Я не упоминал здесь о своем участии в работе Кооперативного товарищества по изучению и распространению творений Л. Н. Толстого. Товарищество это выросло из небольшой группы добровольцев, руководимых проф. А. Е. Грузинским и А. Л. Толстой и занимавшихся разборкой и копированием рукописей Толстого, хранившихся в Московском Румянцевском музее. Это были рукописи, переведенные сюда в 1915 году С. А. Толстой из Российского Исторического музея, после конфликта с его директором кн. Щербатовым. Последний, основываясь на требованиях Черткова и Александры Львовны, объявивших себя, в силу расширительно истолкованного завещания Толстого, собственниками всех решительно рукописей великого писателя, у кого бы и где бы они ни хранились, запретил Софье Андреевне вход в ее хранилище рукописей. После того как дело решено было Сенатом в пользу вдовы Толстого, она перевела все рукописи из Исторического в Румянцевский музей. Впоследствии Софья Андреевна помирилась с Александрой Львовной и, отнюдь не оправдывая созданной ей дочерью и Чертковым репутации злейшей собственницы и человека, способного портить, искажать рукописи своего великого мужа и уничтожать в них отдельные, неблагоприятные для нее места, разрешила той же Александре Львовне и ее кружку работу в созданном ею архиве.
Финансировало эту работу книгоиздательство «Задруга», – кооперативное предприятие, во главе которого стояла группа эн-эсов, то есть членов ничтожной численно леволиберальной партийной организации народных социалистов: Мельгунов, Полнер, Симсон, Кудрявцев, Озерецковский и др. «Задруга», впрочем, издавала отнюдь не только партийную литературу. Ею были опубликованы сочинения Короленко, Веры Фигнер, шлиссельбуржца Морозова, Кропоткина, воспоминания о Толстом Н. В. Давыдова и Д. П. Маковицкого. В 1918 и 1920 годах в издании «Задруги» вышли второе и третье издания моего яснополянского дневника. «Задруга» мечтала также осуществить издание как вновь открытых произведений Л. Н. Толстого, так и полного собрания его сочинений. Пока что литературоведы и переписчицы сидели, в шубах, в нетопленных комнатах Румянцевского музея и усердно переписывали рукописи Толстого.
Надо сказать, что эта группа в значительной степени подготовила материалы, потом использованные для предпринятого Гослитиздатом Полного (Юбилейного) собрания сочинений Л. Н. Толстого, под общей редакцией В. Г. Черткова.
Когда возникло Кооперативное товарищество по изучению и распространению творений Л. Н. Толстого, при нем был образован совет редакторов, в который входил и я. Непосредственной редакционной работой я пока еще не занимался, но должен был посещать заседания совета, посвященные главным образом разным административным вопросам.
Председательницей товарищества состояла А. Л. Толстая (ведь она передала ему часть своих прав как душеприказчицы Толстого), а главную скрипку в нем играл председатель правления изд-ва «Задруга» историк С. П. Мельгунов.
Малосамостоятельная и малообразованная Александра Львовна быстро подпала под влияние Мельгунова (как в 1910 г. она слепо действовала под влиянием Черткова) – и была втянута им в политическое, контрреволюционное предприятие так называемого «Тактического центра». Душу предприятия составляли эн-эсы. Лично я понятия не имел о том, что около Толстовского т-ва и «Задруги» плетется какой-то контрреволюционный заговор: меня в этот заговор не посвящали, считая меня, без сомнения, человеком «неподходящим» для политического действия да к тому же слишком откровенным, «болтливым» (слава Богу, что я таков). Кажется, я уже упоминал о том, что «заговор» был раскрыт, что он разбирался в публичном судебном процессе в большой аудитории Политехнического музея в Москве и что младшая дочь Толстого была при этом осуждена на 10 лет лишения свободы за то, по ее словам, что «ставила самовары» для собиравшихся в ее квартире заговорщиков. Года через полтора Александра Львовна была помилована и отпущена на свободу. Позже она опять вернулась к делам кооперативного товарищества, но нужды в нем уже не было, потому что дело издания Полного собрания сочинений Толстого взял в свои руки Гослитиздат.
В начале июня 1922 года мною, как заведующим музеем Толстого, получено было от Главнауки отношение за № 3476 с предложением представить «мотивированный доклад по вопросу о создании единого Толстовского музея».
Предложение это явилось результатом устных переговоров о расширении музея Толстого, которые я вел, больше в неофициальной обстановке, с заведующим Главнаукой, то есть Главным управлением научных и научно-учебных учреждений, проф. Ив. Ив. Гливенко.
Главнаука создана была в 1921 году, и первым ее председателем состоял личный друг заместителя народного комиссара просвещения проф. М. Н. Покровского Ив. Ив. Гливенко, бывший профессор Киевского университета по кафедре истории всеобщей литературы, автор трудов о Данте, Боккачо, Бомарше. Невысокий, полный, кургузый, с добродушным, опушенным светлой мочальной бородкой лицом, И. И. Гливенко ходил в высоких сапогах, в коротком пальто, с портфелем под мышкой и представлял собою характерную фигуру делового, занятого по двенадцать часов в сутки человека 1920-х годов. Принимая своих многочисленных подчиненных, в том числе академиков и директоров музеев, он был немногословен, но удивительно вежлив, и обычно шел навстречу всем разумным предположениям. К деятелям московских музеев Толстого и Ясной Поляны он относился с особой предупредительностью: ему льстило, что «все те, о ком он читал в воспоминаниях о Толстом, проходят через его кабинет», как говорила мне потом его супруга.
Через И. И. Гливенко я добился того, что при общем сокращении в 1920-х годах штаты музея и дома Толстого остались нетронутыми. Оказал он и ряд других услуг музею Толстого. Посетив однажды дом Л. Н. Толстого в Хамовниках, И. И. Гливенко зашел с сопровождавшим его президентом Академии художественных наук, известным историком литературы и критиком П. С. Коганом, ко мне на квартиру и познакомился с моей женой. После и я познакомился с его семьей и не раз посещал Ивана Ивановича на его квартире. Дружеское расположение симпатичного и высокоинтеллигентного и образованного начальника очень радовало меня.
Отвечая на официальное предложение тов. Гливенко, я подал ему 15 июня 1922 года подробную докладную записку с изложением проекта об объединении всех толстовских коллекций в одном центральном музее. Вопрос шел о перенесении в Москву наиболее ценных экспонатов (картин Репина, Мясоедова и др.) из Петроградского, состоявшего при Академии наук, музея Толстого, из Румянцевского музея в Москве и из рукописного отделения библиотеки Академии наук в Петрограде, куда, между прочим, А. Л. Толстая передала множество рукописей своего отца.
О рукописях я говорил в своей записке, что они находятся вне центра изучения Толстого, образовавшегося в Москве. Относительно работ Репина, хранившихся в Петрограде, представил письмо председателя Толстовского общества в Москве Н. В. Давыдова, который удостоверял, что М. А. Стахович, передавший эти работы в Петроградский музей, поместил их там лишь временно, до того как окончательно сконструируется центральный, Московский музей.
В Румянцевском музее, кроме рукописей, хранились интереснейшие реликвии: венчальные кольца и свечи супругов Толстых, коса Льва Николаевича, его цепь мирового посредника, полученные им подарки, адреса и т. п. По этому поводу я представил документ, заготовленный мною загодя в 1917 году, при жизни С. А. Толстой: это было именно продиктованное мною Софье Андреевне заявление ее о том, что она, жертвовательница, «ничего не имела бы против» того, чтобы внесенные ею в Румянцевский музей предметы и рукописи были впоследствии переведены в Толстовский музей, если в распоряжении музея окажется предоставленное ему городом или государством специальное здание и все необходимые средства для ведения научной и научно-охранной работы. С 1920 года все это в распоряжении музея имелось, так что время казалось созревшим для выполнения пожелания вдовы Толстого.
К тому же упомянутое заявление подкреплено было особым письмом детей Софьи Андреевны, Сергея Львовича и Татьяны Львовны, о том, что они подтверждают заявление матери о ее согласии на перенесение толстовских коллекций из Румянцевского музея в Толстовский и сочувствуют этому перенесению. С глубокой признательностью и умилением вспоминаю о той дружбе и взаимном доверии, которые соединяли меня со старшими сыном и дочерью Льва Николаевича: при наших отношениях мне ничего не стоило получить от них подобную бумагу.
Наконец, я подымал в своей докладной записке заведующему Главнаукой вопрос о том, чтобы картинами, портретами и скульптурными произведениями, имеющими отношение к Л. Н. Толстому, поступились в пользу Толстовского музея другие, центральные музеи и галереи: Третьяковская галерея, Русский музей в Петрограде, Цветковская галерея в Москве и др.
Указывал я и на необходимость предоставления музею Толстого другого, более обширного, чем теперь, и притом каменного здания.
«Осуществление идеи единого, обширного музея Л. Н. Толстого, – писал я, – со всесторонне развитыми отделами искусства, рукописным и библиотечным, обогатило бы Москву и Советский Союз прекрасным, грандиозным и, в сущности, беспримерным учреждением, которое, как культурный и исторический памятник, могло бы по справедливости считаться гордостью страны».
К сожалению, до конца года проект этот не был продвинут в Главнауке, а в 1923 году, покинув Москву, я уже лишился возможности защищать и продвигать его.
Я смог провести до отъезда только перевод из Румянцевского музея если не рукописей, то большинства вещей Л. Н. Толстого в Толстовский музей. Во главе Румянцевского музея стояла в 1923 году интересная личность, именно Анатолий Корнильевич Виноградов, писатель и ученый. Питомец Московского университета, Виноградов, как ученый, работал над произведениями Стендаля, Мериме и Бальзака. Как писатель-беллетрист, он издал несколько исторических романов, из которых наибольшей популярностью пользовался в свое время роман «Три цвета времени». Анатолий Корнильевич был родом крестьянин. Помню, при предварительных встречах он рассказывал мне, как он тоскует по деревне и как во время отпуска летом едет обязательно на родину и вместе с родителями-крестьянами участвует в уборке урожая.