Если говорить о большем масштабе, в истории бывали случаи, когда ужасная напасть навсегда исчезала – иногда после долгих лет кровопролитной борьбы, а иногда просто как по мановению волшебной палочки. Рабство, деспоты, содержавшие огромные гаремы, колониализм, кровная родовая месть, отношение к женщинам как к собственности, узаконенный расизм и антисемитизм, эксплуатация детей, апартеид, фашизм, сталинизм, ленинизм, войны исчезали с территорий, которые страдали от них десятилетиями, столетиями или тысячелетиями. В самых опасных районах городских джунглей Америки уровень смертности в 20 раз ниже, чем во многих сообществах охотников-собирателей. У жителя современной Великобритании в 20 раз меньше шансов быть убитым, чем у его средневековых предков.
Если мозг не изменился за долгие века, то как же могли улучшиться условия человеческой жизни? Ответ на этот вопрос, мне кажется, отчасти заключается в том, что грамотность, знания, обмен идеями привели к искоренению некоторых видов эксплуатации. Я не хочу сказать, что у людей есть источник добродетели, который можно мобилизовать с помощью нравственных поучений. Просто информацию можно подать таким образом, что эксплуататоры будут выглядеть лицемерами или глупцами. Один из наших самых низменных инстинктов – претендовать на доступ к власти под предлогом благих намерений и компетентности – можно ловко обратить против других. Если все вокруг увидят наглядные подтверждения страдания людей, будет уже невозможно заявлять, что никому не причиняется вреда. Если жертва расскажет свою версию происшедшего теми словами, которые вполне мог использовать ее мучитель, будет сложнее утверждать, что жертва – существо низшего порядка. Если все услышат, как оратор вторит словам его врага или предыдущего оратора, чья политика привела к катастрофе, его авторитет может пошатнуться. Если соседи описываются как мирный народ, сложнее утверждать, что война неизбежна. Когда Мартин Лютер Кинг сказал: «У меня есть мечта, что настанет день, когда наша нация воспрянет и доживет до истинного смысла своего девиза: “Мы считаем самоочевидным, что все люди созданы равными”», он тем самым сделал невозможным для сторонников сегрегации утверждать, что они патриоты, не выглядя при этом шарлатанами.
Как я уже упомянул в начале, стремление к конфликту является универсальным для человечества, однако не менее универсальными являются и попытки бороться с ним. Человеческий разум не может время от времени не заметить упрямый факт экономики: иногда противники могут одинаково оказаться в выигрыше, просто разделив прирост, полученный от того, что они сложат оружие. Даже некоторые из яномамо осознают тщетность привычного для них уклада и жаждут найти средство разорвать круг мести. Люди во все времена стремились изобрести оригинальные способы обратить одну часть мышления против другой и развить дополнительные элементы цивилизованности в человеческой природе, которая подвергалась давлению естественного отбора далеко не в сторону доброты и любезности: риторику, разоблачение, контракты, средства сдерживания, равенство возможностей, посредничество, суды, применимые с помощью силы законы, моногамию, ограничения экономического неравенства, запрещение мести и др. Теоретикам-утопистам остается лишь смиренно молчать перед лицом этой житейской мудрости. Она, скорее всего, останется более эффективной, чем «культурные» предложения реформировать воспитание детей, язык или средства массовой информации, и «биологические» предложения вроде того, чтобы сканировать мозг и генетический код преступников на предмет маркеров агрессии и раздавать в гетто таблетки от насилия[613].
Далай-лама Тензин Гьяцо в двухлетнем возрасте был признан четырнадцатой реинкарнацией Будды Сострадания и получил титулы «Святого», «Нежной славы», «Златоустого», «Великомилосердного», «Защитника веры», «Океана мудрости». Он был привезен в Лхасу, где его с любовью воспитали монахи, научившие его философии, медицине и метафизике. В 1950 году он стал духовным и светским лидером тибетского народа. Несмотря на отсутствие политической базы, он был признан как государственный деятель международного значения исключительно благодаря своему моральному авторитету, в 1989 году был награжден Нобелевской премией мира. Едва ли можно представить человека, которого его воспитание и место в жизни в большей степени располагали бы к чистым и благородным помыслам.
В 1993 году репортер «Нью-Йорк тайме» попросила его рассказать о себе. Далай-лама ответил, что в детстве любил военные игрушки, особенно свою пневматическую винтовку. Уже во взрослом возрасте он в свободное время расслабляется, глядя на фотографии с поля боя; он недавно заказал иллюстрированную историю Второй мировой войны в 30 томах. Как и все мужчины, он любит рассматривать фотографии военной техники – танки, самолеты, военные корабли, субмарины и особенно авианосцы. У него бывают эротические сны, его часто привлекают красивые женщины, и он бывает вынужден напоминать себе: «Я – монах!». Ничто из этого не помешало ему стать одним из величайших в истории миротворцев. И, несмотря на угнетение, от которого страдает его народ, он остается оптимистом и считает, что XXI век будет более мирным, чем XX век. Интервьюер спросил его, почему. «Потому что я считаю, – ответил он, – что в XX веке человечество что-то уяснило из своего огромного, огромного опыта. Что-то было в нем положительное, очень много отрицательного. Какие бедствия, какое разрушение! За две мировые войны в этом веке было убито самое большое количество людей. Однако человеческая натура такова, что когда мы оказываемся перед лицом ужасной критической ситуации, человеческий разум может проснуться и найти другую альтернативу. Человек на это способен»[614][615].
8. Смысл жизни
Не хлебом единым жив человек— но и не знаниями, не безопасностью, не детьми и не сексом. Люди во всем мире тратят все свободное время на вещи, которые, с точки зрения борьбы за выживание и размножение, представляются бессмысленными. Во всех культурах люди рассказывают сказки и декламируют стихи. Они шутят, смеются, дразнятся. Они поют и танцуют. Они украшают разные поверхности рисунками. Они выполняют ритуалы. Они задумываются о причинах счастья и несчастья и верят в сверхъестественные явления, противоречащие всему, что они знают о мире. Они выдумывают разнообразные теории Вселенной и своего места в ней[616].
Но и этого мало: чем более пустым и бессмысленным является занятие с точки зрения биологии, тем большее значение придают ему люди. Искусство, литература, музыка, юмор, религия, философия – все это считается не только полезными, но и благородными занятиями. Это лучшие образцы работы разума, то, что делает жизнь стоящей того, чтобы жить. Почему же мы занимаемся этими тривиальными или бессмысленными делами, да еще и воспринимаем их как нечто возвышенное? Многим образованным людям этот вопрос покажется до ужаса обывательским и даже безнравственным. И все же его неизбежно должен задать себе любой, кого интересует, как складывался с биологической точки зрения гомо сапиенс. Представители нашего вида совершают сумасшедшие поступки: принимают обет безбрачия, посвящают жизнь музыке, продают собственную кровь, чтобы купить билет в кино, поступают в университеты[617]. Почему? Как нам понять психологию искусства, юмора, религии, философии в рамках основного мотива данной книги: утверждения, что мозг – это созданный в результате естественного отбора нейронный компьютер?
В каждом университете есть факультет искусств и гуманитарных наук, который обычно занимает очень значительное положение – как по численности, так и по вниманию общественности. Тем не менее десятки тысяч ученых и миллионы страниц научных трудов пока оказались практически бессильны прояснить, почему вообще люди занимаются искусством. Функция искусства вызывающе туманна, и мне кажется, на то есть несколько причин.
Одна из причин состоит в том, что искусство связано не только с психологией эстетики, но и с психологией статуса. Сама бесполезность искусства, которая делает его столь непостижимым для эволюционной биологии, делает его как раз излишне понятным для экономики и социальной психологии. Разве может быть лучшее доказательство тому, что у вас есть лишние деньги, чем то, что вы позволяете себе тратить их на безделушки и фокусы, которые не могут ни наполнить желудок, ни укрыть от дождя, но при этом требуют использования ценных материалов, многих лет тренировки, владения сложными для понимания текстами или близкого общения с элитой? Предложенная Торстейном Вебленом и Квентином Беллом теория вкуса и моды, согласно которой простонародье старается имитировать свойственное элите демонстративное потребление, времяпровождение и эпатаж, тем самым заставляя элиту искать новые, ни на что не похожие способы проявить свое отличие, прекрасно объясняет кажущиеся необъяснимыми странности искусства. То, что в одном столетии считается возвышенным стилем, в следующем столетии становится безвкусицей: это очевидно из слов, которые могут использоваться, с одной стороны, в качестве наименований периодов развития искусства, а с другой стороны – в качестве оскорбления (готика, маньеризм, барокко). Меценатами искусства всегда были представители аристократии и те, кто хотел к ним примкнуть. Большинству людей сразу разонравилась бы музыкальная запись, если бы они узнали, что ее продают на кассах в супермаркете или на ночных каналах телевидения; даже работы относительно авторитетных художников – таких, как Пьер Огюст Ренуар – получают презрительные отзывы критиков, когда выставляются на популярной, «кассовой» выставке. Ценность произведения искусства по большей части не имеет отношения к эстетике: бесценный шедевр сразу станет ничего не стоящим, если обнаружится, что это подделка; консервные банки и комиксы станут произведениями искусства, если мир искусства объявит их таковыми, и будут продаваться по демонстративно запредельным ценам. Произведения модернизма и постмодернизма имеют своей целью не доставить эстетическое удовольствие, а подтвердить или опровергнуть ту или иную теорию гильдии критиков и аналитиков, эпатировать буржуазию или сбить с толку неотесанных провинциалов