– Прогрессивный паралич?!
– Да. Прогрессивный паралич. Вот – болезнь Черткова! Все симптомы этой болезни я наблюдал у него при наступлении периодов «возбуждения». Прогрессивный паралич! Это я говорю тебе как врач.
– Позволь, но ведь припадки психического расстройства повторяются у Черткова только время от времени, а потом проходят.
– Это ничего не значит. Чертков – очень сильная личность. Необыкновенная, в известном смысле гениальная личность. Как человек исключительно сильной воли, с сильным стремлением к нравственному совершенствованию, он усилием своей воли, духовным путем победил и приостановил в себе, задержал на какой-то ступени развитие этой страшной болезни. Это было вполне возможно для него! И, однако, яд болезни остался в его организме, – отсюда – и ее рецидивы. Повторяю тебе, все симптомы заболеваний Черткова – это симптомы прогрессивного паралича. И еще неизвестно: может быть, эта болезнь разовьется в нем дальше. Но, может быть, она останется до конца в той стадии, на которой он задержал ее.
Так судил о болезни Черткова единственный врач, и притом друг его семьи, с которым я по этому поводу беседовал.
Разговор со Шкарваном в свое время очень меня озадачил. Наличие какой-то грозной правды чувствовалось в диагнозе врача-словака, хотя, конечно, входить в научное рассмотрение этого диагноза я не мог.
О шкарванском диагнозе я снова вспомнил, когда в июле 1932 года получил из Москвы, от одного из наиболее близко стоящих к В. Г. Черткову лиц, проживавших с ним под одной кровлей, письмо следующего содержания:
«…Владимир Григорьевич напугал нас на этой неделе. У него, как это и раньше бывало, от жары и некоторых неприятностей, о которых не могу писать, наступила бессонница и возбужденное состояние, которое перешло в некоторое ненормальное состояние. Он стал заговариваться и воображать, что его кто-то загипнотизировал, или еще какую-нибудь чепуху. Потом наступали минуты вполне ясной мысли. Ночью он вслух молился, часто говорил о смерти, проводил различие между духовным началом и телесным, говоря, что то духовное, что в нем есть, будет жить вечно, а тело умрет. С друзьями-докторами шутил, но не слушался их, одного назвал «хитрецом» и просил его уйти, но потом попросил его вернуться и просил у него прощения за оскорбление.
Никаких лекарств не принимал. Позавчера наступил перелом к лучшему. После трех совершенно бессонных ночей заснул и сейчас спит хорошо и уже со вчерашнего дня диктует письма и вообще вернулся к своей нормальной деятельности, хотя еще очень слаб» (письмо написано 18 июня 1932 года).
Я не видал Черткова с 1923 года и не знал, повторяются ли у него припадки «возбуждения». И вот передо мной была полная картина его прежней болезни. Болезнь эта, оказывается, еще не была «преодолена» другом Л. Н. Толстого.
Увы, ему, по-видимому, так и не удалось «победить и задержать» в себе развитие этой болезни: В. Г. Чертков скончался в одном из предместий Москвы 9 ноября 1936 года от последствий паралича, в котором он пролежал – между прочим, лишившись совершенно способности речи – несколько месяцев перед своей кончиной.
Кончая этот неожиданный экскурс в сферу медицины, скажу одно: как бы ни называлась психическая болезнь, которой страдал покойный В. Г. Чертков, это, во-первых, была так-таки психическая болезнь (припомним себе теперь замечание проф. В. Лазурского о болезненном выражении глаз и облика Черткова), а во-вторых, болезнь эта была достаточно серьезна и зачастую накладывала отпечаток на целый ряд действий Черткова, иногда действий весьма ответственного характера.
Да, казалось бы: какое нам дело до болезни частного лица? И какое мы имеем право разбираться в болезненном состоянии В. Г. Черткова? Но стоит припомнить, какую огромную роль играл Чертков в событиях последних лет и самого последнего года жизни Л. Н. Толстого, чтобы интерес к личности друга Льва Николаевича и к его душевным особенностям получил тотчас же полное оправдание.
Не знаю, был ли болен Чертков прогрессивным параличом или нет, но знаю и убежден, что его ненормальные психические состояния, к какой бы категории психических заболеваний они ни относились, неоднократно владели им в период ссоры и активной борьбы с С. А. Толстой из-за любви, дружбы и из-за литературного наследства Л. Н. Толстого. Так, в состоянии «возбуждения» находился Чертков, когда он отклонил мое посольство о возвращении дневников Софье Андреевне и высунул мне язык. В состоянии «возбуждения» находился он, когда с крыльца троекратно «благословлял» Александру Львовну возвращаемыми дневниками. В состоянии «возбуждения» кидал Софье Андреевне оскорбительные выражения, обвинял ее в лицо в том, что она «занимается убийством своего мужа» и т. д.
Что касается самого момента ухода Льва Николаевича из Ясной Поляны, то, помню, мне рассказывал проживавший в доме Черткова молодой «толстовец» Федор Перевозников о том, в каких выражениях В. Г. Чертков утром 28 октября делился с ним своей радостью по поводу совершившегося:
– Это хорошо, это очень хорошо! Подумай, ведь теперь все газеты начнут писать о бегстве Льва Николаевича из своего дома!..
Простодушный, но не глупый «толстовец», занесший, по его словам, это заявление Черткова в свои записки, был глубоко им поражен. Не менее поражен был и я рассказом приятеля. Нужно ли говорить, что и тут мы наверняка имеем дело с этим пресловутым «возбуждением» Владимира Григорьевича?
Помню также возвращение В. Г. Черткова из Астапова, на другой день по кончине Льва Николаевича. К этому моменту в Телятинки уже съехалось отовсюду много людей, близких покойному. Все старые друзья Льва Николаевича были тут, даже такие редко показывавшиеся в Ясной Поляне, далеко жившие и занятые, как М. С. Дудченко из Полтавской губернии, В. И. Скороходов с Кавказа, Владимир Александрович Шейерман (знаменитый тем, что, будучи помещиком, раздал всю свою землю крестьянам) и другие. Я был среди них. Все собрались в зале-столовой. Ждали приезда Владимира Григорьевича. Ждали, что услышат от него проникновенный рассказ о последних минутах учителя или слово ободрения, духовного поучения, единения в скорби и в вере… Но ничего этого не случилось.
С озабоченной, возбужденной, помятой от бессонницы физиономией, не останавливаясь, ни на кого не глядя и почти не кивнув головой, Владимир Григорьевич торопливо прошел мимо собравшихся к себе в комнату, откуда так и не показался гостям.
Как-то не «по-человечески», не «по-христиански», не «по-толстовски» это было. И можно было бы, разумеется, прекрасно объяснить это – стремлением Черткова отдохнуть физически и душевно от пережитого, уйти от всех людей, сосредоточиться, если бы. непосредственно вслед за тем он не отправился в Ясную Поляну, чтобы до приезда из Астапова хозяйки, Софьи Андреевны Толстой, успеть принять участие в обыске кабинета Льва Николаевича, с целью «спасти» от рук «корыстной» фурии – жены покойного нескольких лишних клочков бумаги с его драгоценным почерком. Я случайно заглянул в опустелую рабочую комнату великого покойника во время обыска. Высокий, грузный, представительный гражданин, с одутловатыми щеками и с орлиным носом, в длинном пальто, озабоченно взлезал на стулья, шарил по полкам. Что это было, как не болезнь?! Ведь точно так же вынуждала болезнь и жену Льва Николаевича к такого же рода поступкам, за которые потом ее обвиняли не в меру строгие ревнители «толстовского» благочестия.
Итак, частный и неинтересный как будто для истории вопрос о душевной болезни В. Г. Черткова на самом деле стоит трагичнее, чем это кажется с первого взгляда. Болезнь Софьи Андреевны – болезнь Черткова – смерть Толстого, – вот неразрывные звенья одной и той же цепи событий.
Мы – наблюдатели, мы – посторонние, но мы за голову хватаемся, когда более углубленное, точное и беспристрастное исследование обстановки и причин ухода и смерти Л. Н. Толстого невольно приводит нас к необходимости согласиться с выраженным в несколько парадоксальной и резкой форме, но примечательным выводом, сделанным для себя из размышлений на ту же тему старым последователем Льва Николаевича и другом семьи Толстых – Александром Никифоровичем Дунаевым:
– Трагедия Толстого состояла в том, что он оказался между маньяком и истеричкой!
«Неужто правда?! – спрашиваем мы себя и, по воле или против воли, отвечаем: – да, правда».
О мнимой или действительной «паранойе» С. А. Толстой, о приезде в Ясную Поляну невропатолога Россолимо и т. д. знают все. Во всех рассказах и воспоминаниях о 1910 годе об этом упоминается. Но о прогрессивном параличе В. Г. Черткова и о его болезни вообще нет и не было никогда ни одного упоминания[63] в печати и во всей мемуарной литературе о Толстом. Конечно, широкие круги ничего не знали о болезни Черткова. Не знал о ней, по-видимому, и Л. Н. Толстой[64]. И это немудрено: ведь Чертков никогда с ним подолгу не жил, семья больного молчала, а из общих друзей заговорить на эту тему с Толстым никто не решился. Софья Андреевна чувствовала какую-то муть, какой-то яд и какую-то темную силу в личности и внутреннем существе В. Г. Черткова, но она, как и сестра Льва Николаевича – монахиня, терялась и не могла найти этому никакого другого объяснения, кроме того, что Чертков был демонической натурой, орудием в руках дьявола.
– Недаром у него и фамилия такая: «Черт» – чёрт, – Чертков! – говорила она.
Нас такое объяснение не удовлетворяет. Диагноз д-ра Шкарвана здесь – более на месте.
Думаю, что страшный факт – тяжелой психической болезни ближайшего друга и фактического душеприказчика Толстого, одного из главных действующих лиц трагедии последних месяцев жизни великого русского писателя – скрывать далее нет нужды. Давайте фанатически любить правду. И не убоимся, хотя бы только в интересах справедливости по отношению к другим участникам «толстовской» драмы, взглянуть в глаза правде и в этом случае.