В конце 1922 года я выдвинул среди друзей новую идею: объединения разных духовных и религиозных течений, сходных по общей, преследуемой ими цели – достижения всеобщего братства и равенства, хотя бы, при этом, и различающихся в подробностях своих учений.
«Порознь мы все слабы и не можем добиться серьезного влияния в обществе. Объединившись, мы сможем оказывать такое влияние на развитие и личных, и общественных отношений», – доказывал я.
Сближение и объединение должно происходить не только на московской, русской, но и на международной почве, во всемирном масштабе. Какие группы и организации могли бы осуществить такое единение (чтобы не говорить об окончательном объединении)? Те, что, задумываясь об общественном прогрессе, во главу угла ставят духовное возрождение общества, а не только внешнюю перемену формы общественной и государственной жизни. Я проектировал поэтому называть новую организацию «Всемирный союз духовного возрождения». Предполагаемый устав союза я сочинял, сидя на земляном холмике в парке при хамовническом доме Л. Н. Толстого в Москве. Мне мерещилось уже что-то вроде новой всемирной религии, объединяющей всех стремящихся к обновлению общественных отношений и понимающих, что оно невозможно без духовного возрождения всех и каждого. Только к толстовскому принципу «нравственного самосовершенствования» должны были быть прибавлены и объединенные общие усилия в служении людям в каком-либо практическом деле, – у нас в России в данное время – в помощи голодающим, например. «Непременно, – думал и говорил я, – к целям духовным должны быть добавлены и внешние, практические усилия по достижению лучшей общей жизни. Вера без дел мертва».
Во взаимных отношениях разных религиозных и духовных течений должна обязательно пестоваться духовная терпимость. Каждый из нас по собственному опыту знает, с какими трудностями и духовными страданиями складывается подчас то или иное миросозерцание. Поэтому, защищая и оберегая свое миросозерцание, надо уважать внутреннюю свободу другого человека и его, выработанное им при других, особых условиях, воззрение на жизнь. При таком взаимном внимании и взаимной терпимости гораздо больше шансов на какое-то духовное взаимодействие и сближение, чем при полном отчуждении и вражде. Сближение же такое является прямым долгом религиозных людей. Естественны споры и вражда в политике, когда люди делят что-то материальное, но для чего они в духовной и религиозной области? Не ослабляют ли они нас напрасно? Не обличают ли каждого из нас в лицемерии и… нерелигиозности?
Вероятно, все эти мысли и стремления к созданию новой организации, объединяющей религиозные течения, явились следствием инстинктивно сознававшегося мною сиротства религиозных людей в разбеге революции. Сближаясь и опираясь друг на друга, мы должны будем чувствовать себя увереннее. И сможем побороть старое зло, старый парадокс: люди, верящие в единого Бога и в сыновность Богу человека, живут как кошка с собакой и в старые времена даже казнили и жгли друг друга за разногласия в вере. Вместо света, которого можно было ждать от них, распространяли мрак вокруг себя.
Собравши частное совещание ближайших друзей, я поделился с ними мыслью о «Всемирном союзе духовного возрождения». Идея показалась и неясной, и рискованной, и слишком смелой. Говорили, что обстановка проведению ее в жизнь не благоприятствует. Но некоторые – как, например, И. И. Горбунов-Посадов, М. О. Хорош и др. – увлеклись этой идеей вслед за мной. Решено было приступить к ее осуществлению.
Руководствуясь личными связями и знакомствами, мы пригласили на предварительное совещание, кроме единомышленников Л. Н. Толстого, также представителей других течений и организации: теософов, антропософов, религиозных анархистов и т. д. Мысль о стремлении к сближению и единению между группами, доселе друг другу чуждыми и даже враждебными, понравилась. «Дошел» до сердца наших «контрагентов» и призыв ко взаимной терпимости. Все, конечно, понимали, что нелегко для каждого из нас отказаться от своих взглядов, и решили с самого начала, что призывать к этому никого не следует. Признано было, что надо пройти первую ступень: взаимного ознакомления с основами веры и убеждений каждой из входящих в наш кружок групп, без попытки прямой и навязчивой пропаганды тех или иных взглядов.
Как этого достигнуть практически? Очень просто. Пусть каждое из очередных наших собраний посвящается мировоззрению одной какой-либо группы, причем докладчиком должен обязательно выступать представитель этой группы. Остальным участникам собрания должно быть предоставлено право ставить докладчику вопросы, на которые он тотчас ответит. Но прения в собственном смысле упраздняются. Таким образом, никто никогда не сможет нанести оскорбления чужой вере, а если бы и проявилась попытка полемики или даже острой полемики в форме вопроса, то все же докладчик сможет и тут выяснить недоразумения, осветить положение наилучшим образом со своей точки зрения и, таким образом, поставить полемиста на место.
По окончании беседы должны были читаться на собраниях отрывки из величайших произведений мировой религиозной литературы или исполняться музыкальные произведения религиозного характера. Программу их составляет опять-таки та группа или то течение, чей представитель выступает в данный вечер докладчиком.
Все это было принято единогласно. Только В. Г. Чертков, избранный вместе с И. И. Горбуновым-Посадовым и со мною в совет новой организации от Общества истинной свободы в память Л. Н. Толстого, упорно добивался, чтобы организация не отказывалась от прений на своих собраниях: пусть дается хоть пять минут для возражения! Смысла собрания мирного, дружественного, неполемического он никак не мог усвоить.
– Помилуй, – говорил он мне в домашней беседе, – встанет какой-нибудь теософ или антропософ и начнет нести свою чепуху, а я должен буду слушать и не иметь права ему возразить! Это совершенно невозможно!
Но я только улыбался в ответ, как улыбались на учредительном собрании все его участники, единогласно отвергнувшие требование Черткова. Вся прелесть, все своеобразие и новизна наших собраний в том-то и должны были заключаться, что мы никого на них не заманивали только для того, чтобы его отшлепать, что мы отказывались от духа полемики и доверялись Высшей Воле, которая должна была доделать то, что не доделают люди, и привести нас к истине и без полемики.
Будучи не удовлетворен таким решением, В. Г. Чертков скоро перестал посещать наши собрания.
Название нашего кружка принято было другое, не то, которое я предлагал, а именно: Вольное содружество духовных течений. Такое название удовлетворило всех и никому не препятствовало в возможности вступления в новую организацию.
Помимо религиозных собраний, содружество решило организованным образом принять участие в деле помощи голодающим. Издано было обращение его ко всем религиозным людям, составленное мною и отредактированное на заседании совета. К сожалению, ни одного экземпляра этого обращения у меня не сохранилось.
С самого начала положено было, что содружество будет действовать совершенно открыто и легально. Поэтому, на основании новых предписаний, подано было в надлежащие инстанции заявление с просьбой о легализации содружества.
Помню первое общее собрание членов содружества. Состоялось оно в чудном большом зале музея Л. Н. Толстого (тогда как все предварительные собрания и совещания происходили в моем кабинете в том же музее). Зал был освобожден от витрин, но стены оставались украшенными изображениями Толстого. Большая статуя Льва Николаевича – выступившего невольно как бы покровителем порыва религиозных людей к единству – возвышалась над местами президиума. Ряды кресел и стульев обратили музейный зал в аудиторию. Красивая ампирная люстра горела, спускаясь посреди зала с расписного потолка. Мы были почти как в храме, но только в храме свободном, неконфессиональном. Общее настроение было высокое и торжественное.
С докладом о своем мировоззрении выступала член Антропософического общества Вера Оскаровна Анисимова, человек исключительного ума и образованности. Вести собрание должен был также антропософ, но антропософы сами просили меня взять это дело на себя, поскольку я вел и все предварительные наши совещания. Доверие их было дорого мне, само являясь доказательством зарождающегося между различными духовными группами сближения.
Доклад прошел очень хорошо. Мы впервые узнали об основных принципах антропософического учения, созданного в основном Рудольфом Штейнером, швейцарским философом.
Антропософия представилась мне вариантом религии человекобожества, основанной когда-то Огюстом Контом. Антропософы преклонялись перед великими людьми, перед той ступенью духовной жизни, которой достигали Гете, Сократ, Толстой. Поскольку величие человека являлось для них своего рода идеалом, они и сами проводили большую работу самосовершенствования, самообразования и казались людьми, подымающимися над общим уровнем… Впрочем, это отнюдь не изложение глубокого и содержательного доклада Абрамовой, а лишь мое впечатление от доктрины и людей, ее проповедовавших. Из наполненного разнообразной по составу публикой зала (тут находились, между прочим, и православный священник – бывший «толстовец» Толя Радынский, и еврейский раввин) последовали вопросы, корректные, но не пустые. Так, Сережа Булыгин спросил об отношении антропософов к войне. В. О. Анисимова всем отвечала. Взаимного уважения никто не нарушил. Ни одного диссонанса не прозвучало на этом, смею сказать, беспримерном вечере, где представители разных духовных течений смиренно учились друг у друга, обмениваясь своим религиозным опытом. Казалось, что Бог, не отпугнутый враждой и нетерпимостью, и на самом деле присутствовал среди нас.
Антропософы были моей главной опорой в деле ведения Вольного содружества. Среди этих достойных людей, кроме Анисимовой, выделились доцент М. П. Столяров и «гарант» антропософической группы в Москве, з