[70] и душеприказчика Льва Толстого.
«…Приятно побывать в этих местах, потому что долго не был, – пишу я в своем телятинском дневнике 5 июля 1912 года – Часто хожу к Александре Львовне, живущей по соседству. У нее – как дома, или, вернее, как в бывшей «ремингтонной» Ясной Поляны. Тот же «ремингтон». Та же неизменная Варвара Михайловна. И «попка» тот же.
Вечером пил чай все в том же большом зале с портретами, осмотрел комнаты Льва Николаевича, где каждая вещь знакома, прослушал в граммофоне любимый вальс Льва Николаевича – Fruhlingsstimmen Штрауса в исполнении пианиста Грюнфельда.
Все – как было при нем. Все – то же. И все – не то. Солнышко, живившее всю эту картину, закатилось.
…К Владимиру Григорьевичу у меня по-прежнему двойственное отношение: и люблю его, и не понимаю. Хорош он прямотой, умом, добротой иногда, когда захочет; дорог мне по воспоминаниям близости ко Льву Николаевичу и многого добра, сделанного им для меня, но многого не понимаю. С Софьей Андреевной он все не помирился. С Сухотиными – в ссоре. Не ладит с Александрой Львовной даже. Она удалила от участия в их общем деле по проведению завещания Льва Николаевича Алексея Сергеенко, а Владимир Григорьевич без него жить не может, надоедает ей длинными письмами о нем (это из одной-то усадьбы другую, за 100 шагов!). Потом что-то они не соглашаются насчет того плана и принципа, по которому будут оделять крестьян землей, выкупленной у жены и сыновей Льва Николаевича, и т. д. Скучно».
Завещание Л. Н. Толстого, как известно, передавало все права литературной собственности Александре Львовне, а в случае ее смерти – Татьяне Львовне. Внесение Т. Л. Сухотиной в завещание имело чисто формальный характер: Льву Николаевичу не хотелось обидеть полным невниманием и проявлением демонстративного недоверия любимую им (хоть и иначе, чем Александру Львовну) старшую дочь.
Использовав свое право, А. Л. Толстая и стоявший за ней Чертков продали это право на три года богатому, ловкому и оборотистому И. Д. Сытину, который постарался выколотить из него все, что было можно: выпустил два полных собрания сочинений Толстого – одно отдельное, другое – в качестве приложений к газете «Русское слово» и к журналу «Вокруг света», далее – роскошное, иллюстрированное издание основных художественных произведений великого писателя и, наконец, ряд отдельных книг и брошюр и т. д. Он же осуществил предпринятое Александрой Львовной как бы самостоятельно трехтомное издание неизданных «Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого», в дешевой и дорогой версиях.
Издание посмертных произведений дало Александре Львовне 120 000 рублей. Практичный Сытин честно доплатил 270 000, и у Александры Львовны оказалась в руках сумма почти в 400 000 рублей, необходимая для того, чтобы выкупить по довольно высокой цене у С. А. Толстой и ее пяти сыновей принадлежавшую им яснополянскую землю, для бесплатного наделения ею крестьян.
Делалось все это на основании устного распоряжения или указания, преподанного Л. Н. Толстым его младшей дочери и душеприказчице: «Дай им (то есть братьям) деньги, а землю передай крестьянам, тем, кто на ней всегда работал и работает теперь», – говорил Лев Николаевич дочери. Через три года со дня смерти отца Александра Львовна должна была объявить все его сочинения общей собственностью, что, добавлю, она потом действительно и сделала. Земля в конце концов, тоже была поделена между крестьянами Ясной Поляны и трех соседних деревень.
Конечно, это было великое дело. Отказ от права литературной собственности в пользу всего народа осуществлялся, по-видимому, впервые в истории не только русской, но и мировой литературы. А наделение малоземельных крестьян землей за счет помещичьих владений явилось, конечно, своего рода маленькой аграрной революцией, заставившей скрежетать зубами всех крапивенских зубров-помещиков. Вечная слава великому Льву, осуществившему эти начинания и тем лишний раз подчеркнувшему свою глубокую верность и преданность интересам русского трудового народа! Спасибо и тем, кто помог ему, посмертно, осуществить эти начинания!
Всякого рода ошибки и неудачи в проведении этого дела Черткову и Александре Львовне можно простить, поскольку главное было выполнено: поскольку еще задолго до революции творения великого Толстого стали общенародным достоянием, а яснополянские, грумонтские, телятинские и грецовские мужики округлили свои тощие земельные наделы. (Речь, впрочем, может идти главным образом об яснополянских крестьянах, так как три соседние деревни получили лишь небольшие участки, давно находившиеся в их аренде и обработке.)
Добавлю, наконец, что из фонда Александры Львовны получил единовременные пособия и ряд яснополянских дворовых. Так, повар-толстяк Семен Николаевич Румянцев, бывший крепостной и сын крепостного, тоже повара, получил 1500 рублей; многолетний личный слуга Льва Николаевича тихий и скромный Илья Васильевич Сидорков – 1000 рублей; другие получили по 500, по 300 или по 200 рублей, смотря, главное, по длительности и тяжести их службы в доме. Распределение пособий произведено было совместно дочерьми Льва Николаевича Александрой и Татьяной и сыном Андреем.
Усадьба Ясной Поляны, с домом, парком и могилой Толстого, а также частью пахотной земли, всего 211 десятин, осталась за С. А. Толстой по особому соглашению между ней и сыновьями. Наследниками Софьи Андреевны в будущем должны были опять-таки явиться сыновья. Правительство собиралось купить усадьбу, присылало даже в нее оценщиков, но потом, вследствие протеста обер-прокурора Святейшего Синода Саблера, от мысли о покупке отказалось. Вместо этого царем по представлению Совета Министров назначена была С. А Толстой пожизненная пенсия в 10 000 рублей в год.
Оставаясь помещицей на 200 десятинах (вместо прежних 900 с лишком), Софья Андреевна тем самым сохраняла и дворянский избирательный ценз, правами которого впоследствии на дворянских и земских выборах в Крапивенском уезде пользовался обычно Андрей Львович Толстой, большой хлопотун и неизменный «дворянин» телом и душой. Помню, как он, бывало, перед выборами приезжал, один или с каким-нибудь приятелем-помещиком, улещивать Софью Андреевну, в ожидании передачи ему голоса.
Все это, однако, определилось несколько позже, а летом 1912 года обе стороны, то есть Софья Андреевна и Чертков с Александрой Львовной, усердно продолжали взаимную перепалку, не вняв и предостерегающему голосу смерти, унесшей Льва Николаевича. Да, ни Чертков, ни Софья Андреевна не обнаруживали ни малейших признаков охоты к примирению. Чертков еще менее, чем Софья Андреевна. Может, она по-женски и простила бы своего врага, если бы он нашел язык, способный расшевелить ее сердце, но только искать такой язык вождю «толстовства» и в голову не приходило. И было так, что Софья Андреевна, сидя в Ясной Поляне, продолжала проклинать Черткова, а Чертков, оставаясь при старых взглядах на Софью Андреевну, изо всех сил издалека старался затянуть потуже петлю на ее горле. И это – как в моральном, так и в практическом отношении. Казалось, с утверждением на суде завещания Толстого он уже добился полной победы, издательские права на все сочинения великого писателя перешли к нему и к Александре Львовне, и Софья Андреевна, к тому же ославленная на весь свет «Ксантиппой», была поражена. Но ему и этого было мало. Ничего, решительно ничего «своего» он не хотел упускать. Отсюда – новые столкновения с Софьей Андреевной. Надо было выцарапать от вдовы Толстого все сохранявшиеся ею в течение десятков лет рукописи ее мужа. Они лежали в Историческом музее в Москве. Там были по большей части черновики и варианты, но могло оказаться и кое-что новое. По требованию Черткова и Александры Львовны директор Императорского российского Исторического музея в Москве князь Щербатов наложил печати на комнату с рукописями Толстого и другими семейными памятками, внесенными в Музей С. А. Толстой, и запретил ей вход в эту комнату, что явно противоречило логике и здравому смыслу, но делалось якобы во исполнение завещания Л. Н. Толстого, по которому все рукописи, «где бы таковые ни находились и у кого бы ни хранились», принадлежали «наследнице» А. Л. Толстой. М. А. Стахович научил Софью Андреевну заявить, что рукописи были подарены ей мужем (что и было весьма недалеко от правды), а следовательно, под завещание не подходят. Возникло очень сложное и спорное юридическое положение, из которого обе стороны старались выйти победительницами. Софья Андреевна, приняв совет Стаховича, обратилась с соответствующим протестом против «незаконных» действий директора музея Щербатова к министру народного просвещения Кассо. Узнав об этом, Чертков полетел сам к Кассо – вскрывать перед ним «гнусную роль» вдовы великого писателя. Он имел неожиданный успех у величайшего ретрограда того времени, виновника разгрома Московского университета:8 Кассо решил оставить жалобу гр. С. А. Толстой без последствий.
Софья Андреевна со злобой рассказывала об этом однажды при мне старушке-родственнице Варваре Валерьяновне Нагорновой:
– Была я у этого идиота, Аристида Аристидыча, у Кассо… Лев Аристидыч его зовут. Жаловалась. А он отвернул свою поганую морду: «Пускай докажут, что я плохой юрист!»
– Что, он – грек, должно быть? – робко осведомилась смиренница Варвара Валерьяновна.
– Черт его знает!.. Цыган какой-то.
Л. А. Кассо был в прошлом профессором Московского университета, а затем, перед назначением в министры, директором основанного знаменитым в свое время публицистом-консерватором М. Н. Катковым московского лицея цесаревича Николая, где обучалась богатая молодежь из дворянских и буржуазных семей.
Так как Московский Исторический музей решил временно, до окончания спора между наследниками Толстого, не выдавать рукописей и А. Л. Толстой, то последняя, с своей стороны, обратилась с «всеподданейшим» ходатайством о выдаче рукописей к царю. Царь, или те, кто стоял за ним, предложили матери и дочери покончить дело миролюбивым соглашением или третейским разбирательством. К миру между Чертковым, действовавшим за спиной Александры Львовны, и С. А. Толстой дойти, конечно, не могло. От третейского разбирательства Софья Андреевна отказалась, выступив теперь с новой жалобой, уже на министра Кассо, перед 3-м департаментом Сената. Чертков кинулся «обрабатывать» сенаторов, посещая каждого из них в отдельности и снабжая их обличительными материалами о Софье Андреевне. И это был тот самый человек, который, «не желая иметь дело с правительством», отказался в свое время продолжать «Посредник», как отказывался и от издания подцензурного журнала!.. Комично читать в объяснениях Александры Львовны (то есть Черткова), данных Сенату, ссылки на «Монаршию волю» и на «резолюцию государя императора»! Куда только девался чертковский анархизм!.. Конечно, составлялись все бумаги адвокатами, но подписывались все-таки наследниками Толстого.