Есть явное нарциссическое удовольствие в том, чтобы находиться на сцене, в центре внимания (хотя некоторые из нас поют, даже когда нет никакой публики). В музыкальных представлениях можно заметить, как хорошо исполнителю, даже если он поет песни о расставании или неприятностях. Для актера непозволительно разрушать иллюзию, но пение это допускает. Как певец, вы можете быть открыты и показать себя на сцене и в то же время быть тем, чья история рассказывается в песне. Лишь немногие жанры допускают такое.
Глава третьяКак технологии формируют музыку
Первая звукозапись была сделана в 1878 году. С тех пор музыка усиливается, транслируется, разбивается на кусочки, записывается с помощью микрофонов, а технологии, стоящие за этими инновациями, изменили саму природу того, что создается. Так же, как фотография изменила то, как мы видим, технология записи изменила то, как мы слышим. До того как записанная музыка стала обычным явлением, музыка была для большинства людей чем-то, что они делали. У многих дома стояло пианино, люди пели на религиозных службах или слушали живую музыку. Все это было эфемерным – все то, что вы слышали и чувствовали, оставалось только у вас в памяти (или в памяти ваших друзей). Ваше воспоминание вполне могло быть неточным, или на него могли повлиять внемузыкальные факторы. Друг мог сказать вам, что оркестр или ансамбль – отстой, и тем самым вынудить вас пересмотреть собственные впечатления. Множество факторов способствует тому, что опыт живой музыки далек от объективности. Его невозможно было удержать в руках. По правде говоря, его и сейчас не удержишь.
Как сказал Уолтер Мёрч, звуко- и кинорежиссер: «Музыка была главной поэтической метафорой того, что невозможно сохранить»[30]. Некоторые говорят, что такая мимолетность помогает сфокусировать внимание: дескать, мы слушаем более напряженно, когда знаем, что у нас есть только один шанс, одна ускользающая возможность что-то понять. В результате мы получаем больше наслаждения от процесса. Представьте себе, как это когда-то сделал композитор Милтон Бэббитт, что вы можете ознакомиться с книгой, только посетив место, где ее читают вслух, или прочитав текст с экрана, который отображал бы его лишь считаные мгновения. Я подозреваю, что если бы мы только таким образом воспринимали литературу, то писатели (и читатели) прилагали бы больше усилий, чтобы сосредоточить внимание. Они избегали бы излишней сложности и изо всех сил старались бы создать незабываемые впечатления. Музыка не стала композиционно более сложной, когда ее научились записывать, но я бы сказал, что она стала более сложной текстурно. Возможно, письменная литература тоже изменилась по мере распространения – та же эволюция на пути к текстурности (то есть больше внимания уделяется настроению, технической виртуозности и интеллектуальной сложности, чем непосредственно пересказу истории).
Хотя звукозапись – это далеко не объективное акустическое зеркало, многие ошибочно придают ей магическое свойство совершенно верно и беспристрастно воспроизводить определенное звуковое событие. Утверждается, что запись улавливает то, что мы слышим, но ведь и уши на самом деле могут ошибаться. Запись можно воспроизвести сколько угодно раз. Таким образом, для ее инициатора она подобно зеркалу, глядя в которое видишь одно и то же отражение, застывшее во времени. Жуть. Однако такие утверждения основаны на ошибочных предпосылках и не соответствуют действительности.
Первые цилиндрические фонографы, изобретенные Эдисоном, были не очень надежными, а качество записи оставляло желать лучшего. Эдисон и не собирался использовать их для записи музыки: открывалась возможность сохранить великие речи современников. Газета The New York Times предсказывала, что в будущем в обиход войдет коллекционирование речей: «Независимо от того, есть у человека винный погреб или нет, если он хочет, чтобы другие отметили его изысканный вкус, у него обязательно должен быть хорошо укомплектованный ораторский погреб»[31]. Пожалуйста, попробуйте этот прекрасный «Бернард Шоу» или редкий «Кайзер Вильгельм II».
Это были механические устройства, не использовавшие электричество и делавшие довольно тихие записи по сравнению с тем, к чему мы привыкли сегодня. Чтобы запечатлеть звук на воске, нужно было поместить говорящего или инструмент как можно ближе к широкому концу рупора – большому конусу, который направлял звук к мембране, а затем к игле. Звуковые волны, попадающие в рупор, заставляли вибрирующую мембрану перемещать иглу, которая вырезала канавки на вращающемся восковом цилиндре. Воспроизведение просто обращало процесс вспять. Удивительно, что это вообще работало. Как отмечает Мёрч, древним грекам или римлянам вполне по силам было изобрести такое устройство: у них имелось все необходимое. Кто знает, возможно, кто-то в то время действительно мог изобрести что-то подобное, а потом забросить свое изобретение. Удивительно, как многие вещи появляются, но не развиваются по всевозможным причинам, которые не имеют ничего общего с навыками, материалами или технологиями, доступными в их время. Технологический прогресс, если его можно так назвать, полон тупиков и непройденных дорог, которые могли бы привести к неизвестно какой альтернативной истории. Или, быть может, извилистые пути, с их тайными траекториями, в конечном итоге все равно бы неизбежно сошлись и мы все равно оказались бы ровно там же, где мы есть.
Восковые цилиндры, на которых хранились записи, нельзя было просто размножить, поэтому создание большого количества «копий» этих ранних записей было безумным процессом. Чтобы «выпустить тираж» одной записи, нужно было установить как можно больше этих записывающих устройств как можно ближе к певцу, группе или музыканту – другими словами, вы могли сделать ровно столько копий, сколько у вас было записывающих устройств и цилиндров. Чтобы сделать следующую партию, необходимо было установить новые «пустые» цилиндры и попросить музыкантов заново исполнить ту же самую мелодию. Для каждой партии записей требовалось новое исполнение. Не очень-то перспективная бизнес-модель.
Эдисон отложил этот аппарат в сторону более чем на десять лет, но в конце концов он вернулся к его доработке, возможно, из-за давления со стороны Victor Talking Machine Company, которая выпускала записи на дисках. Вскоре он почувствовал, что совершил прорыв. В 1915 году, когда Эдисон продемонстрировал новую версию устройства, записывающего уже не на цилиндры, а на диски, он был убежден, что теперь наконец можно прослушать абсолютно точное воспроизведение записанного оратора или певца. Вот он – звукозаписывающий ангел, акустическое зеркало. Что ж, слушая эти записи сегодня, мы думаем, что Эдисон самую малость преувеличивал, насколько хороша его штуковина. Но сам он в нее верил, а главное – ему удалось убедить и других. Эдисон был блестящим изобретателем, великим инженером, но также и хитрым дельцом, а иногда и безжалостным бизнесменом. (Не он на самом деле «изобрел» электрическую лампочку – это сделал Джозеф Суон в Англии, хотя Эдисон и установил, что вольфрам отлично подойдет в качестве материала для нити накаливания.) И ему почти всегда удавалось продавать и продвигать свои продукты, а это, безусловно, что-нибудь да значит.
Новые фонографы Diamond Disc рекламировались с помощью «тон-тестов», как их назвал Эдисон. Существует рекламный фильм, который он сделал, под названием «Голос скрипки» (как ни странно, это был немой фильм), который помог разрекламировать «тон-тесты». Эдисон занимался маркетингом и «продавал» не какого-то конкретного артиста, а свой, эдисоновский, звук. Поначалу он вообще не указывал имен музыкантов на дисках, зато там всегда была большая фотография самого Эдисона.А Еще он проводил «вечеринки по смене настроения» (!), на которых демонстрировались эмоциональное воздействие (естественно, положительное) и сила записанной музыки. (Группы Nine Inch Nails или Insane Clown Posse для этих вечеринок, полагаю, не подходили.) И, наконец, Diamond Disc использовал запатентованную технологию: диски Эдисона не могли воспроизводиться на устройствах Victor, и наоборот. Похоже, мы в этом смысле не далеко ушли – Kindle, iPad, Pro Tools, программное обеспечение MS Office. Патентное безумие никогда не кончится. Слабое утешение, конечно, что этот бред не нов.
Сами «тон-тесты» были публичными выступлениями, во время которых известный певец появлялся на сцене вместе с фонографом Diamond Disc, воспроизводящим запись того же самого певца, поющего ту же самую песню. На сцене при этом было темно. Собравшимся по очереди давали прослушать звук с диска и живого певца, и зрители должны были догадаться, что они слышат. Это работало – публика не могла дать точный ответ. По крайней мере, так пишут. «Тон-тесты» – прообраз информационной рекламы – путешествовали по стране, и зрители повсюду были поражены и очарованы.
Можно задаться вопросом, а как такое возможно? Кто-нибудь еще помнит рекламу компакт-кассет «Это живая музыка или Memorex»[32]? Ранние рекордеры имели очень ограниченный динамический и частотный диапазон – как можно было кого-то обмануть? Для начала, очевидно, не обошлось без небольшого сценического трюка. Певцы старались звучать так же, как записи – петь в слегка зажатой манере и с ограниченным диапазоном громкости. Потребовалась некоторая практика, прежде чем они смогли овладеть такой манерой. (Но как же зрители купились на это?)
Социолог Стит Беннетт предполагает, что со временем мы развили то, что он называет «записывающим сознанием», то есть теперь мы усваиваем, как звучит мир, основываясь на том, как звучат записи[33]. Он утверждает, что участки мозга, отвечающие за слух, выступают в роли фильтра. Мы просто-напросто не слышим все то, что выходит за рамки звукового шаблона, сформированного всеми услышанными нами (в записи) звуками. По мнению Беннетта, запись становится уртекстом, заменяющим музыкальную партитуру. Он предполагает, что это могло привести к специфическому прослушиванию музыки. В более широком смысле можно сделать вывод, что любые медиа, а не только аудиозаписи, формируют то, как мы видим и слышим реальный мир. Нет никаких сомнений в том, что наш мозг способен сужать рамки того, что мы воспринимаем, до такой степени, что вещи, которые происходят прямо перед нашими глазами, иногда вовсе не воспринимаются. В известном эксперименте, проведенном Кристофером Шабри и Дэниелом Саймонсом, участникам было предложено посмотреть короткий фильм и посчитать количество пасов, сделанных группой баскетболистов. В середине фильма из одного угла кадра в другой проходит парень в костюме гориллы, ударяя себ