ил в интервалах между пехотными батальонами часть кавалерии правого фланга, как он сделал в битве под Фрауштадтом. Кавалерийские эскадроны, сгруппированные по 2–3 подразделения между пехотными батаьонами, способны были развить успех пехоты, которая в свою очередь не позволила бы русским перестроиться в каре перед угрозой атаки кавалерии.
Кроме этого, у шведского командования оставалось очень мало времени на то, чтобы адекватно оценить обстановку и произвести какой-то осмысленный маневр остававшимися силами кавалерии правого фланга. В связи с плохой видимостью из-за дыма и пыли, а также большого расстояния, фельдмаршал Реншельд, вероятно, некоторое время вообще не имел представления, что происходит с шведской пехотой. Поэтому вполне естественно, что Реншельд не принял никаких решений по поводу ввода в бой четырех остававшихся на правом фланге кавалерийских полков. Хотя гипотетически даже в такой ситуации существовал вариант двинуть эти полки к фронту и на месте принять решение о способах поддержать пехоту, но в отсутствие Крейца Реншельд, вероятно, не имел перед собой достойной кандидатуры, чтобы возложить такую ответственность.
На левом фланге вводить кавалерию в бой против организованной и ничем не поколебленной русской пехоты было просто бессмысленно, поскольку такую атаку с легкостью отразили бы ружейно-пушечным огнем, заставляющим лошадей метаться в стороны и ломать строй из-за упавших впереди всадников или от испуга перед близкими выстрелами. К тому же в первых шеренгах русских батальонов мушкетеры стояли вместе с пикинерами, что делало попытку сломать строй царской пехоты с помощью кавалерии совершенно бесперспективной. Атаковать правофланговую царскую кавалерию шведы уже упустили возможность, поскольку теперь русскую конницу прикрывал огонь пехоты, а противостоящие ей части генерала Гамильтона более чем в два раза уступали противнику в численности, причем шведы должны были еще выделить кавалерию для противодействия возможному удару русских драгун и казаков с севера, со стороны Тахтаулово.
Таким образом, тот факт, что пехотные батальоны на левом фланге царской армии не смешались и не побежали под натиском шведов, а только отступили к своей второй линии, сохраняя относительный порядок, уже предопределил исход столкновения. Теперь теоретически шведам требовалось продолжать атаку, чтобы опрокинуть вторую линию пехоты на левом фланге противника (дополнительно уплотнившуюся и усилившуюся за счет отступивших батальонов) и получить возможность развернуть свои силы для удара по центру царской армии. Однако фактически без второго эшелона пехоты шведы уже ничего не могли больше предпринять для достижения победы.
С начала наступления шведской пехоты прошло около получаса. Бездействие со стороны русского командования было прервано царем, лично выдвинувшим вперед второй батальон Новгородского полка, закрывший брешь в первой линии[737], наличие которой шведы, впрочем, никак не могли использовать по причине отсутствия конных и пеших резервов, способных воспользоваться этой брешью для полного прорыва русского фронта. В этот момент в царя и его лошадь – кобылу Лизетту якобы попали три пули, которые однако не причинили им вреда, так как одна пуля застряла в арчаке седла, другую отразил нательный крест Петра, а третья пробила его шляпу (в русских официальных источниках о Полтавской битве – «Обстоятельная реляция…» и «Гистория Свейской войны», говорится только про то, что одна пуля пробила шляпу царя Петра, а другая застряла в седле[738]).
По-видимому, одновременно с решительными действиями царя командир правофланговой бригады элитной пехоты генерал Михаил Голицын повел свои части в наступление вслед за разбегающимися солдатами шведских левофланговых батальонов. К движению правого фланга стали присоединяться крайние справа батальоны из дивизии генерала Репнина в центре русской линии – батальоны Киевского и Нарвского пехотных полков и гренадерского полка Ласи под командованием Григория Карташева, Семена Сукина, Петера Ласи (Pierce Edmond de Lacy). Пользуясь большим превосходством в протяженности своего боевого порядка, перешедшие в преследование русские пехотные части стремились двигаться в юго-западном направлении, отрезая восемь шведских батальонов, оттеснивших левый фланг русских.
Поскольку вторая линия пехоты боевого порядка русской армии при этом осталась на месте, то впоследствии царь Петр и, вслед за ним, российские и советские военные историки якобы обоснованно утверждали, что эта пехота вообще не принимала участия в битве: «При сем же и сие ведать надлежит, что из нашей пехоты толко одна передняя линея с неприятелем в бою была, а другая до того бою не дошла»[739]. Исходя из данного утверждения, 16 пехотных батальонов, за исключением второго батальона Новгородского полка, закрывшего разрыв в первой линии русского фронта, а также второго батальона гренадерского полка Буша, который вместе с первым батальоном образовал каре против атак шведской кавалерии, вообще не задействовались в бою. Принимая во внимание 11 батальонов, которые так и не покинули укрепленный лагерь русской армии (без учета двух батальонов Каргопольского полка, приданных полевой артиллерии), получается, что около 11,5–12 тыс. солдат и офицеров русской пехоты никак не проявили себя в Полтавской битве и не повлияли на ее ход и исход.
Однако такое утверждение верно исключительно с формальной, казуистической точки зрения (хотя, по данным В. Молтусова, оно не верно даже формально, поскольку, например, поставленный на левом фланге во второй линии Нижегородский полк полковника Иоганна Лигница захватил два вражеских знамени[740], то есть принимал активное участие в боевых действиях, неважно, против пехоты или кавалерии противника). По существу, именно наличие второй линии пехоты придало устойчивость боевому порядку русской армии, предотвратило бегство пехотных батальонов на ее левом фланге и позволило не только отразить здесь атаки шведской кавалерии, но и лишило шведскую пехоту возможности развить первоначально достигнутый успех. При этом пехотные батальоны, остававшиеся в лагере, образовывали оперативный резерв, который ни один военный специалист не станет исключать из общего баланса сил и средств противников, поскольку наличие и величина такого резерва существенным образом влияют на характер решений, принимаемых командованием в бою или операции. Отсюда в данной работе пехотные подразделения второй линии боевого порядка русской армии и состава гарнизона русского лагеря, вместе с имевшейся у них на вооружении артиллерией, относятся к силам и средствам, непосредственно задействованным царским командованием в Полтавской битве.
Тем временем генерал Левенгаупт переместился на левый фланг, где вместе с раненым командиром Эстгетского полка полковником Андерсом Аппельгреном (Anders Appelgren) и генералом Акселем Спарре – шефом подходившего к месту боя Вестманландского полка, попытался остановить бегущих солдат, однако эта попытка провалилась[741]. Наоборот, охваченные паникой беглецы увлекли за собой оба батальона Вестманландского полка, еще не успевшие оказать никакой помощи остальным частям, так что у шведов больше не оставалось пехотных резервов (небольшая группа солдат Вестманландского полка под командованием подполковника Карла Синклера осталась на поле боя и была окружена, но шведы успели занять выгодную оборонительную позицию, что позволило им избежать поголовного уничтожения и после упорного сопротивления сдаться в плен). Пытаясь остановить панику, Левенгаупт утратил командование над пехотой, и еще державшиеся в центре и на правом фланге восемь батальонов пехоты остались без управления (генерал Лагеркруна предусмотрительно не участвовал в атаке пехоты, находясь вместе с Вестманландским полком якобы для поиска и оказания помощи колонне генерала Росса, и бежал вместе с солдатами полка, отобрав запасного коня у капитана Лейб-драгунского полка Карла Строкирха (Carl Strokirch), а генерал Стакельберг оставался на левом фланге пехотной линии, также бежал вместе с солдатами, но был взят в плен русскими на опушке Малобудищенского леса). В течение короткого времени все эти восемь батальонов были окружены (за исключением двух правофланговых батальонов из Лейб-гвардии пешего полка под командой капитанов Густава Гадде и Либерта Русеншерны), а их солдаты ранены, убиты или взяты в плен[742] (при этом, например, из состава Уппландского полка в живых остались всего 14 солдат[743]).
По утверждению А. Констама, русские войска не пытались атаковать шведов в ближнем бою, но практически безнаказанно расстреляли окруженные батальоны ружейно-пушечным огнем[744]. Однако этому противоречат данные о потерях русских частей. Так, например, Лейб-гвардии Семеновский полк потерял убитыми и ранеными 165 солдат и офицеров[745], следовательно, шведские батальоны оказали упорное сопротивление, в ходе которого, по-видимому, ружейная перестрелка постепенно переходила в ближний бой холодным оружием. Поэтому мелодраматическая картина гибели шведской пехоты, красочно нарисованная П. Энглундом на основе авторской интерпретации свидетельств очевидцев, где шведские солдаты инстинктивно теснились друг к другу в общую кучу, безнаказанно избиваемые русскими, и «криком призывали мать»[746], имеет, вероятно, мало общего с реальностью, как, впрочем, и все исторические реконструкции. Скорее веришь Константену д’Турвилю, рассказывающему о своем отстраненном от чувств горя и страха, почти механическом поведении в жестокой обстановке Полтавской битвы