происходил он «за закрытыми дверями»: власти находили соблазнительным и невозможным открыть двери суда для всех граждан – явное доказательство, что совесть их была нечиста и что надо было скрывать от народа приемы нечистой игры. Мне удалось попасть в зал в качестве одного из трех близких к одному из двух обвиняемых лиц.
Я имею в виду процесс в выездной сессии Московской судебной палаты в г. Туле 29 октября 1912 года, на котором разбиралось дело по обвинению П. А. Буланже и И. И. Горбунова-Посадова в похоронах без соблюдения православного обряда друга Л. Н. Толстого, старушки М. А. Шмидт. Марью Александровну, скончавшуюся 18 октября 1911 года в своей избушке близ деревеньки Овсянниково, похоронили при большом стечении местных крестьян на ее огороде, около столика со скамьей, где старушка обычно отдыхала.
Ни у кого и сомнения не было, что ее нужно похоронить без церковного обряда. Еще в 1900 году, заболев, Марья Александровна говорила Х. Н. Абрикосову: «Хоть и все равно, что будут делать с моим трупом, а все-таки хотелось бы мне, чтобы церковь не совершала над ним своей комедии». Она просила при этом написать от ее имени тульскому архиерею прошение о том, чтобы не препятствовали ее друзьям похоронить ее без вмешательства Церкви. И после Марья Александровна принималась не раз составлять обращения к властям, в которых заявляла, что она отпала от православия и просит не преследовать ее друзей, которые, выполняя ее волю, похоронят ее без соблюдения церковного обряда. Последнее из таких обращений, написанное за несколько месяцев до смерти, гласило:
«Я, М. А. Шмидт, более 30 лет, как отошла от Церкви, не веря ни в догматы, ни в таинства, ни в обряды церковные, а по этой причине прошу моих друзей похоронить меня, где они пожелают, без церковного обряда» (21 февраля 1911 г.).
Эту бумажку нашли после смерти Марьи Александровны в ящике ее стола, среди полученных писем и записей расчетов с работавшими у нее поденными.
Несмотря на все это, распорядители похорон П. А. Буланже и И. И. Горбунов-Посадов преданы были суду. Дело их разбиралось в первый раз в Тульском окружном суде, причем оба подсудимые приговорены были к 1 месяцу ареста на гауптвахте. Считая, что в поступке их не было состава преступления, они обжаловали приговор в Судебную палату, которая и должна была теперь снова рассмотреть их дело.
Заседание выездной сессии Московской судебной палаты состоялось в здании Тульского окружного суда. Председательствовал член палаты Греков, обвинял прокурор Лопатин (родственник профессора философии Московского университета Л. М. Лопатина), защищали: Буланже – помощник присяжного поверенного Б. А. Подгорный, Горбунова-Посадова – помощник присяжного поверенного А. С. Тагер. (Обоих этих адвокатов мы увидим впоследствии, в 1916 г., на громком «деле толстовцев» в Москве.) В качестве свидетелей выступали старые друзья Л. Н. Толстого и покойной М. А. Шмидт П. И. Бирюков и М. В. Булыгин.
Когда открылось заседание, выяснилось, что к разбору дела не явились оба обвиняемые, Буланже и Горбунов-Посадов, а также свидетели Т. Л. Сухотина-Толстая, д-р Д. П. Маковицкий и д-р Д. В. Никитин. Защитники возбудили ходатайство о том, чтобы слушание дела было отложено. К ним присоединился и прокурор: он хоть и счел незаконной неявку свидетелей и одного из подсудимых Горбунова-Посадова, но вынужден был согласиться с защитой, что с неявкой Буланже приходится считаться: Буланже, во-первых, представил свидетельство врача о болезни, а во-вторых, обратился к суду с особым письмом, заявляя, что для него важно личное присутствие на разбирательстве дела. Не знаю, на что надеялись обвиняемые и защитники, но, очевидно, им хотелось отсрочить рассмотрение дела – и все для этого было сделано.
Теперь, ввиду совпадения мнений защиты и прокуратуры, можно было твердо надеяться, что процесс будет отложен. Не тут-то было!
Суд, вернувшись после совещания в особой комнате, объявил, что признал доводы сторон несущественными и будет продолжать рассмотрение дела. Неявившиеся свидетели были оштрафованы на три рубля каждый.
Читаются длинный обвинительный акт, длинная аппеляционная жалоба. Затем один из членов суда обращает внимание сторон на то, что когда в Сенате разбиралось одно аналогичное дело, то Сенатом определено было понятие лица «заведомо православного»: «заведомо православным» должно считаться то лицо, которое православно «по актам своего состояния» (выражаясь просто, по паспорту); и пока оно законным порядком, тоже «по актам своего состояния», не перечислено будет в другое вероисповедание, до тех пор оно должно считаться православным. Законный же порядок отпадения от прежней веры состоит в том, что необходимо подать соответствующее заявление губернатору, который затем направляет дело официально.
Уже в этом выступлении суда, как бы определявшем заранее его отправную точку зрения при рассмотрении всего процесса, мог предчувствоваться будущий приговор.
Один из адвокатов просит суд огласить записки покойной М. А. Шмидт, в которых она высказывает свою волю быть похороненной без соблюдения церковного обряда и просьбу не преследовать за эти похороны ее друзей. Записки оглашаются.
Затем председатель приказывает судебному приставу ввести свидетелей. Являются П. И. Бирюков и М. В. Булыгин. М. В. Булыгин идет заложив руки за спину.
Узнав, кто из двух Бирюков, кто Булыгин, председатель спрашивает:
– Присягу принимать вы не желаете?
Оба отвечают:
– Нет.
– В таком случае вы замените присягу торжественным обещанием показывать суду только правду?
– Да.
Совершается церемония «торжественного» обещания, которая состоит в том, что председатель повторяет свой вопрос: «Даете ли вы обещание…» и т. д. (причем судьи, прокурор, защитники, публика – все встают), а Бирюков и Булыгин отвечают:
– Да. Даем. Само собой. Разумеется.
Затем все садятся, и председатель отдает приказ:
– В зале останется свидетель Булыгин.
Пристав подходит к П. И. Бирюкову. Тот покидает зал.
М. В. Булыгин, все продолжая стоять со сложенными сзади руками, дает суду свое показание:
– Я был в дружеских отношениях с покойной Марьей Александровной Шмидт и знал ее в течение 15 лет. Основываясь на этом знакомстве, я могу установить здесь два обстоятельства: во-первых, фактическое вероисповедание, к которому принадлежала покойная, и во-вторых, то, что распоряжение о похоронах без обряда исходило действительно от самой Марьи Александровны. Мы, близкие друзья ее, в том числе и И. И. Горбунов, и П. А. Буланже, исполнили ее точную волю, предавая земле ее тело без совершения церковных обрядов. (Этим «мы», а не «они» «исполнили ее волю, предавая земле ее тело» Михаил Васильевич, – добавлю от себя, – определенно поддразнивал судей.) Относительно же вероисповедания Марьи Александровны я могу сказать следующее. (И тут, – снова скажу от себя, – Михаил Васильевич поддразнил судей указанием на «твердо забытое христианское исповедание первого века», к которому принадлежала покойница.) Она принадлежала, – говорил Булыгин, – к старому, твердо забытому христианскому исповеданию первого века, по которому никаких особых духовных лиц, как посредников между человеком и Богом, никаких особых обрядов не существовало. По этому же учению – учению Господа Иисуса Христа (словечко «Господа» характеризует самого Булыгина, как слишком увлекшегося «древлим» православием человека. – В. Б.), – и на похороны Марьи Александровны никаких духовных лиц приглашать не представлялось возможным. Да это было бы прямо даже неудобным, неделикатным и по отношению к представителю государственной Церкви, равно как и к телу покойной…
Адвокат Тагер, обращаясь к Булыгину:
– Скажите, пожалуйста, г. Булыгин, вы задолго до смерти видали в последний раз Марью Александровну Шмидт?
– Точно не помню, но приблизительно за месяц.
– А часто ли вообще вы виделись с ней?
– Ну, как часто. Я жил не так далеко от нее, но и не настолько близко, чтобы видеться, скажем, очень часто. Но раза три-четыре в год мы все-таки встречались.
– Так. Скажите, пожалуйста, а при этих встречах вам не приходилось разговаривать с Марьей Александровной на религиозные темы?
– Да, конечно!
– Ну, а не приходилось ли вам говорить о похоронах?
– Да нет. чтобы именно о похоронах. нет. Но.
Председатель перебивает Булыгина, обращаясь к адвокату:
– Послушайте, ведь взгляды Шмидт установлены ее записками, и не стоит распространяться об этом!
Адвокат помолчал немного. Видимо, председатель своим вмешательством перебил его план какого-то длинного, последовательного опроса свидетеля. С другой стороны, он слышал из уст председателя, что вероисповедание покойницы, чуждое церковности, уже установлено для суда. При этом условии, пожалуй, и правда, не стоило трудиться над дальнейшими доказательствами этой истины. Он. поверил председателю и только, чтобы избежать такого впечатления, что он окончательно отказался от слова под давлением председателя, задал еще свидетелю Булыгину совершенно бесполезный для интересов защиты вопрос:
– Скажите, свидетель, вы присутствовали на похоронах тела Марьи Александровны?
– Да, присутствовал, – был ответ, – я сам, вместе с другими друзьями, предавал это тело земле.
(А когда потом окажется, что суд все-таки признал М. А Шмидт православной, что же будет думать гражданин Тагер о тактике председателя!)
Тут как раз задает вопрос Булыгину один из членов суда:
– Скажите, свидетель, вам не известно, не обращалась ли Марья Александровна Шмидт с официальным заявлением к местному губернатору о перечислении ее из православного вероисповедания в другое?
– Нет, не известно. Да этого и не могло быть, потому что это противоречило бы убеждениям Марьи Александровны. По ее исповеданию, жизнь, понимаемая как любовь, развязвает от всех мирских отношений, грехов. Для нее важно было внутреннее исповедование христианской религии. Внешнее для нее не имело значения.