civil «любезный» (слово civil подразумевает более «активную», подчеркнутую любезность, осознанный выбор поведения, в то время как polite обозначает скорее вежливость, свойственную человеку, вежливость как благовоспитанность. – Прим. пер.). В первом предложении о Марджи ее побуждает идти в парк внешняя сила, вопреки внутреннему сопротивлению. Во втором ее побуждает внутренняя сила, преодолевающая внешнее сопротивление.
Еще более эксплицитно метафора силы и сопротивления присутствует в предложениях следующего типа:
Fran forced the door to open.
Фрэн с трудом открыла дверь (букв.: силой заставила дверь открыться).
Fran forced Sally to go.
Фрэн заставила Салли уйти.
Fran forced herself to go.
Фрэн заставила себя уйти.
Одно и то же слово force («сила; заставить силой») используется как в буквальном, так и в метафорическом смысле, при этом сохраняется общий оттенок значения, который несложно заметить. Как предложения о движении, так и предложения о желании напоминают нам о динамике бильярдных шаров, в которой одному из участников ситуации (агонисту) присуща тенденция к движению или покою, и ему противодействует более сильный или более слабый участник (антагонист), в результате чего либо один из них, либо оба останавливаются, либо приходят в движение. Это та самая теория импетуса, о которой говорилось выше в этой главе, основа интуитивной теории физики[390].
Пространство и сила присутствуют в языке повсеместно. Многие ученые-когнитивисты (включая меня) на основе своих лингвистических исследований пришли к выводу, что в основе буквальных и переносных значений десятков тысяч слов и конструкций – не только в английском языке, но и во всех остальных когда-либо исследованных учеными языках – лежит ограниченное количество понятий о месте, траектории, движении, воздействии и причинно-следственной связи. Мысль, лежащую в основе предложения Minnie gave the house to Mary («Минни подарила дом Мэри»), можно сформулировать примерно так: «Минни причина [дом перейти-как-собственность от Минни к Мэри]». Эти понятия и отношения, по-видимому, составляют словарный запас и синтаксис мыслекода – языка мысли[391]. Поскольку язык мысли комбинаторен, эти элементарные понятия могут сочетаться между собой, образуя все более и более сложные идеи. Обнаружение некоторых элементов словарного запаса и синтаксиса мыслекода – подтверждение «замечательной мысли» Лейбница, «что можно придумать некий алфавит человеческих мыслей и с помощью комбинации букв этого алфавита и анализа слов, из них составленных, все может быть и открыто и разрешено»[392].
А обнаружение того, что в основе этих элементов мыслекода лежат местоположение и сила, позволяет прояснить и то, как формировался язык мыслей, и то, как мы используем его в наше время.
Возможно, другим приматам не приходится думать о сказках, наследстве, собраниях и светофорах, зато им приходится думать о камнях, палках и норах. Эволюционные изменения нередко происходят путем копирования частей тела и последующих экспериментов с этой копией. К примеру, ротовой аппарат насекомых – это видоизмененные ноги. Вероятно, именно таким путем у нас появился наш язык мыслей. Допустим, от наших предков были скопированы зоны мозга, отвечающие за рассуждение о пространстве и силе, затем были разорваны связи этой копии с глазами и мышцами и стерта их привязка к физическому миру. Теперь эти зоны могли служить в качестве основы, пустые ячейки которой заполнялись символами, соответствующими более абстрактным идеям – таким, как состояние, обладание, идеи, желания. Допустим, зоны при этом сохранили свои вычислительные способности: для них сущности по-прежнему находятся в один момент времени в одном состоянии, переходят из одного состояния в другое, преодолевают сущности с противоположным значением. В том случае, если новая, абстрактная сфера имеет логическую структуру, отражающую объекты в движении – светофор в один момент времени имеет один цвет, но при этом переходит от одного цвета к другому; спорные социальные взаимоотношения определяются тем, кто из участников обладает более сильной волей, – заимствованные зоны могут пригодиться для формирования логических выводов. Те метафоры, которые становятся результатом их деятельности, явно указывают на их происхождение: они представляют собой рудимент органа восприятия[393].
Есть ли у нас причины полагать, что именно так и сформировался наш язык мыслей? Пара причин имеется. Шимпанзе (как, видимо, и их общий с нами предок) очень любознательны в том, что касается манипулирования объектами. Если их научить пользоваться символами или жестами, они могут обозначать ими такие события, как перемещение кого-то из одного места в другое или помещение объекта в то или иное место. Психолог Дэвид Премак показал, что шимпанзе могут выделять причину события. Если им дать пару картинок, изображающих «до» и «после» – например, яблоко и две половинки яблока или исписанный карандашом лист бумаги и чистый лист, – они указывают на объект, который стал причиной изменения: нож в первом случае и ластик во втором. Следовательно, шимпанзе не только оперируют объектами физического мира, но и способны самостоятельно мыслить о них[394]. Вероятно, зоны мозга, отвечающие за эти мысли, были в процессе нашей эволюции задействованы и для более абстрактных видов причинно-следственных связей.
Откуда нам знать, что мышление живого человека способно на самом деле воспринимать параллели между, скажем, социальным и физическим давлением или между пространством и временем? Откуда нам знать, что люди не используют мертвые метафоры неосознанно, как когда мы говорим про завтрак, не осознавая, что это слово означает утренний прием пищи (в англ, языке breakfast происходит от словосочетания break a fast «прерывать пост». – Прим. пер.)? Во-первых, метафоры времени и силы возникали независимо друг от друга в десятках языковых семей в разных уголках Земли[395]. Еще более красноречивые доказательства обнаруживаются в области научных исследований, представляющей для меня особый интерес: в освоения языка детьми. Психолог Мелисса Бауэрман обнаружила, что дошкольники спонтанно создают собственные метафоры, в которых пространство и движение символизируют обладание, обстоятельство, время и причинную связь:
You put me just bread and butter.
Ты дал (буке.: положил) мне только хлеб и масло.
Mother takes ball away from boy and puts it to girl.
Мама берет мячик у мальчика и дает (букв.: кладет) его девочке.
I’m taking these cracks bigger [while shelling a peanut].
Я делаю (букв.: веду) эти трещины больше [чистит орехи].
I putted part of the sleeve blue so I crossed it out with red [while coloring].
Я сделал (букв.: поместил) половину рукава синим, поэтому я зачеркнул его красным [раскрашивает рисунок].
Can I have any reading behind the dinner?
Можно мне почитать после (букв.: позади) ужина?
Today we’ll be packing because tomorrow there won’t be enough space to pack.
Сегодня мы будем собирать вещи, потому что завтра у нас будет мало времени (букв.: места) собирать вещи.
Friday is covering Saturday and Sunday so I can’t have Saturday and Sunday if I don’t go through Friday.
Пятница опережает (букв.: накрывает) субботу и воскресенье, и нельзя, чтобы у меня была суббота и воскресенье, если не было пятницы.
Му dolly is scrunched from someone… but not from me.
Моя куколка расстроилась из-за (букв.: от [в значении перемещения]) кого-то… но не из-за меня.
They had to stop from a red light.
Им пришлось остановиться из-за (букв.: от [в значении перемещения]) красного света [на светофоре].
Дети не могли перенять эти метафоры от других говорящих; уравнивание пространства с абстрактными идеями для них естественно[396].
Пространство и сила играют в языке такую фундаментальную роль, что их вообще с трудом можно назвать метафорами – по крайней мере если говорить о метафоре как о литературном приеме, использующемся в поэзии и прозе. Сложно говорить об обладании, условии, времени в обыденной речи, не используя слова вроде going, keeping, и being at (ср. глаголы в метафорическом значении в русском языке: «переходить к», «держать», «оставаться». – Прим. пер.). Причем такие слова не вызывают у нас того ощущения несочетаемое™, которое лежит в основе настоящей литературной метафоры. Столкнувшись с фигурой речи, мы ее безошибочно узнаем. Как отмечает Дже-кендофф, вполне естественно сказать: «Конечно, мир на самом деле не театр, но если бы это было так, можно было бы сказать, что младенчество – это первый акт». В то же время было бы странным сказать: «Конечно, встречи на самом деле не этапы движения, но если бы это было так, можно было бы сказать, что этот проходил с 15:00 до 16:00»[397]. Модели пространства и силы не выступают в качестве фигур речи, предназначенных для передачи новых идей; создается впечатление, что они больше приближены к самому образу мыслей. Я полагаю, что элементы нашего ментального оборудования, отвечающие за время, одушевленных существ, их мышление и общественные отношения были скопированы с последующей модификацией в процессе эволюции с модуля, отвечающего за интуитивную физику, который есть не только у людей, но и у шимпанзе.
Метафоры могут строиться из других метафор, и когда мы пытаемся с помощью уже существующих слов и идей охватить новые сферы, мы продолжаем заимствование из сферы конкретного. Где-то посередине между шедеврами Шекспира и элементарными языковыми средствами выражения отношений пространства и времени в английском языке располагается обширный арсенал повседневных метафор, с помощью которых мы описываем колоссальную часть нашего опыта. Джордж Лакофф и лингвист Марк Джонсон собрали список таких «метафор, которыми мы живем» – ментальных уравнений, обобщающих десятки разных выражений: