– Куда же вы это едете? – осведомился он.
Я рассказал ему свою историю. Узнав о требовании железнодорожников, Новиков произнес:
– Погодите, я переговорю с ними!
И, действительно, подошел к группе кондукторов и мастеров, в которой оказались его знакомые, так как и сам он когда-то служил кондуктором на железной дороге, и о чем-то переговорил с ними. Результат этих переговоров оказался чудодейственным: через две-три минуты мне было сообщено, что повреждения в моем вагоне не столь существенны и что вагон отцеплять не будут. Свисток, благодарное пожатие руки «доброму гению» из славной новиковской крестьянской семьи, – и поезд тронулся…
Разумеется, нетрудно было по отъезде догадаться, в чем состояло повреждение оси яснополянского вагона: очевидно, что не столько ось, сколько радетели о ее состоянии нуждались в «смазке». Признаюсь, сначала-то мне это и в голову не пришло!..
Дальше по дороге никаких приключений уже не было, и вещи из хамовнического дома благополучно доехали до Москвы, чтобы занять свои прежние места в том же доме.
Восстановление внутреннего убранства хамовнического дома, в котором я никогда не бывал при жизни Льва Николаевича, не по воспоминанию, а лишь по плану, доставило мне огромное удовольствие: совершенно пустые доселе комнаты, одна за другой и постепенно облекались плотью и кровью.
Вот – разостлан ковер, стали на свои места персидская тахта, изящный стол с мраморной крышкой, кресла, пуфы, поднялись на двери портьеры, – и передо мной – гостиная.
Широкий диван у стены, перпендикулярно к нему поставлен длинный стол под белой скатертью, на столе – самовар, голубые фарфоровые чашки, сахарница, в противоположном углу – овальный стол красного дерева, окруженный креслами, на нем – шахматная доска с расставленными шахматными фигурами, двое бронзовых настенных канделябров со свечами, вдоль стен – стулья красного дерева, и мы – в зале-столовой Толстых.
Две постели окружаются старинными ширмами красного дерева, в простенках между окон вырастает такое же старинное зеркало, розовые портьеры на двух дверях сообщают неожиданный уют комнате, – это – спальня Льва Николаевича и Софьи Андреевны.
Дом оживал.
Помню, первые впечатления от неожиданно воскресшего прежнего вида комнат дома делил со мною тогдашний «комендант» здания Толстовского музея юноша-студент В. А. Жданов, позже кандидат филологических наук и научный сотрудник музея. Как обычно, я почти все делал своими руками и нуждался в minimum’е посторонней помощи. В. А. Жданов и, кажется, еще один служащий музея и оказывали мне эту помощь. Интеллигентный и чуткий юноша восхищался вместе со мною возникавшими перед нами, по мере продвижения нашей работы вперед, картинами постепенно оживавшего и наряжавшегося старого толстовского дома.
Некоторые предметы еще отсутствовали, не были разысканы, не могли быть переданы из Ясной Поляны. Кое-что пришлось заменить копиями. Так, овальный стол красного дерева в зале был получен мною из бывшей квартиры друга семьи Толстых графа Д. А. Олсуфьева в Мерзляковском переулке: квартиру эту долго занимали «товарищество по изучению и распространению творений Л. Н. Толстого» и лично председательница этого товарищества А. Л. Толстая. Потом они отказались от квартиры, и вещи надо было «спасать». Вот я и «спас» стол в хамовнический дом. Рояль для зала подарила семья одного «толстовца», покидавшая Москву[108]…
Ровно через год после открытия Толстовского музея в новом помещении (на Пречистенке), а именно 20 ноября 1921 года, то есть в 11 годовщину смерти Льва Николаевича, торжественно открыт был и «Дом Льва Толстого» на ул. Л. Толстого. В помещении было натоплено, тепло, уютно. Толпы гостей и посетителей переходили из комнаты в комнату, слушали объяснения и с интересом осматривались кругом, знакомясь с обстановкой жилища и с домашним бытом великого человека. Впервые вся Москва, то есть каждый желающий, проникали в запертый и замкнутый до тех пор дом Толстого.
Когда я находился с публикой в бывшей комнате дочерей Льва Николаевича во втором этаже – комнате с очень низким потолком и с осевшей балкой, – Александр Иванович Сумбатов-Южин, директор Государственного академического Малого театра, огляделся вокруг, покачал головой и произнес:
– Как-то, много лет тому назад, встретился я с покойным Дмитрием Васильевичем Григоровичем, писателем. Он мне и говорит: «Знаете, я – только что из дома Льва Николаевича Толстого. Представьте, плясал там с дочерью Льва Николаевича Таней русскую и притом так подпрыгивал, что едва себе голову не проломил о потолок!..» Признаться, я тогда не совсем представил себе, как это так можно было опасаться – в культурном московском доме, при пляске, проломить себе голову, но расспросить Дмитрия Васильевича подробнее не довелось, а потом его рассказ вылетел у меня из головы. Теперь же я понимаю, что он имел в виду. Ведь он был человек огромного роста, и если только он плясал в этой комнате, то, действительно, мог рисковать проломить себе голову – вот об эту балку!..
Рассказ маститого А. И. Сумбатова-Южина мог служить хорошим дополнением к тому, что мне рассказывала еще раньше Татьяна Львовна:
– В комнате наверху, где я жила одно время с Машей, я как-то плясала русскую с писателем Дмитрием Васильевичем Григоровичем, а Сулер (так называли в Ясной Поляне Л. А. Сулержицкого, автора книги «В Америку с духоборцами», впоследствии режиссера Московского Художественного театра) и брат Андрюша играли при этом на балалайках…
Я тут же рассказал Сумбатову о том, что я слышал от Татьяны Львовны, и он был очень доволен, что рассказ его, таким образом, подтвердился и с другой стороны.
С 21 ноября 1921 года дом Л. Н. Толстого в Хамовниках был уже постоянно открыт для публики. Отделом по делам музеев я был назначен хранителем дома, с сохранением за мною и должности заведующего Гос. музеем Л. Н. Толстого, в которой я давно уже был утвержден. Первыми экскурсоводами в доме Л. Толстого были моя жена и ее сестра Екатерина Цубербиллер, позже сотрудница музея Голубкиной. Из людей «посторонних» никто за скромное вознаграждение служить в доме не хотел.
С течением времени удалось найти и вернуть в дом еще целый ряд предметов, крупных и мелких, находившихся в нем при жизни Л. Н. Толстого, и теперь Москву трудно уже представить себе без этого скромного, но всем дорогого памятника: уютного дома автора «Войны и мира» и «Анны Карениной» в тенистом парке на одной из окраин столицы СССР.
С весны 1921 года я поселился в нижнем этаже небольшого двухэтажного флигелька при доме Л. Н. Толстого. Здесь провела первые два года своей жизни моя старшая дочка Танечка, родившаяся 17 мая 1921 года. Летом я, жена и дочка жили не столько в доме, сколько в окружающем его парке, сообщаясь с ним прямо через окно. На холме в глубине парка я отдыхал от городской суетни, мечтал о новой преобразованной жизни родины и о том, как будет счастлива бесконечно любимая дочка в свои зрелые годы. Танечку мы клали голенькую в корзину, ставили среди высокой травы и цветов и грели на солнышке. Позже ее маленькие пухлые ножки семенили по дорожкам парка. В парке, под окном, принимали мы и своих друзей. Завсегдатаями нашей квартиры стали Мотя Хорош и Толя Александров. Последний иной раз проигрывал на рояле целые вечера или даже оставался у нас ночевать, с тем, чтобы, поднявшись на утро, опять усесться за рояль.
Веснами в усадьбе расцветало множество сирени. Выполняя долг хранителя усадьбы, я запрещал злоупотреблять наламыванием сиреневых ветвей. Единственное исключение делалось для младшей дочери Л. Н. Толстого: придя иной раз с своей подругой и секретарем О. В. Рудневой, Александра Львовна, – может быть, вспоминая счастливое детство, – беспечно носилась по аллеям, звонко смеялась («боюсь, чтобы Саша не перестала так смеяться», – вспоминал я слова Льва Николаевича) и уходила, нагруженная огромными охапками больших ветвей с лиловыми и белыми цветочными гроздьями.
Ее я не останавливал. Жалко было останавливать. Где была ее семья? Родители умерли, братья и сестра жили далеко. Ни Ясная Поляна, ни Хамовники им не принадлежали. Распался великий и прекрасный толстовский дом. Пусть же порадуется на цветы из родной усадьбы одна из последних его представительниц.
Конечно, я не мог тогда предвидеть ее судьбы, да и своей собственной. Я думал и надеялся, что долго проживу на улице и в доме Л. Толстого. Планам и мечтам моим, к сожалению, не суждено было осуществиться.
Глава 2Судьба Ясной Поляны
Угроза Ясной Поляне со стороны наступающих деникинских банд. – Идея нейтрализации деревни и имения в дни борьбы. – Обращение Просветительного общества «Ясная Поляна» к правительству с ходатайством о выводе из деревни кавалерийского полка. – Ходатайство удовлетворено. – Назначение дочери Толстого комиссаром Ясной Поляны. – Вопрос о статуте Ясной Поляны в президиуме ВЦИКа. – Участие мое в заседании президиума в качестве представителя Наркомпроса. – Советские деятели: М. И. Калинин, Д. М. Курский, Ю. Стеклов, Кутузов и др. – И. В. Сталин. – М. И. Калинин не позволяет представителям ведомств говорить долее пяти минут. – Постановление о передаче Ясной Поляны в ведение Отдела по делам музеев и охране памятников искусства и старины Наркомпроса.
После моего отъезда из Ясной Поляны в сентябре 1919 года события разыгрывались там следующим образом. Деникин продолжал свое наступление. Можно было ожидать его под Тулой. Поскольку Ясная Поляна находилась как раз на пути к Туле, создавалась угроза, что и она попадет в район военных действий. Ничего доброго от «белогвардейцев» историческая толстовская усадьба ожидать, конечно, не могла. Надо было готовиться к эвакуации людей и ценнейшего имущества из дома Льва Толстого.
Этот вопрос и был поставлен перед старухой Софьей Андреевной Толстой и перед ее дочерью Татьяной Львовной Сухотиной. Но, как мне рассказывали, Софья Андреевна категорически заявила, что Ясную Поляну она не покинет ни при каких условиях: вся ее жизнь связана с Ясной Поляной, в ней она хочет и окончить свои дни. Какие бы неприятности и испытания ни грозили ей от «деникинцев», она готова все перенести, но с места не двинется.