бремени военных расходов; или изменялась внешнеполитическая обстановка – так, что союзники превращались в противников; или против России складывалась коалиция враждебных государств; или противник переходил к «непрямым» действиям – партизанской войне и терроризму. Поэтому основой ведения войны против России всегда оставался принцип краткосрочности периода активных боевых действий, который Карл XII грубо нарушил, хотя имел все возможности заключить выгодный мир с царем Петром сразу же после битвы под Нарвой.
В частности, последнее такое предложение было сделано царем в январе-феврале 1709 года через вице-канцлера Гавриила Головкина, который направил в шведский лагерь взятого в плен под Лесной шведского обер-аудитора Эрика Клинтена (Erik Johan Ehrenroos Klinthen, верховный военный прокурор курляндского корпуса генерала Левенгаупта, умер в плену в 1715 году в Москве) с письмом к первому министру Карлу Пиперу с предложением начать переговоры по поводу обмена военнопленными, а также рассмотреть возможность заключения мира[321]. Клинтен вернулся в русский лагерь под Полтавой 2 мая, доставив положительную резолюцию короля о размене пленных и письмо от Пипера, после чего во втором письме шведы получили конкретные русские предложения по поводу заключения мирного договора, где царь просил уступки небольшой территории в Ингрии и Карелии (Ижорская земля вместе с устьем реки Невы и Санкт-Петербургом), а также Нарвы за денежную компенсацию, гарантируя приоритетные условия торговли здесь шведским коммерсантам. Карл XII вновь принципиально отверг эти выгодные условия, что позволяет некоторым исследователям сомневаться в его психической вменяемости[322].
В действительности, король Карл не использовал предоставленные ему возможности заключить мир с царем Петром опять-таки, исходя из принципиальных соображений, детерминированных собственной психологией. Поскольку, начиная войну, Петр нарушил гарантированный им мирный договор со Швецией, то Карл, во-первых, считал насильственное ослабление русской державы единственным реальным способом обезопасить в дальнейшем свою страну, а во-вторых, требовал по отношению к России никаких норм международного права не придерживаться (об этом свидетельствуют сообщения австрийского посла при Карле XII графа Франца-Людвига Цинцендорфа (Franz Ludwig von Zinzendorf und Pottendorf) и русского посла в Австрии барона Генриха Гюйссена (Гюйсен, Heinrich von Hüyssen)[323]).
В соответствии с такой ясно выраженной позицией короля, русских военнопленных иногда убивали (например, после сражений при Фрауштадте и под Черной Натопой), либо они подвергались калечащим наказаниям. С одобрения или прямо по приказу короля в отношении русских военнопленных практиковались и другие акции устрашения, такие как отрубание пальцев или битье палками до смерти[324]. Сложившееся положение объяснялось еще и общим пренебрежительным отношением западноевропейцев к русским, которых не считали за людей, а русские солдаты воспринимались чем-то средним между грабителями-убийцами и паразитами, с которыми лучше расправиться на месте, чтобы не связывать себе руки[325].
Тем не менее, важной психологической особенностью личности короля является то, что в отличие от царя, испытывавшего удовлетворение просто от созерцания физических страданий действительных или мнимых врагов, Карл получал удовольствие непосредственно от убийства своими руками противника, располагающего возможностью защищаться. Ситуации стресса и риска, которые создавал для себя король, позволяли ему получить дополнительную энергетическую стимуляцию за счет резкого повышения концентрации адреналина в крови.
С одной стороны, стремление короля постоянно вести войну можно тривиально объяснить леностью Карла и его нежеланием заниматься сложными вопросами государственного устройства и экономики Швеции (в отличие от царя Петра, который с удовольствием осуществлял государственное управление и посвящал этому большое количество времени). Так, за период с декабря 1697 по октябрь 1700 гг. под председательством короля было проведено 157 заседаний Государственного совета Швеции по решению политических, экономических и социальных вопросов и рассмотрению судебных дел, что вызвало у короля переутомление, ухудшение состояния здоровья и депрессию[326]. Поэтому начало войны явилось для Карла желанным отдыхом от повседневных государственных трудов и рутинных обязанностей, а ее продолжение естественным образом обеспечивало королю «беззаботную» жизнь, наполненную «рыцарскими» приключениями и славой.
С другой стороны, хотя страсть к риску, убийству и рукопашному бою владела Карлом всегда (уже в битве под Нарвой король старался находиться в местах, где сильнее всего стреляли и бились врукопашную, чтобы подвергать себя всем опасностям, которым подвергались рядовые солдаты[327]), но в России она приобрела по-настоящему маниакальный характер. Так, при овладении мостом через Неман, в ночь с 27 на 28 января 1708 года, Карл лично убил двух офицеров русской армии; в августе 1708 года у Черикова, на реке Сож, король брал мушкеты и стрелял в русских солдат на другом берегу реки, убив нескольких; 9 сентября 1708 года под Раевкой (Рашевкой) король во главе Эстгетского (Ост-Готского, Ост-Готландского) кавалерийского полка (швед. Östgötar kavalleriregemente) атаковал русский кавалерийский отряд из корпуса генерала Рудольфа Бауэра и убил 12 русских драгун (потери каждой из сторон доходили до 1000 убитых и раненых); 11 февраля 1709 года король лично участвовал в атаке на 7 русских драгунских полков под командой генерала Отто Шаумбурга в Краснокутске (район Богодухова), на помощь которым после их отступления к Городне подошли 2 батальона гвардии и 6 эскадронов драгун генерала Ренне – при отступлении к Городне русские потеряли 659 человек убитыми, а ворвавшись на улицы Городни, король и его свита конных гвардейцев-драбантов зарубили здесь еще 159 солдат и офицеров[328]. Эти примеры можно продолжить.
В итоге, после того, как демоны войны девять долгих лет владели душой короля, он уже не мог обходиться без деструктивной энергии, получаемой при уничтожении других людей, фактически превратившись в серийного убийцу. Именно эта энергия одухотворяла Карла во время битвы, когда, сидя в седле с обнаженной саблей, он, по свидетельству очевидцев, преображался, буквально овладевая душами видевших его шведских солдат и заставляя их атаковать и убивать, так как был способен: «… сверхъестественной силой внушать кураж и желание сражаться даже тем, кого можно было считать наиболее павшими духом»[329].
Таким образом, высокий уровень сознательной и подсознательной агрессии был свойственен обоим монархам. Однако по отношению к войне царь, как старший по возрасту и потому более опытный политик – в начале Северной войны Петру было 27 лет, а Карлу – только 17, проявлял большую умеренность и миролюбие и неоднократно предлагал противнику заключить мир.
Как отмечает Константен д’Турвиль (Konstanten de Tourville), служивший в корпусе Лейб-драбантов Карла XII, стоило только приобрести более воздержанности и прозорливости, которыми Карлу захотелось бы смягчить свою злобу, и он смог бы легко увидеть, что, конечно, не сумеет сражаться против суровости климата; а если царь, пока что отступая, встанет перед ним наконец как настоящий противник, толпа солдат, в которую королевская армия с каждым днем все более превращается, изнуренная к тому же холодом и болезнями, трудностями переходов, недостатком продовольствия и протяженностью почти непроходимого пути, будет выглядеть не соответствующей положению вещей перед лицом более чем 100-тысячной армии, обильно снабженной всем необходимым[330]. Но Карлу хотелось отомстить за себя, и слишком уж упрямое рвение мешало ему увидеть, что он сам лишает себя средств.
Соответственно, отказываясь от мирных предложений, король демонстрировал злобное стремление к дальнейшим убийствам, что и стало его «ахиллесовой пятой» (по этому поводу в «Дао дэ цзин» сказано: «Небо не любит воинственных»). В ночь с 16 на 17 июня 1709 года, после своего дня рождения, Карл XII был ранен русской пулей в стопу левой ноги в области пятки подобно другому неистовому герою – мифическому царю греческой Мирмидонии Ахиллу под стенами Трои. Рана была получена тогда, когда Карл в очередной раз выехал к Полтаве убить кого-нибудь из русских военных (характерно, что первая пуля, попавшая в короля, досталась ему также в бою против русских под Нарвой, но тогда она не причинила Карлу вреда, застряв в одежде[331]). В результате тактическая интуиция и ореол личности короля-героя, окрылявшие шведов, уже не могли быть использованы в предстоящей Полтавской битве. Надежда оставалась только на храбрость шведских солдат, а также опыт и мудрость высшего командования.
Мужество солдат действительно было ими показано, когда на втором этапе Полтавской битвы около 4,5 тыс. шведских пехотинцев, без подготовки и прикрытия со стороны артиллерии, атаковали холодным оружием и сбили часть первой линии царской пехоты из 13 тыс. солдат, которых поддерживало 65 полковых орудий. Как заметил Карл Клаузевиц: «С этим широким и облагороженным корпоративным духом закаленной боевой дружины, покрытой шрамами, не следует сравнивать самомнение и тщеславие, присущие постоянным армиям, склеенным воедино лишь воинскими уставами»[332].
Однако, к сожалению для шведов, в отсутствие Карла XII высшее командование шведской армии оказалось не на высоте. Никакой храбростью и самопожертвованием нельзя было исправить ошибки, допущенные ведущими шведскими военачальниками.