Обычная компьютерная программа – это список инструкций, которые машина будет выполнять, пока не дойдет до команды «СТОП». Но интеллекту инопланетянина, робота или животного нужен более гибкий способ управления. Вспомним, что интеллект – это стремление достигать целей, не останавливаясь перед лицом трудностей. Без целей само понятие интеллекта будет бессмысленным. Чтобы попасть в свою закрытую квартиру, я могу выбить окно, позвонить домовладельцу или попытаться дотянуться до защелки через щель почтового ящика. Каждой из этих целей я могу достичь через цепочку подцелей. Пальцами я до защелки не дотянусь, поэтому мне нужно найти плоскогубцы. Но мои плоскогубцы в квартире, поэтому я ставлю перед собой под-подзадачу: найти магазин, где можно купить новые плоскогубцы. И так далее. Большинство систем искусственного интеллекта построены вокруг целей и средств, как продукционная система, описанная в главе 2, с целым столбцом целей на доске объявлений и программными демонами, которые на них реагируют.
Но откуда берется самая главная цель – та, достижению которой служат все остальные действия программы? В случае систем искусственного интеллекта эту цель задает программист. Он разрабатывает программу специально для того, чтобы она диагностировала болезни, поражающие сою, или прогнозировала значение индекса Доу – Джонса на следующий день. В случае организмов цель устанавливается естественным отбором. Мозг стремится поставить своего обладателя в условия, подобные тем, которые позволяли его предкам производить потомство. (Целью мозга не является размножение само по себе; животные ничего не знают о половой жизни, а люди, которые знают, охотно делают все, чтобы предотвратить размножение, – например, используя средства контрацепции.) Цели, на которые запрограммирован гомо сапиенс – общественное животное, способное решать сложнейшие задачи, – не ограничиваются «четырьмя F». Значительное место в списке целей отводится пониманию окружающей среды и обеспечению поддержки со стороны других людей.
И здесь-то и находится ключ к загадке о том, зачем нам чувства. Животное не может достичь всех целей одновременно. Если животное хочет есть и пить, оно не будет стоять посередине между кустом с ягодами и озером, как в басне про нерешительного осла, который умер от голода между двумя охапками сена. С другой стороны, оно не будет и съедать одну ягоду, перебегать к озеру и отпивать немного воды, а потом возвращаться за следующей ягодой, и так далее. Животное должно направлять все свои силы на достижение одной цели за раз, и цели приходится соотносить с наилучшими моментами для их достижения. В книге Екклесиаста говорится, что всему свое время и время всякой вещи под небом: время плакать и время смеяться, время любить и время ненавидеть. Совершенно разные цели будут уместны в случае, когда на вас готовится прыгнуть лев, в случае, когда ваш ребенок бежит к вам в слезах, и в случае, когда соперник называет вас идиотом на публике[416].
Чувства – это механизмы, которые задают мозгу цели самого высокого уровня. Чувство, спровоцированное соответствующим моментом, запускает каскад подцелей и под-подцелей, которые мы воспринимаем как мысли и действия. Поскольку цели и средства их достижения вплетены в управляющую структуру из многократно вложенных подцелей внутри подцелей внутри подцелей, то не существует четкой линии, отделяющей мысли от чувств, а мысли не обязательно предшествуют чувствам или наоборот (несмотря на длящиеся уже около века дебаты психологов по поводу того, что из них первично). К примеру, страх бывает спровоцирован сигналом о приближающейся опасности – таким, как появление хищника, вершина скалы или словесная угроза. Страх включает краткосрочную цель – бежать, превозмочь или отразить опасность – и отмечает эту цель как первоочередную: мы воспринимаем это как экстренную необходимость. Кроме того, он включает долгосрочные цели: избегать данной угрозы в будущем и запомнить, каким образом нам удалось спастись от нее в этот раз, руководствуясь состоянием, которое мы ощущаем как облегчение. Большинство исследователей искусственного интеллекта считают, что роботов со свободным поведением (в отличие от тех, которые закреплены рядом с конвейером) необходимо будет запрограммировать на что-то вроде эмоций – хотя бы для того, чтобы в каждый момент они знали, что делать дальше[417]. (Будут ли роботы чувственно ошущать эти эмоции – уже другой вопрос, как было показано в главе 2.)
Страх также нажимает на кнопку, которая подготавливает тело к действию; эта реакция известна как реакция «бей или беги»[418]. (Само это условное название вводит в заблуждение, потому что данная реакция готовит организм к любому оперативному действию – например, к тому, чтобы схватить ребенка, который подполз к краю лестничного пролета.) Сердце начинает колотиться, направляя кровь к мышцам. Кровь перенаправляется от желудка и кожи, в результате чего мы холодеем, и у нас появляется ощущение «бабочек в животе». Дыхание ускоряется, чтобы организм получил как можно больше кислорода. Адреналин заставляет печень высвобождать глюкозу и повышает свертываемость крови. Именно это придает лицу типичный для такой ситуации вид – как у испуганного оленя в свете фар.
Каждое из человеческих чувств мобилизует умственные и физические ресурсы на преодоление очередной трудности, связанной с выживанием и воспроизводством в когнитивной нише. Некоторые трудности бывают связаны с физическими явлениями, и сопряженные с ними чувства – отвращение, страх, восхищение естественной красотой – работают незатейливо. Другие трудности ставят перед нами люди. С людьми проблема в том, что они могут реагировать в ответ. Чувства, которые развились как реакции на эмоции других людей – гнев, благодарность, стыд, романтическая влюбленность, – разыгрываются на шахматной доске непростых отношений, порождая страсти и интриги, которые вводили в заблуждение романтиков. Давайте сначала разберемся с чувствами, связанными с предметами, а потом перейдем к чувствам, связанным с людьми.
Пригородная саванна
Выражение «словно рыба, вытащенная на берег» напоминает нам о том, что каждое животное приспособлено к своей среде обитания. Люди – не исключение. Нам иногда кажется, что животные просто идут туда, где их место (как ракеты с тепловой системой самонаведения), однако животные наверняка ощущают эти движущие ими силы как чувства, подобные нашим. Некоторые места кажутся им манящими, успокаивающими, прекрасными, а другие – угнетающими или пугающими. Эта тема, в биологии носящая название «выбор среды обитания», в случае гомо сапиенса относится к тому же предмету, что и тема, носящая в географии и архитектуре название «экологическая эстетика»: к тому, в каких местах нам приятно находиться[419].
До очень недавнего времени наши предки были кочевыми народами; они покидали место, где уже закончились все съедобные растения и животные. Куда идти дальше, было не столь важно. Космидес и Туби пишут:
Представьте, что вы в турпоходе длиной в жизнь. Поскольку вам нужно носить воду из родника и собирать хворост для костра, вы быстро научитесь ценить преимущества одних мест для стоянки перед другими.
Поскольку вам ежедневно приходится сталкиваться с суровыми погодными условиями, вы быстро научитесь ценить места, укрытые от ветра, снега и дождя. Для охотников-собирателей нет никакой возможности уйти от этого образа жизни: у них нет ни супермаркетов, где можно купить еду, ни телефонов, ни служб экстренной помощи, ни искусственных источников воды, ни доставки топлива, ни клеток, ни ружей, ни отдела по отлову бездомных животных, который мог бы защитить их от хищников. В таких условиях жизнь человека зависит от эффективности механизмов, заставляющих его предпочитать места обитания, в которых есть пища, вода, укрытие, информация и безопасность, достаточные для поддержания жизни, и избегать всех остальных мест обитания[420].
Гомо сапиенс адаптирован к жизни в двух средах обитания. Одна из них – африканская саванна, в которой проходила преобладающая часть нашей эволюции. Для всеядных животных вроде наших предков саванна – довольно гостеприимное место по сравнению с другими экосистемами. В пустынях недостаточно биомассы, поскольку в них мало воды. В лесах умеренной полосы значительная часть биомассы прячется в зарослях. В дождевых лесах (или, как их называли раньше, в джунглях) биомасса размещается на верхних ярусах растительности, из-за чего всеядным, оставшимся на земле, достается роль падальщиков, собирающих крохи, которые падают сверху. А вот саванна – поля, усеянные островками деревьев, – богата биомассой, значительная часть которой представлена мясом крупных животных; съеденная трава здесь быстро восстанавливается. Кроме того, биомасса по большей части очень удобно расположена в одном-двух метрах от земли. Еще один плюс саванны – открытое пространство, благодаря которому хищников, воду и тропы можно увидеть издалека. Деревья здесь предоставляют тень и спасение от хищников.
Менее предпочтительной средой обитания для нас является весь остальной мир. Наши предки, закончив свою эволюцию на просторах африканской саванны, разбрелись почти по всем уголкам и закоулкам планеты. Некоторые из них стали первопроходцами: они, покинув саванну, в дальнейшем продолжали переселяться на всё новые территории из-за увеличения населения или изменений климата. Другие были беженцами, искавшими безопасное место для жизни. Племена охотников-собирателей терпеть не могли друг друга. Они часто совершали налеты на соседние территории и убивали любого чужака, который забредет на их территорию.
Эту тягу к перемене мест мы могли себе позволить только благодаря нашему интеллекту. Люди, исследуя новый ландшафт, составляют ментальную карту ресурсов, изобилующую подробностями касательно воды, растений, животных, маршрутов и убежищ, а при возможности превращают свою новую родину в саванну. Коренные американцы и австралийские аборигены поджигали огромные лесные площади, чтобы они могли зарастать травой. Фальшивая саванна привлекала пастбищных животных, на которых проще охотиться, и позволяла сразу увидеть непрошеных гостей, если те подбирались слишком близко