этот день из тюрем анархистов и представителей некоторых других партий, участвовало в похоронной процессии.
Зная, что процессия пойдет по Пречистенке мимо Толстовского музея, мы с Хорошем и Ждановым придумали следующее. С крыши главного фронтона здания музея спустили длинный черный флаг (это был кусок сукна, купленный Ждановым на костюм); внизу, на цоколе, выставили большой меркуровский бюст Толстого, постамент которого был декорирован крепом, а повыше по четырем средним колоннам протянули огромный плакат с крупной выпиской из последнего письма Кропоткина о Толстом:
«Так хотелось бы сообща вспомнить того, кто учил людей любви и братству, кто будил в людях совесть и звал их могучим голосом к построению нового общества на братских и безначальных основах, – того, чьи слова так нужны были бы именно теперь.
От всей души мысленно присоединяюсь к вам, – ко всем тем, кому дорого имя Льва Николаевича.
Кропоткин
20 ноября 1920 года».
Не знаю, произвела ли эта демонстрация особое впечатление, или это вышло бы и без нее, но только процессия остановилась около музея, и по чьему-то предложению участниками ее пропета была «вечная память» Кропоткину и Толстому. Я в это время находился в толпе людей, шедших за гробом, а Хорош, Жданов, Лева Сергеенко (Русланов) и еще несколько человек стояли около постамента с бюстом Толстого на цоколе здания и пели вместе со всеми… Потом, еще более посерьезнев и как бы исполнившись глубокого благоговения от воспоминания о двух великих учителях равенства и братства, огромная толпа грузно зашагала по снегу дальше – к Новодевичьему монастырю.
…Вокруг свежевырытой могилы собрались семейные, друзья, единомышленники почившего, представители правительства, представители III Интернационала, социалистических партий, разных учреждений и организаций. Толпа заполнила все кладбище.
Гроб заколотили, но оставили его на крою могилы, на холмике, образовавшемся от вырытой из могилы земли: должны были начаться речи. И они начались…
Уже смутно представляю себе порядок этих речей. Но помню, что помимо целого ряда анархистов выступали: представитель ЦК Коммунистической партии и советского правительства (пожилой человек в серой бекеше, фамилии которого, к сожалению, не помню), член исполкома III Интернационала брюнет-француз Росмер, член ЦК эсеровской партии Веденяпин, выпущенный, как и анархисты, из тюрьмы для участия в похоронах (меня поразило кроткое выражение его исхудавшего, бледного лица), и другие.
Все ораторы, различаясь, в зависимости от своего мировоззрения, в оттенках своих речей, прославляли Кропоткина и отдавали должное его самоотвержению, его революционным и научным заслугам. Речи политических противников одного из основателей научного анархизма были, как и следовало ожидать, совершенно корректны.
К моему величайшему удивлению, говоривший как раз передо мной представитель петроградских анархистов (фамилии его тоже не помню), принялся в надгробной речи. полемизировать с Кропоткиным. Притворившись непонимающим, он выражал свое «удивление» и «недоумение» по поводу того, что в начале империалистической войны Кропоткин не удержался на антимилитаристической позиции и высказывался за разгром вильгельмовской Германии, а в октябре 1917 года не поддержал великой социалистической революции.
Я видел, как вздрогнула стоявшая рядом со мной вдова Кропоткина. Она даже невольно рванулась было вперед, точно желая заступиться за мужа, но вовремя остановилась. И только из уст ее вместе с рыданьем вырвалось несколько неразборчивых, истерических слов.
Анархисты стояли, насупившись.
«Надо этому петроградцу как-то ответить!» – пронеслось в моей голове.
Слово было предоставлено мне.
– В лице Петра Алексеевича Кропоткина, тело которого мы сегодня провожаем в могилу, – говорил я, – отходит от нас целая эпоха русской жизни – эпоха чистейших революционных мечтаний. В личности покойного более всего поражает нас цельность и чистота: они говорят к нам из этого гроба, они притягивают к нему наши сердца и объединяют нас вокруг него. В лице Кропоткина мы хороним одного из благороднейших защитников человеческой личности, одного из вдохновеннейших певцов свободы!..
Кропоткин был революционером в самом глубоком смысле этого слова. Для него революционное начало было началом освобождающим – освобождающим от всяких пут, связывающих человека. Кропоткин не был сторонником революции во имя революции, и когда человеческая личность приносится в жертву революции, то для Кропоткина, как я его понимаю, революция уже теряет свою ценность.
Вот почему Кропоткин – и пусть это послужит ответом на те недоуменные вопросы, которые здесь раздавались, – не присоединился всей душой к современной революции. Он ведь не был половинчатой натурой. Это была цельная личность, и потому он мог быть только либо всецело на стороне революции, либо предпочесть молчать, как он это и сделал.
Кропоткин был анархист. Следовательно, он отрицал возможность и допустимость, и целесообразность насилия, осуществляемого определенной группой людей с целью навязать законы общежития другим людям, когда это насилие принимает постоянные формы, то есть когда та или иная партийная группа становится правительством. Поэтому, как только в процессе революции появляется организованное насилие в постоянной форме, то есть правительство, так тотчас, в силу убеждений Кропоткина, надо устраивать новую и новую революцию, до тех пор, пока это правительство не исчезнет и пока люди не получат возможности соединиться в свободные коммунальные союзы.
В самом понятии правительства, делающего революцию, для Кропоткина заключается внутренняя ложь, потому что правительство не может делать революции: революция есть движение к освобождению себя от всякого правительства.
Признавая насилие как фактор первого революционного взрыва, в самый момент переворота, назревшего в сознании трудового народа, Кропоткин в то же время верил, что насилие и террор не могут принять постоянных, организованных форм; верил, что по минованию первого страшного момента революционного переворота народ, в силу свойственного ему добродушия и мягкосердечия, даже по отношению к врагам, остывает в чувствах классовой ненависти и мести, – и тогда уже выступают на сцену вожаки, вожди и разжигают эти чувства ненависти и мести…
Таким образом, не из-за целей революции, не из-за ее идеалов, не из-за того, что было в ней прекрасного и высокого, не примкнул Кропоткин к революции, – эти цели и идеалы были у него те же, – он не примкнул к революции из-за ее грехов и ошибок.
Такие люди, такие революционеры, как Кропоткин, спасают саму идею революции, той истинной революции, идеал которой вовсе не в каком-нибудь маленьком мещанском, буржуазном счастье, а во внутренней свободе и непрерывном росте человеческой личности, в освобождении и росте человеческого сознания.
Мы знаем, что в конце своей жизни Кропоткин занимался сочинением о революционной этике15. И мы можем сказать: да, и революция имеет свою этику. И за отступление от этой этики она казнится обнищанием своего внутреннего смысла.
В этом отношении Кропоткин близко соприкасается с другим великим анархистом – Львом Толстым. Как и Толстой, Кропоткин не мог признать, что в общественной деятельности можно руководствоваться правилом «цель оправдывает средства». Он отлично знал, что у тех, кто умеет и не прочь повторять эти слова, «средство» зачастую съедает, заслоняет самую цель, становясь на ее место.
Повторяю: Кропоткин был революционером в самом глубоком смысле этого слова. Это показывают и те слова, которые мы все читали сегодня на плакате, вывешенном на здании Толстовского музея: слова из письма Кропоткина о Толстом, где он отдает все значение тому, кто учил людей любви и братству, кто будил в людях совесть и звал их могучим голосом к построению нового общества на братских и безначальных основах…
Это – уже не голос партийного человека, тут уже не партийность, не та или иная секция той или иной федерации. Тут мы слышим уже голос общечеловеческой мудрости. И поскольку в учении Кропоткина, по существу политическом, мы находим эти элементы общечеловеческого, – мы имеем право, мы с уверенностью можем, мы рады сказать:
Кропоткины не умирают!
Вот приблизительно то, что я сказал. Речь моя понравилась анархистам, во время произнесения ее я часто слышал из их кучки: «правильно! правильно!». Вдова Кропоткина пожала мою руку: вероятно, с души ее свалилось бремя, наваленное неловким или хитроумным петроградским оратором.
Что и говорить, речь – анархическая. Но все-таки эти слова о «мещанском, маленьком буржуазном счастье», которое несет с собою та, другая, не анархическая, а более грубая революция, изобличали в произнесшем их человека, не освободившегося еще от буржуазных шор в своем мышлении. В самом деле, мечтать об «истинной» революции, «идеал которой – во внутренней свободе и непрерывном росте человеческой личности», могут только люди хоть и не богатые, но сытые. А как не стремиться хотя бы к маленькому, мещанскому счастью рядовому рабочему или крестьянину-бедняку, изводящим себя в труде и все же безнадежно бьющимся, как рыба об лед, в величайшей нужде со своими семьями?! Когда желудок пустой, естественно, что хочется прежде всего его наполнить. Вот это и помогает бедняку сделать та, «не настоящая», с точки зрения толстовско-кропоткинского, идеалистического анархизма, «материалистическая», революция.
И массы обойденных судьбой и обездоленных эксплуататорами людей труда будут благодарны этой революции.
Глава 8«Толстовские» организации в провинции
Возникновение провинциальных ОИС. – Кто интересовался Толстым? – Высокий идеализм движения. – Обращение Московского ОИС ко «всем друзьям и единомышленникам». – Организации на Украине и в западном крае: Академия нравственных наук имени Л. Н. Толстого, коммуна в дер. Четверни, целодневное собеседование. – Организации по р. Волге, от Твери до Астрахани: организации молодежи, журнал «Дедушка Лев», «дикие птицы садятся на плечи», трудовые сельскохозяйственные артели, сотрудничество с Внешкольным отделом. – Организации в центральных губерниях вокруг Москвы: библиотека «Любите друг друга», диспуты в рабочем театре, «Кружок любителей литературы», лекции и хор, борьба с предрассудками темных людей, бесплатные обеды в деревне. – Организации на севере и востоке: Раевка. – О смысле нашей работы.