[104], один из городских архитекторов Хамовнического района. Для усадьбы это было лицо совершенно постороннее, получившее разрешение поселиться в доме именно от Хамовнического совета, который, пожалуй, и являлся как раз хозяином толстовской усадьбы, в качестве правопреемника бывшей городской управы, но только, кажется, сам не догадывался об этом. Не догадывался, ибо проявлял полнейшее равнодушие к судьбе усадьбы. Полное равнодушие к этой судьбе проявлял и С. Образованный человек, архитектор, он ничего не предпринял для того, чтобы предотвратить совершавшееся на его глазах разрушение дома, не извещал об этом никого, ни свой совет, ни другие правительственные инстанции. Так же равнодушно наблюдал он, как на соседней, олсуфьевской усадьбе, слившейся с толстовской после исчезновения разделявшего два владения забора, постепенно разбирались и были разобраны на дрова две замечательные, с расписными потолками, старинные ампирные беседки. Об этих беседках самостоятельно вспомнил Отдел по делам музеев и поручил мне, при случае, убедиться, в каком они находятся состоянии, а узнав, что целы лишь остатки одной из них, спешно командировал фотографа, который с этой руины сделал ряд чудесных снимков.
Навестив С. с целью расспросить его о положении на усадьбе, я сообщил ему о намерении Отдела по делам музеев взять в свои руки наблюдение за домом Толстого. С. приветствовал такое намерение и, со своей стороны, предложил помощь Хамовнического совета в деле ремонта дома. Ему, по его словам, легко было, при его связях и знакомствах в совете, побудить его оказать такую помощь. Мы оба признали, впрочем, что, пока усадьба открыта со всех сторон, какой бы то ни было ремонт дома, пожалуй, оказался бы нецелесообразным, потому что все равно части деревянного здания будут снова разбираться на дрова. Единственно, что могло спасти дом, – это сооружение новой ограды по внутренним межам владения взамен разрушенной, но притом – не деревянной ограды, которая, без сомнения, также была бы снова разобрана на дрова, а ограды каменной или, еще лучше, бетонной.
Но… откуда было в то время всеобщей разрухи и нужды в строительных материалах достать бетон для возведения забора длиною в 69 метров?!
С. смеялся:
– Достаньте мне бетон, а я постараюсь получить от Хамовнического Совета рабочих, и мы возведем стену вокруг толстовской усадьбы!
Стали гадать, откуда, в самом деле, можно было бы получить бетон. С. сам разъяснил, что в то время строительное дело в Москве все было централизовано и находилось под непосредственным наблюдением Особого строительного комитета при Совнаркоме, причем ни один советский склад или магазин не смел предоставлять или продавать кому бы то ни было, ни частным лицам или объединениям, ни даже правительственным учреждениям никаких решительно строительных материалов без специального разрешения помянутого Особого комитета. Вещь на первый взгляд представлялась безнадежной, но далее выяснилось, что председателем Особого строительного комитета состоял, по особому назначению Совнаркома, никто иной, как управляющий делами Совнаркома, наш знакомец В. Д. Бонч-Бруевич. Тут уже дело возведения бетонного забора, в целях спасения дома и усадьбы Льва Николаевича Толстого, перестало казаться столь безнадежным.
Нечего и говорить, что скоро я снова был у Владимира Дмитриевича, переговорил с ним, нашел полное понимание и получил разрешение на получение с советских складов необходимого количества бетона. В. Д. Бонч-Бруевич поставил хамовнический дом Л. Н. Толстого в число немногих зданий и сооружений, нуждавшихся в первую очередь в получении строительных материалов, выдал эти материалы и тем помог, буквально, спасти деревянную толстовскую усадьбу.
Замечательно, что много позднее, в 1940-х и 1950-х годах установилось твердое мнение, что все это дело ремонта дома Толстого произведено было по прямому распоряжению В. И. Ленина, который будто бы лично посетил и осмотрел этот выдающийся памятник русской культуры. Что всего удивительнее, то же самое утверждал в своих воспоминаниях и здравствовавший еще в эти годы В. Д. Бонч-Бруевич. Тут мне приходится признать, что, очевидно, он знал то, чего я не знал, потому что ни о посещении В. И. Лениным хамовнического дома Толстого до моего отъезда за границу в 1923 году, ни об его распоряжениях относительно ремонта дома мне лично решительно ничего не было известно. Возможно, что посещение дома вождем российской революции состоялось в мое отсутствие и что В. И. Ленин не был узнан техническими служащими дома-музея. Допускаю, что и распоряжение об отпуске из ограниченных государственных запасов необходимого количества бетона для возведения забора вокруг толстовского владения инспирировано или санкционировано было именно главою Советского правительства, о чем в свое время В. Д. Бонч-Бруевич не счел нужным мне сообщить. Любовь Ленина к Толстому известна, и если именно ему обязан толстовский дом своим сохранением, то и за это советский народ должен быть глубоко признателен великому вождю российской социалистической революции[105].
Конечно, разрешение В. Д. Бонч-Бруевича еще не обозначало непосредственного получения бетона. Между Особым строительным комитетом и складом, выдававшим бетон, оказался еще целый ряд нисходящих бюрократических инстанций со строгими заведующими, невнимательными секретарями, небрежными барышнями-машинистками в кудряшках, и мне пришлось, спускаясь сверху вниз, все эти инстанции обегать, что было довольно утомительно: приходилось стоять в долгих очередях, являться «завтра» и т. п.
В одном учреждении (уже не помню его названия) меня самого приняли за спекулянта.
Стоя перед каким-то секретарем, просматривавшим мои бумаги и мандаты, я вдруг получил вопрос:
– Ваша фамилия Булгаков? Не тот ли вы Булгаков, который состоял при Толстом? Я читал его яснополянский дневник.
Когда же я ответил утвердительно, тов. секретарь покачал сокрушенно головой и не то с грустью, не то с упреком промолвил:
– Так вот вы чем теперь занимаетесь! Бетон добываете…
Я стал объяснять, что бетон мне нужен для благородной задачи реставрации и спасения дома Л. Н. Толстого и что я очень рад, что могу выполнению этой задачи содействовать. Но по глазам «честного советского служащего» я видел, что он продолжает истолковывать себе мое рвение в добывании бетона иначе и что в душе не может не сожалеть о бывшем сотруднике великого человека, спустившемся с высот идеализма, чтобы завязнуть в тенетах торгово-хозяйственной спекуляции.
Когда бетон был, наконец, получен и доставлен на толстовскую усадьбу, С., все медливший, но все подгоняемый мною, испросил, согласно своему обещанию, у Хамовнического Совета несколько рабочих – специалистов по бетонному делу, и постройка забора началась. Она была, в общем, благополучно закончена под наблюдением С. Последний «как-то забыл» только (его слова) своевременно озаботиться шлифовкой поверхности забора, на которой остались «швы» и неровности – следы временного досчатого футляра – формы, заполнявшегося жидкой бетонной массой. Но по тем временам нечего было на это оглядываться. Главная задача была достигнута: дом стоял теперь как в крепости, защищенный со всех сторон от непрошенных нашествий и покушений на его целость. Любопытно, что людьми, привыкшими пересекать усадьбу вместо того, чтобы обходить ее по соседним переулкам, делались еще, в продолжение некоторого времени, попытки перелезать через неожиданно оказавшийся на пути забор, но скоро и эти попытки прекратились.
При помощи плотников и столяров Хамовнического совета С. восстановил и сорванные ставни на доме, колонки беседки, а также основание террасы.
Теперь дом не могли разобрать на дрова, но… его все же могли забрать. Город плохо защищал дом, Отдел по делам музеев формально не имел к нему никакого отношения. Надо было закрепить дом Толстого за отделом.
Мало того, следовало добиться, чтобы и у отдела не могли отобрать этот дом какое-нибудь учреждение или какая-нибудь организация, военные или партийные, борьба с которыми оказалась бы для отдела непосильной. Обсудив этот вопрос с С. А Детиновым, мы решили, что единственно правильным и целесообразным его решением было бы объявление дома, путем издания особого акта центрального правительства, национальной собственностью, покушаться на которую не имели бы права никакое отдельное учреждение, никакая отдельная организация. С. А. Детинов перенес этот вопрос на обсуждение коллегии отдела, и коллегия постановила просить народного комиссара просвещения возбудить в Совнаркоме вопрос об издании специального декрета о национализации дома Л. Н. Толстого в Долгохамовническом пер. Н. И. Троцкая попросила Детинова составить проект декрета, как можно более короткий. Вечно заваленный работой, управдел с той же просьбой обратился ко мне, и я исполнил эту просьбу. Нечего говорить о том, что и «отношение» отдела к наркому просвещения было, как это уже обычно повелось между мною и Детиновым, составлено также мною.
В дальнейшем Наркомпрос пошел навстречу желанию Отдела по делам музеев, утвердил проект декрета и перенес дело в Совнарком, который, со своей стороны, нашел возможным принять предложение Наркомпроса. Таким образом, появился на свет и был распубликован декрет Совета народных комиссаров от 6 апреля 1921 года, гласивший следующее:
«В целях сохранения дома, где жил и работал Лев Николаевич Толстой, Совет народных комиссаров постановил:
«Дом Льва Толстого», № 21 по Хамовническому переулку в Москве, с прилегающим участком земли, постройками и всем инвентарем, объявить государственной собственностью Российской Социалистической Федеративной Советской Республики и передать в ведение Народного комиссариата по просвещению.
Председатель Совета народных комиссаров В. Ульянов (Ленин).
Управляющий делами Совета народных комиссаров
Влад. Бонч-Бруевич»[106]