живание, что дает вам один из двух шансов (пять пленных женщин, десять мужчин) приобрести жену, то есть ожидаемая прибыль составляет 0,45 жен (среднее значение по множеству ситуаций с такой окупаемостью). Если погибнут двое из членов вашей коалиции, то у вас будет меньше шансов на выживание (девять из одиннадцати), однако если вы все-таки выживете, то у вас будет больше шансов приобрести жену, поскольку вашим погибшим союзникам жены уже не понадобятся. Средний прирост (9/11 х 5/9) будет таким же, то есть 0,45 жен. Даже если есть вероятность, что погибнут шесть из членов вашей коалиции, так что вероятность вашего выживания снизится менее чем до половины (пять из одиннадцати), добыча будет разделена на меньшее количество человек (пятеро женщин на пятерых победителей), так что если вы выживете, вам гарантированно достанется жена, то есть ожидаемая прибыль опять же составляет 0,45 жен.
Расчеты Туби и Космидес предполагают, что дети мужчины могут и после его смерти жить нормально, так что потеря приспособленности в результате смерти будет нулевой, а не отрицательной. Конечно, это не так, однако данные результаты указывают на то, что если речь идет об относительно успешной группе, шансы оставшихся без отца детей на выживание могут уменьшиться не так уж сильно, и для мужчины все равно будет иметь смысл участвовать в нападении. Они предполагают, что мужчины должны быть больше готовы сражаться, когда их группа обеспечена едой, чем когда она голодает, что совершенно противоречит гипотезе о недостатке белка. Эта гипотеза предполагается фактическими данными. Еще один вывод заключается в том, что женщины никогда не должны быть заинтересованы в развязывании войны (даже если бы у них было оружие или союзники, которые могли бы компенсировать их малый по сравнению с мужчинами рост). Причина, по которой у женщин в процессе эволюции так и не сформировалась жажда собираться группами и нападать на соседние деревни, чтобы захватить мужей, заключается в том, что репродуктивный успех женщины практически не ограничивается количеством имеющихся в распоряжении мужчин, поэтому любой риск для ее жизни, связанный с желанием заполучить дополнительных мужей, будет вести только к снижению ожидаемой приспособленности. (Правда, женщины из племен охотников-собирателей подстрекают мужчин сражаться, защищая свою группу, и мстить за убитых членов семьи.) Данная теория также объясняет, почему в современных войнах женщин по большей части не посылают в бой и почему люди испытывают моральное негодование, когда женщины становятся жертвами, хотя не существует ни одного нравственного аргумента, который доказал бы, что жизнь женщины более ценна, чем жизнь мужчины. В умах людей прочно коренится интуитивное ощущение, что война – это игра, от которой выигрывают мужчины (а для большей части нашей истории эволюции это действительно так), поэтому они должны нести риски[611].
Теория также позволяет предположить, что мужчины должны стремиться сражаться сообща только тогда, когда они уверены в победе и когда никто из них не знает заранее, кто будет ранен или убит. Если вероятно поражение, то сражаться бессмысленно. Если вы понесете большую долю рисков, чем положено – например, если ваши товарищи по отряду подвергнут вас опасности, спасая собственные шкуры, – сражаться далее также будет бессмысленно. Эти два принципа и формируют психологию войны.
В среде охотников-собирателей враждующие отряды представляют собой группировки одной и той же народности, и используют они одни и те же виды вооружения, поэтому в нашем эволюционном прошлом прогнозировать исход можно было только исходя из цифр. Сторона, на которой больше воинов, всегда побеждала, и вероятность победы можно было оценить по количеству людей на каждой из сторон. Именно по этой причине яномамо одержимы размером своих поселений, и они часто образуют альянсы или пересматривают расколы, потому что знают, что маленькие поселения беззащитны во время войны. Даже в современном обществе, если толпа на твоей стороне – это всегда воодушевляет, а если толпа на стороне противника – это приводит в ужас. Стремление собрать на свою сторону толпу – это распространенная тактика разжигания патриотизма, а массовая демонстрация может вызывать панику даже у правителя, безопасность которого обеспечивает целая армия. Один из главных принципов стратегии на поле сражения – окружить вражеское подразделение, создать впечатление, что поражение неизбежно, вызвать панику и обратить врага в беспорядочное бегство.
Не меньшую важность имеет справедливое распределение риска. Каждая из воющих сторон сталкивается с проблемой альтруизма в буквальном смысле слова. У каждого из участников коалиции есть стимул обмануть остальных: держаться подальше от опасности, подвергая остальных большему риску. Подобно тому, как доброжелательная кооперация не может сформироваться, если оказавший услугу не выявит и не накажет обманщика, агрессивная кооперация не может сформироваться, если честные воины не обнаружат и не накажут трусов и уклонистов. Храбрость и дисциплина – вот две вещи, которыми одержим любой боец. Они влияют на все – от интуитивного представления солдата о том, кого он хочет видеть рядом с собой в окопе, до системы органов командования, заставляющей солдат распределять риск по справедливости, поощряя храбрость и наказывая дезертиров. Война – редкое явление в мире животных, потому что животные, как и люди, склонны быть трусами, если между ними нет многосторонней договоренности по разделу рисков. В отличие от наших предков, у них не было когнитивных структур, на основе которых мог с легкостью сформироваться механизм обеспечения исполнения обязательств.
Вот еще одна особенность логики и психологии войны. Человек должен согласиться оставаться в составе коалиции, покуда он не будет знать, что ему грозит смерть. Он может знать, каковы его шансы выжить, но он не может знать, укажет ли конкретно на него рука смерти. Тем не менее в определенный момент он может понять, что он под угрозой: увидеть мельком лучника, взявшего его на прицел, обнаружить засаду или осознать, что его отправляют на задание, равносильное самоубийству. В такой момент все меняется, и единственным разумным выходом делается дезертирство. Конечно же, если этот момент прозрения настанет лишь за несколько секунд до смерти, то будет слишком поздно. Чем раньше боец осознает, что он вот-вот станет неизвестным солдатом, тем легче ему будет пойти на дезертирство и тем больше вероятность, что коалиция рухнет. Если говорить о коалиции животных, атакующей другую коалицию или отдельное животное, нападающий чувствует, что его выбрали для контратаки, и может спастись бегством раньше, чем начнется погоня. По этой причине коалиция у животных особенно уязвима. А вот люди изобрели оружие – от копий и стрел до пуль и бомб, – которое делает судьбу бойца неизвестной до последней секунды. Благодаря этому покрову незнания у людей появляется стимул сражаться до последнего вздоха.
За десятилетия до того, как Туби и Космидес обстоятельно разъяснили эту логику, психолог Анатоль Рапопорт проиллюстрировал ее с помощью парадокса времен Второй мировой войны. (Он был убежден, что данный сценарий верен, но не смог это доказать.) У летчика на базе бомбардировочной авиации в Тихом океане во время полетов было всего 25 % шансов выжить. Кто-то подсчитал, что если бы каждый самолет мог перевозить вдвое больше бомб, миссию можно было бы выполнить за вдвое меньшее количество вылетов. Однако единственным способом увеличить грузоподъемность было уменьшить количество топлива, что означало, что топлива хватило бы только на перелет в одну сторону. Если бы пилоты захотели испытать судьбу и воспользоваться одним из двух шансов, отправившись на верную смерть, вместо того чтобы лететь на не столь верную смерть, имея три шанса на выживание из четырех, они бы удвоили шансы выживания: умерли бы не трое из четверых, а только каждый второй. Нет нужды говорить, что этого не случилось. Очень немногие из нас приняли бы такое предложение, хотя оно было достаточно разумным и могло бы спасти много жизней – возможно, даже включая нашу собственную. Парадокс представляет собой увлекательнейшее доказательство того, что наше мышление устроено таким образом, чтобы человек добровольно рисковал смертью в коалиции, но только при условии незнания, когда конкретно ему придется расстаться с жизнью[612].
Гуманность
Так, может быть, нам всем лучше сразу выпить яду и покончить с этим? Некоторые люди считают, будто психологи-эволюционисты доказали, что человек по природе эгоистичен и зол. Однако они льстят и этим ученым, и всем, кто рискнет заявить, что доказал обратное. Не нужно проводить исследование, чтобы понять, склонны ли люди к подлости. На этот вопрос отвечают учебники истории, газеты, этнографические описания и письма, адресованные Энн Лэндерс. Тем не менее люди до сих пор считают, что вопрос открыт, словно в один прекрасный день наука выяснит, что это все – просто плохой сон, и мы проснемся и увидим, что в природе людей – любить друг друга. Задача эволюционной психологии – не вести полемику по вопросу о человеческой природе (этот вопрос лучше оставить другим), а внести свой вклад в убедительное описание глубинных причин и взаимосвязей, которое может представить только наука: увязать все, что мы знаем о человеческой природе, с остальными знаниями о том, как устроен мир, и объяснить максимальное количество фактов с помощью минимального количества гипотез. Уже сейчас очевидно, что значительная часть гипотез социальной психологии, убедительно доказанных в лабораторных и полевых условиях, вытекает из нескольких предположений о родственном отборе, родительских инвестициях, взаимном альтруизме и вычислительной теории сознания.
Так неужели человеческая природа обрекает нас быть вечными рабами безжалостных максимизаторов биологической приспособленности? Опять же глупо ждать ответа от науки. Всем известно, что люди способны на монументальную доброту и самопожертвование. Мышление многокомпонентно и вмещает в себя не только низменные мотивы, но и любовь, и дружбу, и взаимопомощь, и чувство справедливости, и способность прогнозировать последствия наших действий. Разные компоненты нашего мышления находятся в постоянной борьбе за управление нашим поведением, так что плохие поступки не обязательно бывают вызваны плохими мыслями. Джимми Картер в своем знаменитом интервью журналу «Плейбой» сказал: «Я смотрел на многих женщин с вожделением. Я много раз прелюбодействовал в сердце своем». Тем не менее назойливой американской прессе не удалось найти никаких доказательств того, что президент хотя бы раз прелюбодействовал в реальной жизни.