кий, Борис Зайцев, М. Осоргин, П. П. Муратов, Е. Д. Кускова и многие другие, имен которых сейчас уже не припомню. Понадобились комитету также представители свободно-религиозных, внецерковных течений. Тут-то именно приглашены были П. И. Бирюков, В. Г. Чертков и я (в качестве единомышленников Л. Н. Толстого), а также представители сектантства – Тимошенко от евангеликов и Классен от меннонитов. Вошел в комитет и кое-кто из знаменитых артистов: вспоминаются имена Станиславского, Сумбатова-Южина.
Вместе с элементами старой, «цензовой» России членами комитета был назначен ряд выдающихся деятелей правительства и Коммунистической партии: Литвинов, Рыков, Каменев, Луначарский, Красин (бывший посол в Лондоне), Теодорович (заместитель народного комиссара земледелия) и др. Всего в комитете числилось около 65–70 человек.
Первое формальное заседание комитета, под председательством Рыкова, состоялось в белом колонном зале дома совета на Тверской (ныне ул. Горького). На заседании этом Н. М. Кишкин прочел декларацию от имени некоммунистического большинства комитета, – декларацию, главная мысль которой состояла в том, что представители общественности заключают с правительством не мир, а… только перемирие. «Бывшим людям», очевидно, казалось, что у них есть еще в будущем какие-то шансы на борьбу и, может быть, даже на победу или на «почетный мир»!
Хороши были и мы, «религиозники»: слышали эти слова о «перемирии» и, совершенно не вдумываясь в их политический смысл, считали, что все обстоит благополучно, что большевики сошлись с «небольшевиками» на почве служения народу и что из такого содружества, очевидно, ничего плохого для народа и для всех нас выйти не может!.. Между тем нам следовало бы заявить, что мы к «декларации» наших сочленов-политиков не присоединяемся и готовы работать с правительством по борьбе с голодом – на любых условиях. Но такова была наша неопытность в вопросах политики, что мы не подумали даже о столь необходимом шаге!..
Избрали, по заранее условленным кандидатурам, председателем комитета Каменева, его заместителями Прокоповича и Кишкина. Не помню, на этом заседании или на одном из следующих выбрали семичленную делегацию для посещения Западной Европы, а может быть, и Америки, во главе с расфранченным, лысым и усатым Ф. А. Головиным.
Ни с кем не оговариваясь заранее, я попросил слова на первом собрании.
– Комитету придется обращаться к обществу и к разным его слоям, к интеллигенции, к крестьянству, к духовенству, с просьбами и воззваниями о содействии и о пожертвованиях. Желательно было бы поэтому избрать особую комиссию для составления воззваний.
Предложение показалось как будто резонным. Рыков предложил называть имена. Названы были: Кускова, Борис Зайцев, Осоргин, Дживилегов… Кто-то выкрикнул мое имя. Один из правительственных делегатов назвал Луначарского. Так образована была литературная комиссия.
Я сидел и всматривался в лица. Рыков, с худым, желтым, морщинистым лицом многоопытного деятеля, спокойно вел заседание, поглядывая невозмутимо из темных орбит на всех выступавших. Большинство остальных высоких партийцев скромно размещалось по углам зала, в задних рядах. Почти рядом со мной, немного впереди, сидел Л. Б. Красин, первый советский дипломат, которому удалось достичь исключительного успеха: победить, в дипломатической беседе, Ллойд-Джорджа и заставить его признать советское правительство. Сейчас Красин, одетый в изящную визитку, был весь внимание: облокотившись локтем правой руки на спинку стоявшего перед ним стула, устремленный всей фигурой вперед и отставив назад левую ногу, он, казалось, старался не пропустить ни слова и ни полслова из развертывавшейся перед ним сцены встречи недавних политических врагов, сошедшихся, чтобы общими усилиями помочь народу в его беде.
Затем начала развертываться понемногу деятельность комитета.
На предварительные расходы комитетом занята была солидная сумма у правительства. На Собачьей площадке, с Хомяковским домом и с урной на маленькой колонне посредине, снят был просторный одноэтажный особняк, в котором поместилась канцелярия комитета и велись его заседания. Деятельность комитета начиналась как будто под благоприятной звездой.
Интеллигенция, Церковь, организованная кооперация дружно откликнулась на его призывы. Патриарх Тихон опубликовал в собственной информационной газете комитета прекрасное воззвание к православным и духовенству, объявивши сбор пожертвований во всех церквах. Председатель Центросоюза Коробов скупал вагонами картофель в более или менее урожайных местах, чтобы перекинуть его в неурожайные. Всколыхнулось студенчество, пославшее своих представителей на работу в комитет. В литературной комиссии вырабатывались воззвания к разным группам населения. М. Осоргин редактировал еженедельную газету комитета «Помощь», но уже при выпуске первого номера допустил озорную выходку: название газеты набрано было совершенно таким же шрифтом, как наименование «Русских ведомостей», – газеты, недавно закрытой правительством. К чему было в таком деле это озорничанье?!
В небольшом зальце особняка на Собачьей площадке происходили общие собрания комитета, физиономия которых тоже не лишена была своеобразия. Ведущие члены нашей организации Кишкин, задорный и претенциозный старик экономист Прокопович, Кускова и др. пустились в критику правительственных действий по собиранию разверстки, – разверстки, предписания о которой диктовались нуждами Гражданской войны. Это была почва скользкая и совершенно бесплодная, поскольку задача комитета состояла лишь в том, чтобы собрать необходимые средства и продовольствие для помощи голодающему крестьянству. Тон у гг. «бывших людей», которые неожиданно увидели себя снова призванными к жизни и деятельности, все повышался. Как пишет Б. Зайцев в своих воспоминаниях, они, обращаясь к выступавшим с отчетами на заседаниях комитета высшим представителям власти (каким был, в частности, нарком продовольствия Брюханов), с апломбом восклицали:
– А п-па-звольте спросить, милостис-дарь а н-на-каком основании вы изволили обобрать Нижегородскую губернию? А н-не угодно ли вам будет срочно отправить пятьсот вагонов в Самар-р-рскую?..3
Такой тон и такие замашки не могли, конечно, содействовать успеху работы. Между тем, они определенно нравились элементам контрреволюционным, которые с большим вниманием стали присматриваться к деятельности комитета. Комитет стали называть «предпарламентом». Начали распространяться слухи о том, что он может пригодиться большевикам не только для помощи голодающим. Намекали на возможную роль Всероссийского комитета помощи голодающим в качестве «трамплина» к новым порядкам. В этом духе расписалась и заграничная, эмигрантская пресса. И вот неожиданно деятельность комитета стала окрашиваться в политические, контрреволюционные тона. К тому же, перед массами «Прокукиш» (Прокопович-Кускова-Кишкин), как впоследствии прозван был комитет, выступал в качестве «кормильца народа…».
На собрания комитета стало стекаться множество любопытных: они сидели с разинутыми ртами и нетерпеливо ожидали, не выкинет ли наш «предпарламент» какую-нибудь сногсшибательную штуку.
Простительно было для беллетристов вроде Зайцева или для «толстовцев» – Черткова, Бирюкова, меня, грешного, – что мы не замечали того двусмысленного и опасного положения, в которое ставил себя комитет, но как могли недооценивать такое положение наши политики (все эти Прокоповичи, Кусковы, Головины, Кишкины), ума не приложу!
Открытый конфликт с правительственными инстанциями разыгрался из-за вопроса о заграничной делегации. Комитет был уверен, что такая делегация вот-вот выедет в Западную Европу. Все намеченные члены ее готовились к отъезду. Сухопарый, вытянутый, с холодными, жабьими глазами и с закрученными a la Вильгельм II кверху усами Ф. А. Головин ходил, казалось, подымая еще выше, чем раньше, точеный шар своей аристократической головы. И вдруг.
И вдруг получилось извещение, что правительство откладывает отъезд делегации за границу на неопределенное время. Президиум «Прокукиша» вздыбился. Как?! Почему?! На каком основании?!
Основание, по которому действовало правительство, разъяснил на одном из пленарных собраний комитета член президиума ВЦИКа П. Г. Смидович. Средства для помощи голодающим нужно собрать в пределах России. Посылка делегации за границу невозможна по дипломатическим соображениям. Деятельность делегации не может не соприкоснуться с моментами политическими, и тут она неминуемо столкнется с работой наших дипломатических органов, – работой, часто, по необходимости, паутинно-тонкой (выражение Смидовича), – и, возможно, помешает ей. Надо это осознать и отказаться от посылки делегации за границу. Правительство предлагает членам комитета разъехаться по разным областям и руководить на местах работой по организации помощи голодающим.
Комитет не внял внушению Смидовича, настаивая на том, что без посылки делегации за границу невозможно обойтись. (Любопытно, в какой форме стали бы члены делегации, составленной почти сплошь из представителей враждебных советскому правительству партий, призывать Запад на помощь советскому народу?!).
На речь представителя правительства отвечала, от имени комитета, Е. Д. Кускова. Комитет отказывался подчиниться указанию правительства. Помню, Кускова окончила свое выступление словами:
– По крайней мере, что касается меня, то я предпочитаю скорее оказаться в опасном положении, чем в смешном!
Это звучало героично, но помочь фрондирующей организации уже не могло, и в один из ближайших дней она прекратила свое существование.
Надежда правительства на старую интеллигенцию, таким образом, не оправдалась: взявшись за конкретное дело, представители интеллигенции «проговорили» его, не показав себя с деловой стороны на надлежащей высоте.
Как я уже упоминал в рассказе о деятельности царицынских «толстовцев», в России действовал, кроме неудавшегося Всероссийского комитета помощи голодающим, также Комитет имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим. Рамки его работы были во много раз уже, чем те, которые намечал для себя Всероссийский комитет. После ликвидации последнего Толстовский комитет, в котором я числился товарищем председателя (В. Г. Черткова), все же продолжал свою работу.