— Ты даже не стал торговаться!
За дом просили 192 500 долларов — почти столько Том выручил от продажи своей купленной когда-то на правах аренды лондонской квартиры в грязном оштукатуренном доме, напоминавшем именинный пирог, изгрызенный мышами. И вот теперь Том, произнеся всего три слова, можно сказать, обратил свинец в золото, а начни он сейчас торговаться, от волшебства не осталось бы и следа.
— Пожалуй, в доме темновато, — заметила Бет, но Том видел лишь сверкающий на солнце снег и мечущиеся по воде блики.
Тихонько вступив в темный коридор, он натолкнулся на старый велосипед Бет, который рухнул на пол с оглушительным грохотом, грозившим перебудить спящих. Том прислушался, но наверху вроде бы не проснулись. Включив свет, он отвел велосипед подальше от входной двери осторожно, будто тот был стеклянный. Цепь у велосипеда отсутствовала, а переднее колесо, похоже, заклинило намертво. Бет уже много лет не садилась на него, и тем не менее велосипед сделался частью обстановки, как и стеллаж, все же оставшийся без фарфора. Теперь там чего только не валялось: плюшевые игрушки, книги в мягких обложках, компакт-диски, настольные игры и кассеты с диснеевскими мультфильмами, и вдобавок был еще Орландо, золотая рыбка, одиноко плававшая в круглой банке среди ярко-зеленых пластмассовых водорослей.
У лестницы Том скинул мокасины, на цыпочках прошел наверх и заглянул к Бет. Лампа у кровати еще горела, а сама Бет свернулась калачиком под стеганым одеялом — виднелся только светлый ежик волос. На ковре валялась раскрытая книга. Том поднял ее. «Ваш гиперактивный ребенок», — гласило название.
— Что гремело? — сонным голосом спросила Бет.
— Извини, твой велосипед свалился.
— Да выкинуть бы его…
Том присел на краешек кровати и ласково погладил Бет по голове.
— М-м-м… — пробормотала она и опять уснула.
Финн почему-то чуть не расплакался, когда Бет пришла недавно домой со своей новой ультракороткой стрижкой, а Том ощутил внезапную волнующую нежность. Что бы там ни говорили о скуке семейной жизни, в их браке Бет всегда удивляла Тома, и именно теперь особенно часто: казалось, каждый новый день прибавлял ей неожиданную привлекательную черточку. Знакомый звук шагов на крыльце до сих пор заставлял Тома радостно трепетать; это был звук новостей из внешнего мира, обещавший радость, веселье, нечто необыкновенное. Раньше Том упорно пытался понять, в чем же заключается любовь, и у него выходило как с тригонометрией в школе: общий смысл улавливал, а детали уяснить не мог. Однако с Бет все стало простым и ясным, как дважды два.
Да, Бет постоянно удивляла Тома, но в последнее время превзошла сама себя: новая стрижка, новая машина, новая работа, даже говорить она стала по-новому. Вот только сегодня вечером жена влетела в дом и объявила: «У нас на работе джихад!» — необычайно напряженная и решительная, этакий маленький исламский фундаменталист. А вчера Том наклонился над Бет, работавшей за ноутбуком, от которого ее теперь не оттащишь, и она, кивнув на экран, сказала: «Информационный шквал!» Муж поцеловал ее, удивляясь про себя. Поразительная Бет.
Спать Тому еще не хотелось, и, стараясь не разбудить жену, он беззвучно прошел в комнату Финна, где в приглушенном голубоватом свете ночника мальчик лежал на спине, с мишкой вместо подушки, раскинув руки, чуть сжав кулачки и наивно приоткрыв ротик. Ну конечно, никакой Финн не гиперактивный. Том подоткнул ему одеяло, и, как всегда, отца тронула доверчивая беззащитность спящего сына. Взрослые так не спят. Он и Бет одинаково съеживались, стараясь принять позу эмбриона, словно защищались от чего-то. Иногда Том прижимался к жене сзади, а его правая рука лежала на ее обнаженном животе, а порой Бет сама придвигалась к нему, кладя на живот свою левую руку. «Почему мы спим так, будто ждем каких-нибудь злобных фурий?» — спросил однажды у жены Том. А вот Финн не боялся фурий. Он ложился как придется и спал, разметавшись, безмятежный и беспечный. На подушке темнел влажный кружок — сюда упала капелька слюны. Том коснулся губами лба мальчика. Эта любовь тоже оказалась несложной, гораздо легче, чем он мог себе представить. В Лондоне отцовство представлялось Тому ношей, которую взваливают на себя другие мужчины и которая совсем не по нему. Но в данном вопросе (как, впрочем, и во многих других) то, что мнилось правильным там, оказывалось ложным здесь. Снова американские чудеса.
Он стоял у окна и смотрел на постепенно стихающую бурю. Неспокойные воды Пьюджет-саунда были испещрены неровными вспышками отраженного света. Последний паром из Бремертона, сияя огнями, на большой скорости пересекал бухту Эллиот, и этот движущийся источник света выхватывал из темноты матовый черный прямоугольник у самого берега — большое судно на якоре.
Оно совсем рядом с домом. Часто набегающие волны очерчивают силуэт корабля, и тень становится осязаемой. Вот два радара над высоким капитанским мостиком у кормы, вот контейнеры, нагроможденные друг на друга почти до самого верха, и массивная фок-мачта ближе к носу.
Том разглядывал темное неподвижное судно, прислушивался к дыханию спящего Финна, и внезапно его потрясла мысль: больше ничего не надо на свете, только быть здесь и сейчас.
2
В 5.20 утра «Тихоокеанский возница» держался на одном небольшом канате у причала номер 28 близ Харбор-Айленда. Оставалось два часа до рассвета, и натриевые лампы контейнерного терминала заливали судно ослепительным светом, отчего оно казалось гигантской сценой, а бухта Эллиот — затемненным зрительным залом. Не ощущалось ни малейшего дуновения ветра; корабль сместился чуть назад, ближе к тому месту, где был брошен якорь, и замер у бетонной стены причала. Концы каната перебросили на пристань шестерым портовым рабочим, и те, подтянув их к берегу, накинули петли на металлические швартовые тумбы.
Сверху, с капитанского мостика, раздался голос лоцмана:
— Отлично.
— Нам заменили вспомогательные винты, — сказал усталый и раскрасневшийся, но довольный капитан. — Старые совсем ослабли, с судном было не справиться в тесноте и вблизи от берега. А во время последнего ремонта винты поставили новые. Теперь совсем другое дело.
— Какая у нас грузоподъемность? Сорок пять?
— Пятьдесят одна тысяча тонн.
Капитан, с кружкой кофе в руке, взглянул снизу вверх на рослого лоцмана.
— Передайте Дагу мои самые искренние соболезнования.
На пристани двое агентов Иммиграционной службы сидели в машине с правительственными номерами и ожидали разрешения подняться на палубу. Около заправочной станции, где они припарковались, стоял кофейный автомат, и вот агенты маленькими глотками пили эспрессо из картонных стаканчиков с яркой эмблемой «Торрефационе».
— Потрясающе быстро выходит. Раньше приходилось ждать, пока номер наберется, а сейчас все делается в момент, прямо не сравнить, — говорил Рефуджио Мартинес. — Буквально раз щелкнул и готово — вошел.
— А модем самому надо устанавливать? — спросила Стейси Сакияма.
— Да там делать нечего. Комплект высылается, а дальше все по инструкции.
— Ну, я в таких делах не спец.
— Я бы мог тебе установить. Нет, цифровая абонентская линия — это класс! Правда, нужно находиться не дальше тысячи пятисот футов от главного кабеля, но ты в таком месте и живешь.
— Ну-ну. Смотри, трап спускают. Кажется, можно идти.
Агенты временно базировались в кают-компании, за столом под электронной доской для дартс. Они проверили и проштамповали стопку паспортов, принадлежащих членам экипажа, — корабельный эконом принес документы, аккуратно перетянутые резиночкой.
Капитан, все еще в приподнятом настроении после безукоризненной швартовки, подошел и повел себя, как подобает гостеприимному хозяину.
— Хотите кофе? Сухарей? — предложил он. — В смысле, печенья?
— Спасибо, кофе мы уже выпили, — ответила Сакияма, — а вот от печенья не откажемся. Придется вам сегодня, капитан, пообщаться с нами еще, хотя, может, и не очень хочется. Часов в восемь произведут выборочную проверку груза.
— Но у меня в полдень на берегу встреча с нашим местным представителем, — возразил капитан.
— Боюсь, она отменяется, — сказал Мартинес, продолжая изучать чей-то паспорт. — Остальные члены команды могут быть свободны, когда закончим с документами, но вы и ваш помощник, ответственный за погрузку, нам еще понадобитесь.
— Что вчера в Лонг-Бич произошло, слышали? В одном контейнере обнаружили пятнадцать китайцев. В Лонг-Бич, и еще в Ванкувере, и в Лос-Анджелесе — все за последние две недели.
Мартинес поставил в паспорте штамп и черкнул на нем свои инициалы.
— Среди местных китайцев прошли слухи, будто бы первого января президент собирается объявить амнистию нелегальным иммигрантам. Так по крайней мере говорят «змееголовые»[27]. Значит, сейчас, пока есть время, в страну пытаются пробраться все кому не лень, а об остальных делах они и думать забыли.
— Ваш рейс проходил нормально, капитан… — Сакияма заглянула в паспорт. — Уильямс?
Капитан хмыкнул.
— Уж не знаю, что для вас значит «нормально». Перед самым отплытием погода резко испортилась, из-за этого мы на три дня задержались в Гонконге. Затем с опозданием на пять дней отчалили из Токио, поскольку там судно компании «Маерск» встало на якорь прямо на нашем пути. Когда наконец мы вышли в море, к северу от нас разыгрался сильнейший тропический шторм, который и сопровождал корабль до самого пролива Хуан-де-Фука. Нам полагалось быть здесь в прошлый вторник, и еще вчера «Тихоокеанский возница» должен был покинуть порт. Мы на восемь дней отстаем от расписания.
— Я имела в виду — все ли в порядке с контейнерами? Может быть, вы что-нибудь видели или слышали?
— Да при такой погоде там, внизу, хоть рок-концерт устраивай — никто бы ничего не услышал.
— В Гонконге вы грузили контейнеры с брезентовым верхом?
— Возможно, есть один или два. Спросите Боба Стенхауса, ответственного за погрузку.