Приглашенный затем П. И. Бирюков показал следующее:
– Я знал Марью Александровну Шмидт двадцать пять лет и всегда считал ее отпавшей от православия. От нее самой мне не раз приходилось слышать, что она не желает быть похороненной по православному обряду. Я знаю, что в существующих законоположениях, поскольку мне приходилось сталкиваться с ними в жизни, очень неясно трактуется вопрос об отпадении от веры. Регистрация отпадавших была всегда затруднительна, и я думаю, что Марья Александровна сделала все, что могла: оставила записки…
Адвокат Тагер обращается к Бирюкову:
– Скажите, свидетель, все близкие и знакомые Марьи Александровны знали ее мнение относительно православия и о ее нежелании быть погребенной с соблюдением православного обряда?
– Да, – ответил Бирюков.
– И вам приходилось слышать от нее это мнение в беседах с вами?
– Несомненно. И для меня ясно, что похороны Марьи Александровны совершались по ее распоряжению.
Тут один из членов суда, тот самый, который обращался и к Булыгину, ставит Бирюкову вопрос:
– А не знаете ли вы, свидетель, или не приходилось ли вам слышать от кого-нибудь, не обращалась ли покойная Шмидт с заявлением к губернатору об отпадении ее от православия и о причислении ее к какому-нибудь другому вероисповеданию?
– Нет, не знаю. не знаю, – ответил Бирюков, покачав отрицательно головой.
Начинаются прения. Выступает прокурор:
– Из 78-й статьи определенно явствует, что наказанию подвергаются лица, виновные в погребении христиан без установленного Церковью обряда, – если только не было для этого внешних препятствий. А в данном случае этих препятствий не было, потому что священник был налицо. Следовательно, все сводится к спору о том, что Шмидт была неправославная. Но проверить этого нельзя, она уже покойная (а ее записки?! – В. Б.), а здесь обвиняются другие лица. Нам важен закон, сенатское решение, которое уже приводилось здесь и которое устанавливает порядок отпадения от православия. По этому решению, пока Шмидт числилась православной, пока она не подавала заявления о своем отпадении от православия, лица, похоронившие ее без соблюдения православного обряда, то есть Горбунов и Буланже, распоряжавшиеся похоронами, должны подвергнуться законной ответственности. Здесь говорилось о затруднении священника, о том, что священник заявил, что будто бы он затруднился отпеть покойную. Но я в этом сомневаюсь. Священник не имел права этого делать. Пока 78-я статья существует и не отменена, до тех пор она имеет свои последствия, и руководство ею обязательно. На этом основании я поддерживаю свое обвинение.
Слово предоставляется защитникам. Первым говорит числящийся защитником Буланже Б. А. Подгорный.
– Господа судьи, не только как профессионал, но и как человек, я вступлю в конфликт с выставленными против моего подзащитного доводами, на которых построено его обвинение. Что касается юридической стороны дела, то я должен сказать, что статья 78-я, которая охраняет не Церковь, а личность умершего, неправильно здесь приведена. Друзья Марьи Александровны Шмидт имели даже формальное право похоронить тело ее без соблюдения обряда: это право дают оставленные покойной собственноручные записки, в которых она делает распоряжения относительно похорон. Эти записки – формальный акт. Специального заявления губернатору не могло последовать от Марьи Александровны Шмидт. Вероучение Льва Николаевича Толстого, к которому принадлежала покойная, отрицает всякую возможность обращения к властям, потому что отрицает самую власть. Покойная только хотела как-нибудь оградить своих друзей от возможности преследования. Прочтите ее трогательную предсмертную записку. В ней она просит никак не преследовать ее друзей, которым она завещала похоронить ее тело без обряда. К кому эти слова обращены? К власти, к ее представителям, быть может, – к вам, господа судьи! Марья Александровна пошла на эту уступку. Для нее это тоже был компромисс. Эта ее точка зрения – священная для Буланже, для каждого человека, – она должна продиктовать вам то совестное решение, которым подзащитный мой бесспорно должен быть оправдан.
Поднимается другой адвокат, защитник И. И. Горбунова, А. С. Тагер. В особом саквояже он принес в суд целую кипу книг и бумаг.
– Господа судьи, – начинает Тагер. – В своей речи я буду ограничиваться сухими текстами закона. Я надеюсь, что нам, юристам, таким образом легче будет понять друг друга.
Затем оратор приводит целый ряд постановлений и циркуляров Сената и министров, из которых явствует, что для определения вероисповедания лица, отпадающего от православия, достаточно действительного исповедования им его взглядов, независимо от того, зарегистрировано ли или не зарегистрировано на бумаге его отпадение.
– После этого карать Горбунова было бы кощунственно! – восклицает защитник и затем заявляет, что он «будет критиковать обвинительный акт».
Произведя свою критику обвинительного акта, защитник делает вывод:
– Виноват Тульский окружной суд, потому что было установлено с несомненностью, что Марья Александровна Шмидт была последовательницей вероучения Толстого. В самом деле, ведь не могла же она быть и православной в то же время?
Затем А. С. Тагер опять углубляется в недра законоположений, доказывая очень успешно неосновательность предъявленного к его подзащитному обвинения с юридической точки зрения. Запас сведений его – огромный. Между прочим, оказывается, что сенатское решение, на которое ссылались один из судей и прокурор, парализуется другим постановлением, имевшим место на полгода позже. В свою очередь, статья 78-я, на которую ссылался обвинитель, противоречит более позднему законодательному акту – закону 15 апреля 1905 года, на что указывали такие авторитеты в вопросах права, как Таганцев и Кони.
– Статья 78-я по забывчивости не была исключена из старого устава, – говорит оратор. – Для власти достаточно записки Марьи Александровны Шмидт, чтобы вычеркнуть ее из списка православных: она не умерла православной. Таким образом, следует, что обвинение, предъявленное к Горбунову-Посадову, не доказано.
Свою большую речь защитник заканчивает выражением уверенности, что Горбунов будет оправдан.
Но… что мы могли бы сказать и о речи адвоката, и о последующем решении суда? И эта речь, и решение доказывали как нельзя более ясно, что ничего более твердого, незыблемого в юриспруденции нет. Из множества разнообразных данных пользуются, по произволу, не тем, что справедливо, а тем, что государству или отдельному лицу нужнее и выгоднее: есть 78-я статья – ссылайся на нее или, наоборот, отвергай 78-ю статью и выдвигай закон 27 апреля 1905 года; есть сенатское решение, определяющее понятие лица «заведомо православного», и есть более позднее сенатское решение противоположного смысла, – на чем же основываться? Что считать законом? Это решают верные личарды самодержавия г.г. Грековы, которым не нравится оппозиция православию со стороны покойной старушки Шмидт и которым хочется «прихлопнуть» за сочувствие старушке Шмидт ее друзей-«толстовцев». Вот они и становятся на место – закона.
В самом деле, предоставив всем возможность свободно высказаться и спокойно выслушав все речи, суд удалился на совещание и через непродолжительное время объявил свой приговор: «решение Окружного суда утвердить, возложив на обвиняемых судебные издержки с круговой друг за друга ответственностью».
Таким образом, вопреки всем данным, выясненным на суде, вопреки определенным письменным требованиям и пожеланиям со стороны покойной, – вопреки закону, вопреки показаниям удостоверявших отпадение М. А. Шмидт от православия свидетелей, – утвержден был все-таки обвинительный приговор.
Стоило ли вести длительную дискуссию с судьями? Стоило ли гражданину Тагеру доставлять в суд чуть ли не целый чемодан документов, справок и доказательств в пользу своей точки зрения? Ведь когда г. Греков читал свой «приговор», за его спиной уже ясно вырисовалась тень городового с дубинкой, как олицетворение государственного насилия. Разбойники сделали свое разбойничье дело и – ушли, даже не покраснев!
И, видно, репутация из уже твердо установилась. Помню, как я первым спустился со второго этажа здания суда в переднюю и как группа человека в четыре судейских курьеров, встретила меня вопросом:
– Ну, что, засудили за старуху-то?
– Засудили!
– Ах, подлецы! И из-за мертвых-то живым покою не дают!..
Тут подошли оба выступавшие на суде свидетеля, и мы вместе вышли на улицу.
– А все-таки я рад, – произнес М. В. Булыгин. – Истина утверждается понемногу такими публичными свидетельствованиями ее. Ведь они боятся! Ведь когда я говорил, председатель на меня ни разу не взглянул. Все время сидел, опустив голову к столу.
Подчеркнул Михаил Васильевич также и то, что председатель не спросил свидетелей об их вероисповедании и избегнул неловкости в отношении присяги, не предлагая принять ее, а прямо задав вопрос: «вы не принимаете присяги?» – вопрос, который уже предполагал отрицательный ответ.
– Долбим, все-таки долбим понемногу! – поддакивал и добродушный П. И. Бирюков.
Впрочем, сидеть на гауптвахте подсудимым все же не пришлось: у И. И. Горбунова-Посадова приговор по делу о похоронах М. И. Шмидт поглощен был другим, более тяжким приговором по делу об издании «Круга чтения» Толстого, а дело о П. А. Буланже дотянулось как-то до 1913 года и попало под амнистию по случаю 300-летия Дома Романовых.
В тульском деле восторжествовали правительство, Церковь, Синод. Но вскоре разыгралось другое, относящееся и к Толстому, дело, в котором инстанции эти потерпели определенное поражение.
В первой половине декабря 1912 года окончился срок моего «обязательного» пребывания у Чертковых, и я перебрался из Телятинок в Ясную Поляну, чтобы заняться описанием библиотеки Л. Н. Толстого: приглашение Толстовского общества и С. А. Толстой оставалось в силе.
Перед моим отъездом В. Г. Чертков счел необходимым призвать меня к себе и объяснить мне свое «истинное» отношение к Софье Андреевне.