Ах, Александра Львовна, почему вы не остались до конца на этих позициях уважения к авторитету советской власти и лояльного выполнения ее предначертаний?! Вероятно, до сих пор проживали бы вы благополучно на почетном положении в родной Ясной Поляне, вместо того, чтобы, ушедши в политику, оказаться, в конце концов, в грязной яме американского империализма!
М. И. Калинин давал ораторам слово и, держа в руках часы, следил, чтобы каждый из выступавших говорил не больше пяти минут.
Потом стали высказываться члены президиума. Мнения колебались: одни поддерживали предложение о введении единоначалия в дело управления Ясной Поляной, другие оспаривали это предложение. К числу последних принадлежал Сапронов, которому М. И. Калинин как-то особенно вежливо предложил высказаться по обсуждаемому вопросу. Сапронов предлагал музейную часть поручить Наркомпросу, а хозяйственную Наркомзему. Нарком Курский рисовал идиллическую картину будущей Ясной Поляны, окруженной цветущими полями, на которых будут резвиться дети, пастись козы…
М. И. Калинин поддержал мнение о введении единоначалия, «раз уж этого требует и Наркомпрос». В конце концов, мнение это восторжествовало: большинство членов президиума подняло руки за решение, предложенное М. И. Калининым.
Тотчас по окончании баллотировки представителям губисполкома, Наркомпроса и яснополянского музея предложено было покинуть комнату заседания. Президиум ВЦИКа перешел к другим вопросам.
Опубликованный 1 июля 1921 года в «Известиях» декрет президиума ВЦИКа мудро и в окончательной форме определил судьбу Ясной Поляны:
«Усадьба Ясная Поляна, – говорит § 1 этого декрета, – расположенная в Тульской губернии Крапивенского уезда, с домом и его обстановкой, парком, фруктовым садом, лесом, посадками, пахотной, луговой, огородной и неудобной землей и надворными постройками – является национальной собственностью РСФСР».
Согласно § 2 декрета, «заведование и управление Ясной Поляной в целом принадлежит Народному комиссариату просвещения по Отделу по делам музеев и охране памятников искусства и старины (Главмузею)».
Дальше определялся порядок назначения хранителя и перечислялись его права и обязанности.
Декрет давал возможность без препятствий вести большое дело восстановления усадьбы и управления ею, чем и занялась младшая дочь Толстого.
Не останавливаюсь на ее деятельности, поскольку это не относится непосредственно к моим воспоминаниям. Помяну лишь об одной ошибке Александры Львовны, очень характерной для ее предприимчивой, но не всегда осмотрительной натуры.
Приехав в Ясную Поляну в начале 1922 года, я нашел в яснополянском зале, приснопамятном по тихим, интимным вечерам за чаем в присутствии Л. Н. Толстого, большую электрическую люстру, в декадентском стиле, повешенную над столом, посередине комнаты, где раньше ничего не висело. Оказывается, Александра Львовна провела электричество с Косой Горы. Она, как дитя, радовалась люстре в зале, заливавшей всю комнату мертвящим ярким светом, «выволокшим» на обозрение и «разоблачившим» все затемненные, интимные уголки зала и лишавшим этот зал его прежнего уютного, семейственного вида.
Когда я потом, через много лет, уже в отсутствие Александры Львовны, снова попал в яснополянский дом, люстры в зале уже не было. Ее убрали и даже замазали дырочку на потолке, через которую шли провода. Мне оставалось только облегченно вздохнуть.
Глава 3Помгол
1921 год – засуха и голод в Поволжье. – Мысль о привлечении к работе по борьбе с голодом представителей старой кадровой интеллигенции. – Всероссийский комитет помощи голодающим. – Предварительные совещания инициаторов на квартире у проф. С. Н. Прокоповича. – Представители правительства в Помголе. – Первое заседание в доме Московского совета на Тверской. – Заносчивое и лицемерное слово Н. М. Кишкина о «перемирии». – Литературная комиссия Помгола. – Политиканство. – Взыграли контрреволюционные силы: Помгол – это «предпарламент». – Отправлять ли делегацию для сбора средств и денег за границу? – Речь П. Г. Смидовича. – Отклонение рекомендации правительства. – Бесславный конец «Прокукиша» (организации Прокоповича-Кусковой-Кишкина). – Правительственный Помгол. – Мое письмо М. И. Калинину о желательности привлечения в Помгол представителей общественности. – Ответ М. И. Калинина.
В 1921 году разразилось страшное бедствие в Поволжье: голод. Вследствие катастрофической засухи, урожай в Самарской, Саратовской, Царицынской губерниях погиб. Все выгорело. Источники пересохли. Земля давала трещины, глубокие и широкие. Население в панике бежало на запад, а так как железнодорожный транспорт был расстроен и загружен до отказа, то либо ехали на лошадях, либо шли пешком, причем в жару, без запасов, без пищи, и люди, и лошади массами гибли. Возникли эпидемии, сыпной тиф косил безжалостно свои жертвы, страданиям народа, казалось, не было предела. Есть рассказ Александра Яковлева, описывающий паническое, массовое бегство поволжского крестьянства «куда глаза глядят», – найдите, прочитайте этот рассказ и вам станут ясны апокалиптические формы и размеры общенародного бедствия.
Молодое советское государство еще не вышло из периода первоначальных трудностей. Гражданская война только что закончилась. Трех лет не прошло со времени выхода России из мировой войны. Силы народа, казалось, были исчерпаны. Промышленность, транспорт, сельское хозяйство находились в плачевном состоянии. «Общая продукция сельского хозяйства в 1920 году составляла лишь около половины довоенной» («История ВКП(б)», с. 237).
При этом «советское государство вынуждено было брать у крестьянина по продразверстке все излишки для нужд обороны страны. Победа в гражданской войне была бы невозможна без продразверстки, без политики военного коммунизма» (там же, с. 238).
Как и чем можно было помочь голодающим? Само правительство, казалось, сразу не находило ответа на этот вопрос.
И вот тут возникла мысль о привлечении к работе по борьбе с голодом представителей прежней кадровой интеллигенции, стоявшей после революции в стороне от большой общественной работы. Затрудняюсь даже сказать, кому в этом деле принадлежала инициатива: самой интеллигенции или деятелям Коммунистической партии, деятелям правительства? Знаю только, что посредником в переговорах между теми и другими был известный кооперативный деятель Садырин. Я его немного знал, потому что встречал изредка у Н. В. Давыдова: Садырин состоял доцентом и секретарем Правления Народного университета имени Шанявского, между тем как Давыдов являлся председателем правления.
Общественной же ячейкой, откуда направлялись переговоры, был дом публицистки Е. Д. Кусковой и ее мужа проф. С. Н. Прокоповича, бывшего министра продовольствия Временного правительства. Отсюда именно начали сколачивать группу интеллигентов, «готовых пойти» (как это дико звучит теперь!) на совместную с советским правительством работу по борьбе с голодом. В какой-то стадии этого сколачивания получил от Е. Д. Кусковой и автор этих строк предложение посетить ее и войти в предполагаемый Всероссийский Комитет помощи голодающим.
Не помню первой встречи с Кусковой, но зато живо представляю себе обстановку столовой скромной интеллигентской квартиры, где потом происходили собрания инициаторов комитета, а позже – также собрания литературной комиссии этого комитета, в которой я принимал участие.
Квартира Кусковой помещалась в одном из переулков на Арбате. Хорошо ее описал писатель Борис Зайцев в своих воспоминаниях:
«Смесь барства, интеллигентства… Вблизи двухэтажного ее дома – церковка, окно кабинета Прокоповича выходит во двор, где играют детишки, с деревьев листья летят. – угол старой Москвы! Еще Герцены, Хомяковы, Аксаковы жили в этих краях»2.
А теперь здесь в напряженной атмосфере идут переговоры о том, как, на каких условиях могут представители «старой» (да, старой и уже одряхлевшей!) интеллигенции принять участие в проектируемом Всероссийском комитете помощи голодающим. Председатель будет коммунист (им был назначен потом председатель Московского совета рабочих депутатов Д. Б. Каменев, позже изменивший революции), в комитет войдет и еще человек десять коммунистических деятелей, чтобы тем самым заранее рекомендовать дело комитета местным советским властям, но большинство в комитете будет беспартийно-интеллигентское. Комитет получит полную свободу действий. Если он найдет нужным для сбора средств послать делегацию за границу, ему будет предоставлена и эта возможность. Фамилии всех членов Всероссийского комитета помощи голодающим будут (и, действительно, были) распубликованы в «Известиях» и «Правде».
Когда интеллигенты указывали Садырину, что предоставление комитету таких широких прав входит в противоречие с советской конституцией, он отвечал словами одного из ответственных советских деятелей:
– Мы готовы отдать половину этой конституции, только бы справиться с народным бедствием!
«Бывшие люди» ликовали. Вот и они, наконец-то, пригодились. Екатерина Дмитриевна не выходила из состояния ажиотажа.
О ней и о ее единомышленниках очень остроумно выразился В. Г. Чертков, тоже привлеченный в комитет и посетивший одно или два собрания в квартире профессора Прокоповича:
– Кускова встрепенулась, как застоявшаяся полковая лошадь, услыхавшая звук трубы!..
Да, запахло снова «политикой». В том, что старая интеллигенция понадобилась, увидали симптом политический, а преувеличивши значение этого симптома, почувствовали вдруг себя «героями дня».
Во Всероссийский комитет помощи голодающим привлекали представителей общественности, науки и искусства. Среди них находились: бывший председатель 2-й (наиболее радикальной) Государственной думы кадет Ф. А. Головин, бывшие министры Временного правительства Н. М. Кишкин и С. Н. Прокопович, бывший министр финансов царского правительства, уволенный в свое время Николаем II за сочувствие проекту земельной реформы кадетской партии Н. Н. Кутлер, председатель Центросоюза кооператор Коробов, знаменитая революционерка Вера Фигнер, профессора высших учебных заведений Тарасевич, Ясинский, Кондратьев, Дживилегов, Дояренко, Угрюмов, доцент Садырин, писатели Максим Горь