В итоге возник серьезный кризис в социальной сфере. В 1709–1710 гг. была произведена подворная перепись впервые после 1678 года, которая показала убыль податного населения в связи с уменьшением количества дворов в среднем на 20 %, а в отдельных районах – до 40 %, причинами чего являлись рекрутские наборы и сборы людей для казенных работ, что вело к бегству и бродяжничеству[873] (от населения требовалось с каждых 20 жилых дворов предоставить одного рекрута в армию, а с каждых десяти дворов – одного работника для выполнения трудовой повинности, вследствие чего убыль мужского населения в возрасте от 15 до 60 лет к 1710 году составила 302,7 тыс. человек, из которых до 200 тыс. были призваны в армию, в том числе 100 тыс. призванных убыли безвозвратно[874]). Не имея возможности сократить доходы соответственно сокращению населения, царское правительство вынуждено было вначале игнорировать новую перепись, так что оставшиеся жилыми дворы должны были разделить и возмещать подати по прямому налогообложению с недостающего числа пустых дворов на основании переписи 1678 года, а затем было введено подушное налогообложение. При этом подушное налогообложение установили в размере 74 копейки с одного налогоплательщика, что фактически означало увеличение налога в два с половиной раза[875]. В связи с ухудшением качества жизни снизилась рождаемость. По имеющимся данным, в 1703 году в Москве число смертных случаев более чем на 2 тысячи превысило число рождений[876].
В области экономики ценой победы стала милитаризация, в результате которой в конце царствования Петра I, в 1724 году, расходы на военные нужды – содержание армии и флота, поглощали 6 из 8,5 миллиона рублей годового дохода государства, то есть свыше 70 %, для чего пришлось в три раза увеличить сумму взимаемых с населения податей[877] (по другим данным, в 1710 году величина военных расходов была еще выше – 78 % годового дохода, так как военные расходы увеличивались медленнее, чем доходы, благодаря тому, что прямые и косвенные налоги при Петре I возросли в пять с половиной раз[878]). Соответственно, если по расчету, сделанному в 1710 году, доходы государственной казны составляли 3134 тыс. рублей, то в 1725 году уже свыше 10 186 тыс., то есть за 15 лет они увеличились в 3,3 раза; при этом численность податного населения в 1722 году равнялась 5969 тыс. человек, следовательно, каждый из них должен был выплатить примерно по 1,5 рубля в год (дворцовые, монастырские и помещичьи крестьяне по-прежнему платили по 74 копейки с души, а государственные по 1 рублю 14 копеек)[879]. Для оценки реальной величины этого налогового бремени представляет интерес тот факт, что шведы под Полтавой продавали своих лошадей по цене в талер или полуталер, что составляло от 64 до 32 русских копеек; царь Петр осенью 1708 года указал своему сыну царевичу Алексею Петровичу закупать лошадей для драгунских полков по цене 7 рублей за голову (эту же цену указывает в своих воспоминаниях посол Чарльз Витворт[880]); согласно указу Петра I, изданному в ноябре 1708 года, за каждого пленного вражеского солдата гражданскому населению («всякому из народа») выплачивалось по 5 рублей, а за доказанное убийство солдата противника («за убиение каждого неприятеля по свидетельству явному») – 3 рубля[881].
Учитывая такую грабительскую по отношению к населению внутреннюю политику царя Петра, в 1708 году, одновременно с наступлением шведской армии, произошли вооруженные выступления против царской власти в Башкирии и на Дону. Восстание башкир и примкнувших к ним татар Казанского уезда царь Петр жестоко подавил с помощью калмыков, усиленных небольшими воинскими отрядами из Астрахани (где в 1706 году фельдмаршал Шереметев, в свою очередь, с помощью все тех же калмыков подавил бунт сосланных стрельцов и местного населения, за что калмыкам было заплачено 14 163 рубля[882]). Здесь царь искусно воспользовался межнациональными и межконфессиональными противоречиями в регионе, направив ламаистов-калмыков против мусульман-башкир, что привело к кровавой резне, в результате которой было уничтожено около 300 сел и деревень и погибли более 12 тыс. человек[883]. Восстание донских казаков во главе с атаманом Кондратием Афанасьевичем Булавиным, вначале имевшее успех, столкнулось с отсутствием у донских казаков необходимых средств вооруженной борьбы – в июле 1708 года им не удалось захватить крепость Азов, после чего Булавин застрелился (или был убит казацкой старшиной в Черкасске), а в ноябре того же года, почти одновременно со взятием украинского Батурина, царским карательным отрядам под общим командованием майора гвардии князя Василия Долгорукова (Василий Владимирович Долгоруков[884]) удалось овладеть главным опорным пунктом восставших казаков, станицей Решетова (по утверждению А. Широкорада, царь Петр организовал настоящий геноцид донских казаков – царские каратели, в том числе вновь отряды калмыков, уничтожили около 23,5 тыс. мужчин, женщин и детей и сожгли несколько десятков населенных пунктов[885]; в карательной операции был задействован даже один батальон Лейб-гвардии Преображенского полка).
В субъективном плане прямым следствием победы под Полтавой стала возникшая у царя Петра иллюзия своего военного превосходства, которая привела к неудачному Прутскому походу против Турции. Кроме того, субъективное решение царя дать бой шведской армии под Полтавой, обусловленное желанием отомстить за разгром русских под Нарвой, содержало не столько опасность проиграть битву, так как это все равно не могло привести к поражению в войне, сколько опасность для жизни самого Петра. Поскольку под Нарвой царь бросил армию, постольку теперь он считал себя морально обязанным принять участие в сражении и в переписке заранее просил Меншикова предупредить о возможной близости решительного боя с армией Карла XII, так как «… эта чаша не должна его миновать»[886]. В результате амбиции и болезненное самолюбие царя позволили бы осуществиться самым несбыточным мечтам шведского короля о разделении России и смене царствующей династии, не говоря уже об исходе самой битвы под Полтавой.
В тот момент битвы, когда царь лично двинул вперед второй батальон Новгородского полка, он оказался менее чем в ста метрах от противника. Тогда, если верить русским источникам, в него и его лошадь попали три пули, которые, однако, не причинили вреда, поскольку одна только пробила шляпу, другая застряла в седле, третью отразил медный нагрудный крест[887]. В битве при Лесной аналогичным образом погиб один из командующих офицеров русской кавалерии, ландграф Фридрих Гессен-Дармштадтский, убитый шведами выстрелом из мушкета (согласно воспоминаниям прапорщика Роберта Петре, заметив ландграфа Фридриха перед боевой линией противника, он специально отрядил группу из четырех мушкетеров, которые вышли из строя и застрелили вражеского командира). В той же битве генерал Рудольф Бауэр был тяжело ранен в лицо и упал с лошади, частично парализованный, не владея рукой и ногой, так что русские драгуны вытаскивали его с поля боя (лечение Бауэра потребовало нескольких месяцев постельного режима). В Полтавской битве из числа высшего и старшего командного состава царской армии были убиты ружейными выстрелами бригадир Пфейленгейм, полковник Нечаев и подполковник Лов (Лоу, Лоф, Low, офицер Киевского драгунского полка[888]), ранены генерал Ренне, бригадир Полонский, полковники Воейков, Инглис, Леонтьев, Лесли и Шамордин[889]. У фельдмаршала Шереметева была прострелена рубаха, выбившаяся на груди из-под мундира. Как видно, шведы снайперски метко стреляли по вражеским военачальникам и командирам, если только не предположить, что часть выстрелов сделали сами же русские солдаты – вчерашние крепостные крестьяне и бывшие стрельцы, ненавидевшие царя и своих офицеров – помещиков и иностранцев. В связи с этим, трудно судить, как повели бы себя русские солдаты под Полтавой, если в критической ситуации царь вдруг упал на землю тяжело раненный или хотя бы потому, что под ним убили лошадь. В шведской армии в той же битве слух о смерти короля привел к панике и бегству части кавалерии. Еще труднее предугадать политические последствия тяжелого ранения или смерти Петра под Полтавой.
Вся внешняя и внутренняя политика Московского Царства в этот период, включая ведение Северной войны, диктовались волей одного человека – царя Петра I. Поэтому гибель царя должна была кардинальным образом изменить ход военных действий, аналогично тому, как это произошло через 52 года, когда исход Семилетней войны предопределила смерть дочери Петра – императрицы Елизаветы Петровны. Как справедливо замечает Б. Григорьев, если бы Карл XII был убит под Полтавой, то это была бы только потеря человека и Швеция осталась бы такой, какой она была и должна была быть, но если бы был убит Петр I, то с его смертью потерпело бы крушение все его дело, а значит, не было бы и последующей истории России[890].
Однако боги и демоны войны отвернулись от короля Карла и его армии, поэтому даже профессионализм шведских солдат, умело поразивших мишень – вражеского главнокомандующего офицера, оказался бесполезен