их как Сергей Николаевич, в этом непонятном – все.
Отрицательной чертой ай-тодоро-гаспринского санатория, задуманного, очевидно, как дом отдыха, было отсутствие постоянной медицинской помощи. Врача в случае надобности приходилось приглашать откуда-то со стороны. Благодаря этому не могло быть и целесообразного надзора за режимом отдыхающих. Некоторые из молодых ученых стали увлекаться не только виноградом (это было увлечение общее), но и. выпивкой. Сюда добавился флирт между представителями и представительницами мужской и женской части ученых. Буйное веселье все росло, пока однажды лунной ночью один из двух молодых харьковских доцентов, купаясь в море в нетрезвом состоянии, не заплыл слишком далеко и не утонул. Труп его был прибит волнами к берегу.
Мрачное зрелище представляли похороны несчастного, тем более мрачное, что мысль провожавших обращалась невольно к семье покойного: да, молодой доцент был женат, и в Харькове его – отдохнувшего, выздоровевшего на курорте – ожидала семья, состоявшая из жены и двоих детей.
Только эта смерть и отрезвила несколько оставшихся.
Упомяну вкратце о встрече моей в Крыму – встрече, закончившейся, к сожалению, полным разрывом, – с писателем П. А. Сергеенко. Покинув Ясную Поляну, старик Петр Алексеевич перенес свою сомнительную общественную и «филантропическую» деятельность на юг России.
Не знаю, было ли так тяжело его материальное положение (как будто не должно было быть при наличии у него целого ряда взрослых детей), или уж очень он привык к тому беспечальному и «независимому» положению, какое он создал себе в Ясной Поляне, но только и на юге он возобновил хождение по советским учреждениям и собирание драгоценных продовольственных и промышленных запасов. Спрашивается: для чего? С какой целью? Ведь теперь ему уже нечего было поддерживать, Ясной Поляны при нем не было.
Верно, но… в том-то и заключалась задача изобретательного ума Петра Алексеевича, чтобы создать, а если не создать, то выдумать новый объект помощи и поддержки, новую притягательную точку для привлечения земных благ.
Что же придумал писатель?
В Севастополе проживала когда-то его старшая замужняя дочь. Зять Сергеенко, видный деятель инженерно-морского ведомства К., владел поместительным барским особняком в городе. По революционным законам особняк этот должен был перейти во владение города, но. Петр Алексеевич нашел оригинальный способ удержать особняк в своих руках. Он объявил и доказал местным властям, что в особняке должен быть открыт музей Толстого в память участия писателя, молодым офицером, в обороне Севастополя в 1854–1855 годах. Проект о музее был утвержден, и Сергеенко назначен его директором.
Идея нового музея Толстого на далекой окраине Советского Союза, без каких бы то ни было экспонатов, относящихся к севастопольскому периоду жизни и деятельности писателя, без всякой связи с работниками центральных толстовских учреждений, с музеями в Москве и Петрограде, с Ясной Поляной, со всем кругом родных и друзей Л. Н. Толстого, – идея эта была нелепа и безусловно неосуществима. Да Сергеенко, по-видимому, это и сознавал. Для него главное заключалось, очевидно, в том, чтобы «спасти» особняк дочери от конфискации.
Поселившись в этом особняке, яснополянский «Фома Фомич» преспокойно в нем поживал, отнюдь не спеша приступать к устройству музея. Над подъездом красовалась большая вывеска: «Музей Л. Н. Толстого», а на двери – записка о том, что музей временно закрыт. В передней навалены были запакованные ящики с личным имуществом Сергеенко, пересланные в Севастополь из-под Москвы, и Петр Алексеевич, указывая на них посетителям (и мне в том числе), говорил, что это – экспонаты музея Толстого.
На что же, однако, он жил?
Сергеенко выдвинул на юге идею основания в Гаспре, в доме, где лечился великий Толстой, международной здравницы для писателей. Поистине фантазия этого прожектера была безгранична! В здравницу, по планам и по уверениям Сергеенко, должны были приехать, уже почти приехали (хотя она еще не существовала) писатели – друзья Советского Союза: Ромен Роллан, Анатоль Франс, Бернард Шоу и др. В ней должны были лечиться и отдыхать и выдающиеся советские писатели. И что же? Идейка эта оказалась такой же «дойной коровкой», какой до этого была знаменитая Ясная Поляна. Под несуществующую «международную здравницу» доверчивые и гуманные учреждения молодых советских республик, и российской, и украинской, отпускали и доставляли «писателю» и «другу Толстого» муку, крупы и другие продукты…
Так как Гаспра была занята совсем другим учреждением и в поддержке не нуждалась, то Сергеенко перекинулся на «помощь» проживающим в Крыму и нуждающимся писателям и действительно кое-кому (например, тому же С. Н. Булгакову) помогал в трудные для них дни.
Делал он это в частном, личном порядке, никого не привлекая к участию в распоряжении полученными им от правительственных органов ресурсами и никому, ни правительству, ни обществу, не представляя никаких отчетов в своей деятельности. Естественно, что каждый мог обвинить его в недобросовестности. И действительно, на юге, как я убедился, ходила масса компрометирующих Сергеенко рассказов и анекдотов, которые я слушал с возмущением, но которых, однако, передавать здесь не буду, потому что не знаю, что в них правда и что ложь. Могу только упомянуть о поездке нашего прожектера в Турцию для обмена полученных им от советских органов основных и серьезных родов продовольствия (муки, круп на экзотические восточные сласти и лакомства, халву, рахат-лукум, маслины и пр.). В муке и крупах, по-видимому, в то время нуждались в Турции – рахат-лукум, халва и маслины дороги были в России: предстояла возможность крупной спекуляции.
О факте поездки в Турцию я узнал от самого Сергеенко: он все рассказывал о любезности принимавшего его «русского посла» Чарыкова. Опять-таки опускаю подробности, то комические, то трагикомические, о приключениях Петра Алексеевича к Константинополе. Я слышал эти подробности не от него, а от других, и допускаю, что тут многое могло быть выдумано врагами писателя.
Меня все спрашивали, какие именно толстовские организации стоят за Сергеенко и насколько серьезно контролируют они его деятельность. Так как я состоял членом всех толстовских организаций, то я мог с чистой совестью отвечать, что организации эти понятия не имеют о деятельности предприимчивого литератора на юге. Это повергало спрашивавших в изумление: Сергеенко будто бы везде повторял, что он действует от имени «друзей Толстого».
При моем вторичном посещении Севастополя, на обратном пути в Москву, П. А. Сергеенко разыскал меня в гостинице-базе ЦеКУБУ, уговорил отправиться с ним посмотреть здание будущего «музея Толстого» с нераскупоренными ящиками в передней и пригласил на более поздний час обедать.
– Вы любите маслины? У меня есть чудные маслины!..
Я имел слабость принять приглашение, но потом, оставшись один и обдумав положение, решил отказаться от него и прямо высказать Сергеенко причину своего отказа: недоверие к его деятельности.
Сделал я это не лично, а в письме, отосланном в «музей Толстого» с нарочным. Кончалось мое письмо заявлением, что я не умолчу о действиях Сергеенко и в Москве. Как ни интересовала меня раньше занятная фигура П. А. Сергеенко, как ни благодарен я был ему за дружеское отношение ко мне в прошлом, как ни ценил его старую книгу «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой»7, с каким уважением ни относился к его талантливому сыну Льву Русланову, я все же не мог равнодушно и безразлично относиться к проделкам старого литератора на юге, компрометировавшим если не Толстого, то тех, кто любил Толстого, кто не был равнодушен к его моральному авторитету, кто звал людей на путь Толстого.
Сергеенко, жалкий и растерянный, приходил объясняться. Он прихватил с собой своего «подопечного», старика-журналиста А. М. Хирьякова, знакомого Толстого и друга Черткова, предоставивши Хирьякову роль защитника. Хирьяков упрекал меня за резкость моего письма к Сергеенко, однако оба они не сказали ничего в опровержение тех обвинений, которые были Сергеенко предъявлены. Должно быть, и сказать-то было нечего.
Объяснение не дало никаких результатов: я не изменил своего мнения о деятельности Сергеенко и обедать к нему не пошел, как мне ни горько было, что старая «дружба» заканчивается откровенным разрывом.
По приезде в Москву я рассказал друзьям о спекуляциях Сергеенко и о впечатлении, производимом им в Крыму. Решение было, что обличать Сергеенко мы не можем, но откреститься от него, как от деятеля, должны.
В результате составлено было и разослано в московские и крымские газеты «письмо в редакцию» приблизительно такого содержания:
«Представители нижепоименованных организаций и учреждений заявляют, что к деятельности литератора П. А. Сергеенко, связываемой им с именем Л. Н. Толстого, организации эти не имеют никакого отношения».
Далее следовали подписи представителей Толстовского общества, музея Л. Н. Толстого, Общества истинной свободы в память Л. Н. Толстого и Кооперативного товарищества по изучению и распространению творений Л. Н. Толстого (кроме моей, тут были подписи С. Л. Толстого, Н. Н. Апостолова и др.).
Письмо было напечатано, хоть не везде.
После того я уже ничего не слыхал о деятельности П. А. Сергеенко в Крыму.
Глава 7Вольное содружество духовных течений
Идея объединения свободно-религиозных и духовных течений. – Призыв к веротерпимости. – Вольное содружество духовных течений. – Собрания для взаимного ознакомления с различными мировоззрениями. – Прения уничтожаются. – В. Г. Чертков: «дайте хоть пять минут для возражений!» – Доклады антропософов, персов-бэхаистов и др. – Глубокое впечатление от дружеских, полных взаимного уважения и внимания встреч с инакомыслящими. – Афганский посол в музее Л. Н. Толстого. – Выступление на диспуте «живоцерковников». – Почему аплодировал мне старозаветный «батюшка»?