В этом конкретном случае я записывал текст, отправлял его, а затем по электронной почте получал режиссерские указания: «Легче, придерживайтесь оригинала, не добавляйте драмы». Принимая их во внимание, я пробовал еще раз. Затем весь процесс повторялся – снова появлялись указания, я делал еще один дубль, снова и снова. Восемь дублей спустя я, наконец, записал итоговый вариант. На самом деле я вовсе не был раздражен, но пришел к выводу, что если бы мы сделали это обычным способом – в студии, где режиссер моментально бы оценивал каждый дубль, а не по электронной почте, то могли управиться с задачей за один день, а не за неделю. Иногда вещи лучше делать старым проверенным способом.
Домашнее изготовление
Впервые я увидел спектакль бельгийской танцевально-театральной группы Ultima Vez под руководством Вима Вандекейбуса в Сиэтле в 1991 году. Я был потрясен. Все, что они делали, было вдохновляющим и изобретательным вплоть до декораций – в той постановке задник сделали из сшитых воедино платьев из секонд-хенда.
Я разговорился с Вимом и танцорами после шоу, и дальше мы продолжали поддерживать связь. Несколько лет спустя Вим предложил мне написать музыку для задуманного им фильма, основанного на рассказе Пола Боулза. Фильм не состоялся, но благодаря ему мы снова установили контакт. Я поехал в Брюссель, чтобы посмотреть ранние репетиции пьесы «Мечтам и желаньям вопреки» (“In Spite of Wishing and Wanting”). Увиденное мне понравилось, и я вызвался написать музыку ко всей пьесе или хотя бы к какой-то ее части. Я сказал, что, если Вим и компания захотят попробовать, я пошлю им сырые музыкальные эскизы на пробу.
К этому времени я уже начал осваивать домашнюю запись. Почти все партии для этого проекта были записаны в моей квартире. В студии мы записали только струнные, духовые и еще несколько других инструментов, но эти сессии были довольно короткими. Это был еще один большой шаг в сторону от того, с чего я начинал, от ужасного ощущения, что я не контролирую, как все звучит, часы тикают, я полностью завишу от чужих людей. Сведение, однако, было сделано в «настоящей» студии. Свежие уши на этом этапе полезны, поскольку музыкант склонен влюбляться в какие-то детали по причинам никому, кроме него, не известным.
In Spite of Wishing and Wanting, записанный в 1998 году, был первым альбомом, права на который целиком и полностью принадлежали мне, поэтому я начал продавать его на своих концертах. Я продал не очень много, но было приятно знать, что даже этот умеренный доход помог компенсировать некоторые издержки производства, и было также радостно от мысли, что я столько сумел сделать сам. Появился новый вид музыкальной экономики, во многом благодаря новым технологиям записи.
Мир вокруг нас
Я занимаюсь своими делами в основном в Нью-Йорке, курсируя между Мидтауном, где живу, и моим офисом в Нижнем Манхэттене. Часто приходится ездить в Бруклин, чуть реже в Хобокен и Квинс. Я живу в промышленном районе, но напротив меня живет семья, а рядом расположена потогонная фабрика. По соседству есть полицейский участок, реабилитационный центр, китайско-мексиканский ресторанчик с едой навынос и небродвейский театральный центр.
Иногда кажется, что процесс написания песен ничем не отличается от покупки еды или стирки – банальные вещи, которыми я занимаюсь более или менее постоянно. Мы разбираемся с бытовыми проблемами по мере их возникновения, и написание песен можно рассматривать аналогичным образом, как ответ на конкретные и даже прозаичные потребности. Иногда в нашей повседневной деятельности может показаться, что мы не придерживаемся какого-то плана работ, не представляем, куда в конечном итоге движемся. Так же порой обстоят дела и с процессом написания песен. Маленькие решения принимаются незаметно каждую минуту, и их совокупный эффект, а также часто неозвученные принципы, стоящие за ними, определяют то, что ретроспективно кажется сознательным планом с эмоциональным стержнем и четким направлением. Случайное блуждание часто приводит вас куда-то, куда, как вы позже понимаете, вы и хотели пойти.
В то время, когда я писал песни для альбома Grown Backwards, в моей жизни бушевали любовь, гнев, печаль и разочарование. Велось две войны: одна началась из мести, а вторая вроде бы из-за нефти. Огромные суммы были потрачены на кажущиеся бесполезными и контрпродуктивными усилия, которые, как многие предсказывали, должны были обернуться гибелью невинных людей и в обозримом будущем сделать наше государство менее уважаемым, а нашу жизнь менее безопасной, как физически, так и экономически. Как и многие люди, я чувствовал гнев и отчуждение и делал все возможное, чтобы предотвратить второй конфликт, но избежать его не удалось. Наша нация, все еще ошеломленная, раненая и пошатнувшаяся, свернула не туда – словно безбашенный боец, готовый вступить в схватку с кем угодно, кто отдаленно напоминает врага. Я вел блог и начал кампанию, результатом которой стала реклама на всю страницу в The New York Times и Rolling Stone, призывающая к сдержанности. Пример одного из этих объявлений вы увидите на следующей странице.K
Но все напрасно. Недавние исследования показали, что люди игнорируют факты, которые противоречат тому, во что они хотят верить. Даже «умные» люди, которых я знал, кого уважал, убеждали себя в необходимости вторжения. Это заставило меня усомниться в своей стране и соотечественниках, даже в своих собственных друзьях. А как прикажете на такое реагировать? Я чувствовал себя потерянным в родной стране. Какая музыка может возникнуть из подобных чувств? Это были не просто абстрактные политические идеи. Я был сбит с толку и каждый день кипел от злости.
Песни протеста? Они могут выразить то, что люди чувствуют, то, что они ощущают, даже если не могут сформулировать, но едва ли это лучший способ изменить сознание людей или хотя бы заставить их задуматься. В конечном счете такие попытки выглядят надменно. Мне казалось, что песни и музыка должны вместо этого предлагать альтернативный путь. Может быть, песни могут эмоционально подтолкнуть к толерантности и открытости тех, кто только критикует. Может быть, песни даже не только служат рациональным аргументом такой альтернативы, но и сами становятся ею. Я не был уверен, что смогу написать такие песни, но постоянно думал об этом.
Я прекрасно провел время, исполняя песни из моего предыдущего альбома Look into the Eyeball, поэтому инстинктивно желал усовершенствовать его подход и продолжить в том же направлении. Музыкант и композитор Стивен Барбер переделал многие струнные аранжировки для гастрольной группы, и я предложил ему сделать все новые аранжировки следующего альбома. Струнники, участвовавшие в североамериканских концертах, были из Остина, штат Техас, как и сам Барбер, поэтому они могли проработать все тонкости вместе еще до того, как мы оказались в студии. Эти песни, пытавшиеся стать альтернативой лжи и грязи, в которые мы были втянуты, звучали еще более ярко по сравнению с теми, что я записывал пару лет назад. Оперные арии, которыми я незадолго до этого вдохновлялся, были своего рода вехами. Я чувствовал, что хочу чего-то бесстыдно красивого, поэтому самолично спел несколько этих арий. Я не пытался петь типично оперным голосом, я хотел, чтобы эта музыка воспринималась как прото-поп-песни, которыми они и являлись. Раньше люди напевали известные арии, работая или отдыхая: все их знали. Ближе всего я подошел к тому, чтобы сделать настоящую протестную песню, в кавере на Lambchop, правда, текст был позаимствован из древнеегипетской поэмы – это был крик против насилия и отчуждения. Мы недалеко от этого ушли.
Я записывал демоверсии песен дома, все более привыкая к еще одной технологии, которая вновь изменила принцип моей работы и записи. Больше не было нужды в громоздких машинах для записи демо, даже дома вы могли теперь записывать на ноутбуке (или обычном настольном компьютере) с помощью музыкального программного обеспечения и пары довольно простых устройств.
Для меня стал откровением прошлогодний опыт, когда британские диджеи X-Press 2 попросили меня написать мелодию и спеть на их треке. Так как я уже был их фанатом, я пообещал попробовать. Они прислали мне трек, который я загрузил на свой ноутбук (черный пластиковый Mac G3). Потребовалось немного времени, чтобы изучить программное обеспечение и аудиосоединения, но как только я во всем разобрался, записал вокал на ноутбуке и отправил его. Затем диджеи внесли изменения в музыку под мой вокал. Если поначалу то, что они мне присылали, смутно напоминало Talking Heads (подозреваю, отсюда их желание поработать со мной), то теперь это была та же песня в том же темпе и тональности, только напоминала она уже что-то в стиле минимал-хаус. Получившаяся песня “Lazy” была выпущена для клубных диджеев в Великобритании и постепенно стала чрезвычайно популярной. (В Великобритании и где угодно, кроме Соединенных Штатов, клубные песни могут стать радиохитами.) Я был в восторге, к тому же никто не жаловался, что вокал звучит так, будто был записан на ноутбуке. Самодельная запись спокойно прошла проверку на вшивость. Я осознал, что больше нет никакой необходимости в настоящих студиях звукозаписи, если только я не работаю с большой группой музыкантов или со струнными или живыми барабанами.
На протяжении многих лет я записывал демоверсии новых песен дома, но теперь, помимо этого, дома я мог записать вокал, различные инструменты и электронные звуки – часто как основу, на которую затем дописывались дополнительные инструменты в «настоящих» студиях. Это не было концом для студий звукозаписи – многие артисты все еще пишутся исключительно в них, но большинство новых исполнителей делают именно то, что делал я: используют студии более экономно, чем раньше, и только по необходимости. Эра больших студий закончилась, большинство нью-йоркских закрылись. (Хотя, по странному совпадению, в те немногие, что остались, теперь не пробиться.) Иногда все еще возникает необходимость в полностью оборудованной студии для проекта, но все чаще мы снижаем затраты, выполняя бóльшую часть первоначальной работы дома. Мы все еще нуждаемся в студиях – будет плохо, если они исчезнут, – но больше не находимся в плену их расценок и главенствующих звукозаписывающих доктрин.