Ж-жих, ж-жих, — удары дубинки раз по спине следовали один за другим, сопровождаемые яростными проклятиями пристава. Вечный заходился лаем, жалобно подвывая, будто чувствовал мою боль. Бузукутряс прутья решётки, истошно вопя: «Нет! Нет!» Я же тихо погрузилась в глубины своей памяти, где надёжно покоилась «Краткая книга» Мастера, и принялась в такт ударам напевать про себя священные стихи. Где-то на второй главе мой мучитель, очевидно, выбившись из сил, уронил дубинку и поплёлся, шатаясь, в свою комнату.
Глава 21. Жизнь полна страданий
Комендант явился на рассвете. Караульный молча подвёл его к моей камере, дверь которой так и осталась открытой. По-прежнему скорчившись, я лежала на полу, там, где упала, рядом с брошенной дубинкой.
Приоткрыв глаза, я увидела ноги коменданта. Послышался голос Бузуку, однако теперь он почему-то звучал совсем иначе. Слова падали ровно и холодно, будто их произносил не обыкновенный преступник, а королевская особа:
— Комендант… если у вас осталась… хоть капля порядочности…
вы накажете вашего подчинённого. Прямо сейчас!
Комендант с шумом втянул в себя воздух. В поле моего зрения появилась его рука, сжавшая дубинку — так сильно, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Потом я услышала, как он в бешенстве выволакивает пристава из его комнаты и тащит ко мне, не обращая внимания на полусонные протесты. Грубо брошенный на пол, мой ночной мучитель оказался рядом со мной. Он задыхался и дрожал всем телом, лицо было искажено страхом.
— Встать! — прозвучала резкая команда.
Пристав лишь зажмурил глаза и помотал головой. Я всё ещё не могла пошевелиться и по-прежнему видела лишь ноги коменданта и конец ужасной дубинки, на которую он опирался.
— Встань и разденься! Это приказ! Живо! — снова выкрикнул комендант.
Пристав лишь трясся, не открывая глаз. Карающая рука вновь опустилась, одним движением разорвав рубашку у него на спине. Конец дубинки исчез из виду.
— Нет! — простонала я в пол, пытаясь повернуть голову. На этот раз получилось — я увидела красное свирепое лицо коменданта и поднятую дубинку.
— Нет! — снова выдохнула я, глядя ему в глаза, и его гнев обратился на меня.
— Молчать!
— Нет, не буду, — прошептала я. — Вы мой ученик, и я вам говорю: положите дубинку.
Лицо коменданта побелело от бешенства.
— Главный здесь я, понятно?
Я покачала головой.
— Вспомните йогу. Вспомните, что заставляет вас видеть его таким.
— Я всё вижу сам! И видел достаточно! — заревел он, занося дубинку для удара. Я рванулась вперёд, прикрыв пристава своим телом, как родное дитя, и ощутив под собой тёплую дрожащую плоть. В ноздри ударил запах перегара.
— Вон! Слезь с него! — теперь даже голос коменданта было трудно узнать, он вопил, словно ребёнок, зашедшийся в истерике.
— Вспомните наши уроки! — крикнула я.
— Нет, это ты запомни! — Дубинка ударила в пол рядом со мной.
Комендант всхлипнул и набрал в грудь воздуха… — БУДЬ ПРОКЛЯТА! — Дубинка опустилась на мою спину… — ТВОЯ! — Опустилась снова… — ЙОГА! — Опустилась в третий раз.
Мои глаза заволокла пелена боли, но я слышала, как, отбросив своё оружие, он с рыданиями выбежал на улицу. Я прислушалась к тёплому биению жизни в дрожащем теле, на котором лежала, ощутила горячую кровь, вновь заливающую израненную спину, и позволила себе расслабиться среди этого тепла. Через некоторое время пристав зашевелился. Он осторожно выбрался из-под меня, подполз на коленях к двери и уже снаружи обернулся, прижавшись к бамбуковым прутьям и вглядываясь сквозь них, словно сам был в тюремной камере, а я снаружи.
Я закрыла глаза и вернулась к книге Мастера, к тому месту, на котором остановилась ночью:
Воистину,
Вся наша жизнь
Есть страдание.
Глава 22. Сосуд
Весь тот день я пролежала на животе в своей камере. Меня страшно мучила жажда. Наконец пришёл караульный, помог мне приподнять голову и дал напиться. Глаза у него были заплаканные, и он был один. Я заснула и проснулась лишь поздно вечером, услышав шаги, вернее, почувствовав их щекой, прижатой к полу. Послышался голос, это был пристав, но я была в таком состоянии, что уже ничего не боялась.
— Девочка, ты… не бойся меня.
Я попыталась взглянуть на него, но не смогла, увидев лишь глиняный кувшинчик и блюдце, которые он поставил на пол.
— Не шевелись, я всё сделаю, — продолжал он, бережно приподнимая мои волосы и отделяя их от засохшей массы крови и гноя, покрывавшей спину. Потом я почувствовала, как его пальцы отделяют от воспалённой кожи обрывки платья. — Сейчас будет больно, приготовься. Ничего не поделаешь, это нужно… Я умею… — сбивчиво проговорил он, — я знаю, как надо… как лечить, — и стал поливать мне спину остро пахнущей жидкостью.
Это была тростниковая водка, которая обжигала как огонь, но у меня не было сил даже кричать. Затем пристав взял блюдце и стал медленно накладывать на мои рубцы что-то холодное, такое холодное, как лёд на вершинах моих родных гор, распространявшее аромат сандалового дерева и свежего масла. Закончив, он прикрыл мне спину куском чистой белой ткани, встал и снова взял в руки кувшин. Вскоре я услышала бульканье — он выливал остатки водки в дырку в стене, служившую отхожим местом.
Потом его шаги стали удаляться. Я спокойно заснула, и мои раны начали заживать.
Комендант снова появился лишь на третий день. Первым делом он заглянул ко мне в камеру, где я сидела на полу, и спросил, достаточно ли я поправилась, чтобы дойти до кабинета и поговорить. Я молча кивнула.
Он сел за стол, я устроилась напротив, с трудом выпрямив спину.
Сделав вид, что не заметил, комендант начал. — Ну что ж, я ещё немного поразмышлял о тех идеях, и… — он осёкся, встретившись со мной взглядом.
— Вы думаете, господин комендант, что мы сможем так вот просто всё забыть и двинуться дальше?
Его лицо налилось краской, он потупился. Наступила неловкая пауза.
— Да, конечно… Я очень сожалею, что… что ударил тебя.
Через некоторое время наши глаза снова встретились, и я отвернулась к окну.
— Дело не в том, что вы меня ударили, — медленно проговорила я, собираясь с мыслями. — Главное не это… — и снова замолчала. — Дело не в вашей ошибке. Их делает каждый ученик, на то он и ученик. В противном случае и учитель бы не понадобился. Так что ошибки, подобные вашей, в порядке вещей, и настоящий учитель относится к ним спокойно. Нет, дело в другом… — Я задумалась, потом внезапно поняла. — Это то, о чём говорит Мастер в своей «Краткой книге»:
Другой способ —
Это попросить Мастера
О благословении.
— Другой способ… для чего? — поднял брови комендант.
— Другой способ достичь высших целей йоги: как раз перед этими строками Мастер Патанджали перечисляет некоторые способы достичь истинного счастья и физического совершенства. А потом вдруг он говорит: «Вы можете добиться того же самого, всего лишь попросив Мастера о благословении».
— Я думал, что Мастер — это он, — удивился комендант, — разве существует какой-то другой?
— Он говорит о том Мастере, который есть у каждого ученика: о его собственном учителе.
Я почувствовала, что в очередной раз задела гордость коменданта, а гордости ему было не занимать. Таковы, наверное, все способные ученики, и задача учителя в том, чтобы вытащить их гордость наружу, обработать хорошенько с помощью своей особенной дубинки и вложить обратно в сердце уже в виде здоровой уверенности. Этим мне и предстояло заняться.
Брови коменданта вновь поползли кверху.
— Ну, не знаю… — начал он, — не думаю, что мог бы называть тебя Мастером, ведь ты же ещё почти девочка.
— Нет, конечно, я не Мастер, — спокойно кивнула я, стараясь сдержать вспыхнувшие эмоции. Он удовлетворённо кивнул в ответ. — Но я… я ваш учитель.
Он подозрительно прищурился, ожидая подвоха. Действовать следовало осторожно.
— Ты меня учишь немного, это верно, — сухо признал он. — Но только потому, что я сам попросил тебя и сам организовал эти… эти, скажем так, встречи.
Я с трудом заставила себя улыбнуться. Он даже не назвал их занятиями.
— Выходит… то есть, вы хотите сказать, что на самом деле главный здесь вы, потому что вы сами решили заниматься, а меня просто использовали для занятий, фактически наняли, так что я просто… в каком-то смысле, я ваша служанка, а вовсе не учитель.
В его глазах зажглись злые огоньки. Он молчал. Похоже, я попала в точку.
— Вот в этом и есть главная проблема, — мягко сказала я, изо всех сил стараясь быть услышанной. — Видите ли, йога… йогу нельзя так изучать.
Будь это даже какая-нибудь дорогая школа, моя школа, куда вы приходите и платите за уроки, вы никогда не овладеете йогой, а я, как бы ни старалась, не смогу вас обучить, пока вы не станете относиться ко мне как к учителю, то есть с уважением, с глубоким уважением. Я не хочу сказать, что учителя — это некие совершенные существа, которым ученики должны слепо подчиняться. Каждый учитель — всего лишь сосуд, внутри которого находится нечто куда более высокое и прекрасное, чем его собственная личность. Вы знаете, что йога уходит своими корнями в далёкие, очень далёкие времена, она существовала задолго до того, как Мастер написал свою книгу. С тех пор эти знания передавались от учителя к ученику, переливаясь из сосуда в сосуд, в течение многих столетий. Они сохранялись не в книгах, а в живых людях, в словах, прикосновениях и мыслях, которыми те обменивались — ни одна, даже самая лучшая книга, на такое не способна. Значение книг огромно, они поистине бесценны, собирая в себе опыт, завоёванный за счёт усилий и страданий, ошибок и открытий многих поколений, — так насколько же ценнее живые слова учителя! Что бы мы ни думали о