Кроме того, при ВЦИКе был образован, под председательством М. И. Калинина, правительственный, так называемый Центральный комитет помощи голодающим, на который и пала вся основная работа по привлечению пожертвований и по распределению их среди нуждающихся. В этом именно комитете самоотверженно работал по разборке изъятых церковных ценностей митрополит «Живой церкви»4 Антонин.
Как известно, осуществленная правительством конфискация церковных ценностей вызвала бурный протест со стороны церковников-«тихоновцев». В некоторых местах доходило до попыток физического сопротивления представителям власти, которым поручено было проведение операции по изъятию золотых и серебряных сосудов, иконных риз, крестов и т. д. О Центральном комитете помощи голодающим шептали, что собранные им средства пойдут не на голодающих, а на Красную армию. Это была злостная контрреволюционная клевета, но клевета эта все же могла повредить успеху деятельности комитета и в особенности успеху сбора пожертвований в пользу голодающих.
Желательно было разбить это недоверие к комитету. Мне казалось, что этой задаче могло бы содействовать пополнение комитета беспартийными представителями общественности. Я взял на себя смелость обратиться с особым письмом к председателю комитета М. И. Калинину, рекомендуя ему привлечь в состав комитета «лояльно настроенных по отношению к советской власти общественных деятелей, которые, несмотря ни на какие разногласия с большинством Центрального Комитета помощи голодающим в других вопросах, оказались бы вполне согласными с этим большинством в вопросах помощи голодающим и дали бы свое добровольное согласие на вхождение в ЦК Помгола». Я подчеркивал, что большинство в комитете должно было остаться, разумеется, за представителями правительства, и предлагал свои услуги по привлечению в комитет ряда деятелей, не отказываясь, если понадобится, и сам войти в него.
Письмо это я решил передать М. И. Калинину через моего знакомого, видного члена Коммунистической партии (с 1921 г. члена ее ЦК, позже академика), журналиста Ем. И. Ярославского. Я познакомился с тов. Ярославским на одном из религиозных диспутов, а в 1921 году встретился с ним на собрании единомышленников Л. Н. Толстого в Газетном переулке, проходившем под моим председательством и обсуждавшем меры помощи голодающим. Ярославский потом упомянул об этом собрании в одной из своих статей в «Правде».
Личность Ем. И. Ярославского, его спокойная, чуждая всякой демагогии манера публичных выступлений всегда вызывали мою невольную симпатию. Навестив Емельяна Израилевича на его квартире, на улице Кропоткина, я просил его не отказать передать мое письмо председателю Центрального комитета по оказанию помощи голодающим. Ярославский любезно согласился.
Через несколько дней я получил от него следующее письмо (от 11 апреля 1922 года):
«Тов. Булгакову
Уважаемый товарищ,
Я вчера говорил с Михаилом Ивановичем Калининым по поводу вашего предложения. Принципиально он не возражает. Так как этот вопрос решается не им единолично и так как главное здесь – в политической стороне дела, то он, как я и предвидел, хотел бы иметь более конкретное предложение. Он, правда, не придает такого большого значения вопросу теперь: в главном дело сделано, теперь остается практическое, организационное развертывание работы, реализация.
Я лично думаю так: если исходить только из соображений, что надо уничтожить существующее кое у кого недоброе отношение, недоверие и проч., то это не поможет. Ведь больше всего сопротивляются этому вовсе не те, кто боится обращения ценностей на другие цели, например, на армию, а как раз те, кто охотно отдал бы эти ценности на армию, только не на Красную, а на белую. Их ничто успокоить не может.
С приветом, Ем. Ярославский».
Ем. Ярославский был прав. Больше на своем предложении я уже не настаивал. Думаю, что правительство было разочаровано опытом сотрудничества с представителями старой интеллигенции в рамках общественного Всероссийского комитета помощи голодающим и не желало повторения этого опыта в новом комитете.
Глава 4Из переписки с тов. Ем. Ярославским
Статья Ем. Ярославского в газ. «Правда» о просоветских выступлениях иеромонаха Илиодора. – Прошлое Илиодора. – «Орлы, орлы, орлы!» – Мое письмо к тов. Ярославскому по поводу его статьи. – Кто ценнее: православный монах-фанатик или будящие народное сознание сектанты-рационалисты? – Ответ Ем. Ярославского.
25 мая 1921 года в № 112 газеты «Правда» напечатана была статья Ем. Ярославского об иеромонахе Илиодоре. Иеромонах Илиодор слыл одиозной фигурой даже в эпоху царского самодержавия. Стоя во главе мужского монастыря в г. Царицыне, он всячески поддерживал матерого черносотенца и распутинского ставленника епископа Гермогена царицынского, громил в своих речах Льва Толстого и революцию, затем был смещен за какую-то провинность со своей должности, но отказался подчиниться распоряжению Св. Синода, забаррикадировался в стенах своего монастыря-крепости и некоторое время успешно отражал наскоки губернатора Стремоухова. Говорили, что Илиодора тайно поддерживала царица.
Не знаю и не помню, где этот авантюрист очутился в дни революции, но вот, как явствовало из статьи Ем. Ярославского, он выступил где-то с проповедью в новом духе: прославлял советскую власть, благословлял Толстого, обещаясь как-нибудь приехать в Ясную Поляну, поклониться его праху (как будто Толстой очень нуждался в этом «одолжении»!) и заявлял о себе, как о приверженце революции. «Орлы, орлы, орлы!» – восклицал он по адресу деятелей Коммунистической партии.
Тов. Ярославский с сочувствием отозвался на выступление Илиодора, представив его выразителем «настроений определенной части народных низов» и призывая «чрезвычайно бережно относиться к этому новому явлению».
Мне статья тов. Ярославского не понравилась. Как можно было доверять такому пройдохе и оборотню, бывшему черносотенцу, распутинцу и антисемиту, кстати сказать – провозглашавшему себя ныне «патриархом всея Руси»?! И это – наряду с борьбой власти против религиозных суеверий, с одной стороны, и мерами против представителей рационалистического религиозного сектантства – добролюбовцев, «малеванцев», меннонитов, последователей Толстого, с другой! В Москве перестало действовать Общество истинной свободы в память Л. Н. Толстого, закрылся Объединенный совет религиозных общин и групп, прекратились собрания в Газетном переулке, не работала больше типография Общины-коммуны «Трезвая жизнь» – общины-коммуны, объединявшей главным образом ремесленников, людей труда. Эти люди, без сомнения, заслуживали большего доверия, чем клоун «от религии», насквозь фальшивый и расчетливый, монах-карьерист Илиодор, сегодня расточающий комплименты по адресу революционной власти, а завтра способный так же воскликнуть «Орлы, орлы, орлы!» по адресу ее врагов.
Все это я изложил в резком и откровенном письме, которое отослал Ем. И. Ярославскому.
«…Уважаемый тов. Ярославский, тон мой резок, – писал я в этом письме, – но чувство огорчения за вас, чувство невольного негодования, если хотите, за одного из ответственнейших работников советской власти и РКП, столь мало осведомленного и столь мало считающегося с действительно нарождающимися в народных массах и заслуживающими полного уважения свободно-религиозными течениями и интересами, так велико, что я не мог не излить его в письме на ваше имя.
Я надеюсь, что вы простите мне ту личную обиду, которую я мог вам нанести этим письмом, и попробуете объективно разобраться в положении вещей и дать мне ответ: что ценнее для советской власти – Илиодор и вся вообще, пользующаяся неограниченной свободой собраний, проповеди и культа, Православная Церковь, или же те, гонимые ныне, независимые свободно-религиозные течения, которые так далеко ушли от всяких церквей и культов и которые, во всяком случае, не могут принять на свой счет упрека в затемнении народного сознания?»
И я призывал тов. Ярославского, «вместо того, чтобы забавляться Илиодором, поднять свой голос, где следует, в защиту этих жертв непонимания и скороспелого, «необоснованного», с моей точки зрения, революционного радикализма».
Может быть, Ярославский и не отвечал бы мне, если бы я при этом не переслал ему письма ко мне от одного заключенного в тюрьму юноши-«толстовца» Константина Спицына.
Костя Спицын, который посетил меня в Москве, отказывался по религиозным убеждениям не только от военной службы, но и от всякой «заменяющей ее» работы. Отказывался, например, даже подмести тюремный двор или принять участие в работах по хозяйству. Это был результат какого-то ослепления, непродуманности. Я до сих пор каюсь, что не попытался воздействовать на молодого человека и разъяснить ему, что если он не хочет кому-то, хотя бы и правительству, помогать в дурном, то у него нет никаких оснований отказывать в своей помощи в чем-либо хорошем или безразличном. (Такова моя точка зрения до сих пор.)
Итак, пусть Константин Спицын был неправ, фанатичен, но нельзя было не доверять безусловной искренности этого чистейшего душой, полного одушевления и самоотверженной готовности пострадать за свои убеждения религиозного идеалиста.
«Посмотрите, – писал я Ем. И. Ярославскому о Спицыне, – какое у него настроение, как он страдает, и сравните его положение хотя бы с положением в прошлом тех революционеров-мучеников, которые мужественно страдали за свои убеждения по царским тюрьмам и с которыми, конечно, сталкивались и вы. Сходство окажется полное. И таких много».
Мне кажется, что именно это присовокупленное к моему посланию письмо не могло не произвести впечатления на старого революционера и не могло не побудить его к ответу.
Ответ, глубокий, спокойный, скоро получился.
Привожу здесь полностью этот ответ:
«Москва, 27 июля 1921 года.
Уважаемый Валентин Федорович,
Я давно получил ваше письмо по поводу моей статьи в № 112 «Правды» от 25.V. «Царицынская «Живая церковь». Если я до сих пор не ответил вам, то отнюдь не из невнимательности к вам или желания игнорировать вас или отмалчиваться от неприятных вопросов. Просто большие и более неотступные вопросы, как вопрос о голоде, заполняют все время и не дают остановиться на многом чрезвычайно важном. Если я теперь все же отвечаю на это ваше письмо, то я заранее оговариваюсь, что отнюдь не из желания быть в ваших глазах лучше, оправдаться в чем-либо перед вами и вашими друзьями, ибо никогда я этими соображениями не руководился: в течение 23 лет пребывания в рабочей партии мною руководили гораздо более глубокие интересы, в моих глазах совпадающие с интересами человечества в целом, а отнюдь не узкой группы людей, хотя бы и единомышленников.